Пьют же в Чехословакии пиво на метры, а в метре, считай, кружек десять будет. В Словакии проводят даже пивной чемпионат. Победитель, а он обычно выпивает два с половиной метра, если не больше, награждается памятной медалью и правом в течение года бесплатно пить пиво. Это не трёп. У Вени после поездки за границу по путёвке обкома комсомола остался в Топольчанах хороший друг Ян Пиллар. Он может подтвердить. Ян уже год пишет ему письма по-русски и всё сетует на то, что у Вени нет постоянного адреса. Да разве он виноват?
Но письма ни разу не пропадали и рано или поздно находили Веню в глухих таёжных посёлках. Это же письма из-за границы, их не пошлёшь обратно, как свои. Культурный обмен. Солидно звучит.
Гуревич не удивился жадности, с которой Калашников набросился на пиво, или просто сделал вид, что не удивился. Он начал беседу издалека, будто и не было у них никакого серьёзного разговора на трассе:
— Как дела?
— Ковырнули две нормы. Утром дождь прошёл. Провод скользкий. Приходилось копаться на каждой распорке.
Гуревич снова подул в усы и намылил рубашку крошечным тёмно-жёлтым куском хозяйственного мыла. Этот кусок мыла уже никуда не годился, он был в мелких песчинках и мылил плохо. Но Гуревич был человек экономный.
— Из горкома партии радиограмма пришла, — сказал он. — Парткомиссия в среду. В пять часов. Тебе собираться радо.
— Я в понедельник тронусь, — ответил Веня.
Он посмотрел на ведро с пивом. Пить больше не хотелось.
Как же пьют его чехи, подумал Веня, и куда оно у них умещается?
Гуревич молча возился с рубашкой.
— До города два дня езды. Я успею, — сказал Калашников.
Веня был прав. Они жили почти на краю света. До областного города езды ровно двадцать часов, если в час делать не меньше сорока километров. А больше по такой погоде и не дашь.
Начальник колонны обернулся.
Веня сидел на полке в расстёгнутой телогрейке, под которой виднелся зелёный пуловер грубой толстой вязки. Он был без кепки, и волосы его, давно не стриженные, торчали в разные стороны.
— Не забудь с собой взять чёрный костюм и белую сорочку, — строго напомнил Гуревич. — В городе зайди в парикмахерскую. Чтобы пришёл в горком в полном параде и там рты пооткрывали. Пусть знают наших.
Веня улыбнулся легко, по-мальчишески, а Гуревич нахмурился.
— Небось полгода не стригся? Под Миклухо-Маклая работаешь! Тоже мне потомок шуар! — Он считался в колонне начитанным человеком, любил мыслить широко, конструктивно и говорить броско. — Это ты брось. Не к лицу тебе всякий стиль разводить.
— Так стричься всё равно негде, — виновато сказал Веня, поправив свою индейскую причёску.
Действительно, в колонне не могло быть парикмахерской. Она бы в первый месяц прогорела, не оправдав себя. Ребятам приходилось самим брать в руки ножницы, но что из этого получалось, догадаться нетрудно. Придумали ведь электробритву. Три минуты — и как огурчик. Почему бы не придумать что-нибудь вроде электроножниц? Надел их на голову — и полный порядок: хочешь — молодёжная «полька», а хочешь — «французский бобрик».
Гуревич всё понимал прекрасно, но он всё равно ответил:
— Порядок прежде всего.
— А я с Хрулёвым поспорил, что не буду стричься до Нового года. А под Новый год Дедом Морозом оденусь. А Снегурочкой возьмём Аню-радистку, — сказал Веня. Он сказал об этом совершенно серьёзно, как будто Новый год должен быть через несколько часов.
Начальник колонны бросил рубашку в ведро и повернулся к Калашникову. С его рук капала мыльная пена, а в глазах засветились зелёные звёзды.
— Что, больше заниматься нечем? — с раздражением спросил он. — Мне уже надоели твои фокусы! То ты бегаешь по посёлку в трусах! То ты ешь солому! То ты играешь в футбол, когда лопаются от мороза градусники! Сегодня гонял на высоте без пояса! Навёл бы лучше порядок в красном уголке. Люди же с тебя пример берут.
Лгу без зазрения совести, думал Гуревич, и не краснею. Мне нравятся все эти фокусы, и без них в колонне было бы скучно. Ей-богу, скучно.
Но он об этом не сказал.
Веня сидел на полке и молчал.
Всё верно. Он очень любит спорить и удивлять товарищей. Он ведь поэтому и приехал в тайгу — искать и творить чудеса.
Зимой вся колонна только и говорила о том, что Венька бегал в капроновых плавках, которые ему прислал Ян Пиллар из Словакии, по сорокапятиградусному морозу.
Весной, когда в тайге по утрам снег становился алым под солнцем, Веня поспорил и съел полкилограмма соломы. Съел, как будто поужинал в ресторане. А что? Лет через семь-восемь здесь такой ресторан отгрохают, всем на удивление. Это будет лучший ресторан в Европе и Азии. Во-первых, он будет самый дешёвый, во-вторых, самый красивый и, в-третьих, ресторан построят в городе, который назовут его именем. Есть же в столице улица пилота Нестерова. Там живёт одна Венина знакомая. Она так и сказала ему перед отъездом:
— Я не удивлюсь, если какой-нибудь город назовут твоим именем.
— Ну, а приедешь жить в этот город? — спросил её тогда Веня.
Она, понятно, не ответила. Глупая, её и не пустят в такой город. В нём будут жить люди, которые творят в тайге чудеса.
А вообще-то не в этом дело. Ведь никто в Советском Союзе не ел соломы. Ни один человек. Ели кирзовые сапоги и гармошки. Ели ремни и бумагу. А вот солому никто не ел. Штейнберг, заместитель Гуревича по коммерческой части, пробовал солому на вкус, не надувает ли ребят Веня. Нет, Венька никого не надувал. Он просто хотел творить чудеса.
А летом он на спор сделал распорки на тридцати шести «кустах». Это почти четыре нормы. Не было такого высотника на востоке, который выдавал на-гора столько за одну смену.
— Если хотите, это подвиг, — сказал на планёрке начальник участка Надеждин. Павлу Надеждину за пятьдесят. Он поставил в Сибири первую опору и прошёл по проводам шесть тысяч километров. Такому поверили на слово.
Ни одна драка без Вени не обходится. Это тоже точно. А что вы думаете? Разобраться в гадине и первым набить такому морду — это неплохое дело. Самосуд, конечно, анархия. Но в законах пока ещё нет статей для проходимцев, хапуг и гнилой человеческой совести. Такие люди наизусть знают Уголовный кодекс и по любому поводу кричат: «Моя Конституция!» Но они забывают, что Конституция написана для порядочных людей.
Насчёт красного уголка Гуревич хватил лишку. В прошлую субботу сделали там концерт. Веня читал Бориса Слуцкого «В райбане были вы иль нет?». Аплодисменты честно поделил пополам — половину поэту, пятьдесят процентов себе.
Вспомнив обо всём, Веня вздохнул, виновато посмотрел на Гуревича и робко возразил:
— Так я же поспорил.
Гуревич махнул рукой, у него не было больше ни аргументов, ни слов.
Сбросить бы мне сейчас этак пятнадцать лет, думал Гуревич, я бы потягался с тобой, чёрт возьми. Я бы показал тебе где раки зимуют и удивил людей чудесами.
И он молча принялся за недостиранную сорочку.
Они помолчали.
— Сегодня кому-то надо поехать в город и на обратном пути завернуть на узловую, — сказал начальник колонны и нахмурился. Он знал, когда ему нужно было хмуриться, потому что имел на людей особое чутьё, как рыболов на крючки.
Веня отлично понял, что эти слова относятся к нему. Он вытер тыльной стороной ладони у себя под носом и сделал вид, что ничего не понял.
— Ясно? — хмуро спросил Гуревич.
Притворяться было бессмысленно, но Веня всё-таки сказал с надеждой:
— Так сегодня в посёлке танцы. А до города два дня езды.
— Никаких танцев! — сердито оборвал начальник колонны.
Но ему самому стало неудобно — ведь для танцев стирал он белую сорочку.
— Соображай, что говоришь. Танцы. Нашёл тоже занятие. Отмахал вон двадцать два года! Какие могут быть танцы? Да и дождь к вечеру будет как из ведра.
— Конечно, дождь, — с радостью подхватил Веня. Он легко, по-мальчишески улыбнулся. — Когда за окном дождь, хорошо танцевать.
Гуревич снова нахмурился и подул в усы. Он не любил, когда его не понимали или валяли дурака. Да и больше ему никого не хотелось посылать. Послать-то можно. Но поручиться, что сделает, нельзя. А за этого можно.
Этот не подведёт, думал Гуревич, никогда не подведёт. Что я сам поеду, что его пошлю, одно и то же. Разница только в том, что мне в управлении нагоняй устроят, а ему всё спишется.
Начальник колонны поправил кистью руки волосы и тихо спросил:
— У тебя есть совесть, Веня? Ты головой соображай, понимаешь? Бригада Баянова всю неделю сидит без дела, а у тебя в голове танцы. Непорядок.
Веня ничего не ответил. Да и что ответишь, когда нажимают на совесть.
— Всё понимаю. Всё, — говорил Гуревич. — Сегодня суббота. Ваша бригада без выходных сидит целый месяц. Но мы скоро сдаём трассу. Войди в моё положение.
Он ловко, по-женски выжал рубашку, стряхнул с неё остатки воды и повесил сушиться на самодельную вешалку, прицепив её к тонкой трубе.
