Его отличали и относились к нему отечески. Восьмого марта из части пришло его матери поздравление и благодарность, что она так хорошо воспитала своего сына. И даже после этого другая мать прислала ей письмо, прося поделиться опытом, как это она воспитала сына так прекрасно. Костина мать удивилась и стала думать, как же она его воспитывала, когда и видела-то его мало, находясь на работе. И написала другой матери, что ничего такого особенного не делала, просто жили они с сыном дружно, что бы с ними ни было, доброе или худое, вместе переживали, вот и все, — должно быть, Костя уж сам по себе, от рождения такой хороший.
На втором году службы она его известила, что у нее нашли болезнь сердца, она ложится в больницу. Костю отпустили проведать мать.
Он приехал в Ленинград и, едва свернув на свою улицу, увидел, что у их дома стоит автобус и рядом кучка народа.
Никогда по их улице не ходил автобус.
А, да это газовский автобус, принадлежащий какому-нибудь учреждению. Не из тех, что ходят по городу и возят пассажиров.
Из дома вынесли венок и внесли в автобус, в заднюю дверку.
Костя побежал.
В жизни он еще такого не испытывал, как в эти полминуты, что бежал к своему дому, топая солдатскими сапогами, бежал и на гладком асфальте споткнулся.
Из открытого настежь парадного показался гроб, который выносили, неуклюже топчась, несколько человек. Костя остановился.
Они с матерью не в этом подъезде жили; не с улицы — со двора.
Из соседей кого-то хоронят.
Ну, балда: венок-то ведь тоже из парадного вынесли, не из ворот.
Не сообразил с перепугу.
Фу ты, господи.
Кто ж это? Уж не Женин ли дедушка-профессор?
Но из Логиновых никого не было среди стоявших на улице.
— Кого это? — спросил Костя у незнакомой девицы с лохматой челкой.
— Здравствуйте, Костя, — сказала она, повернувшись к нему.
Неудивительно, что он не узнал ее сразу. Туго повязанный розовый платок закрывал ей щеки, а челка спускалась ниже бровей, и в маленьком треугольнике видны были только заляпанные черным ресницы, нос рулем и рот. Это была та, что открывала новые моды и в которую он почти влюбился перед призывом в армию.
— Майкин отец умер, — сказала она.
— С приездом, Костя, — сказала, подойдя, дворничиха. — Мать телеграмму получила и ключ тебе оставила. А ждать нельзя ей было, место бы заняли в больнице.
Гроб вносили в автобус. Из дома выходили провожающие. Кто-то стал закрывать парадное, стуча молотком.
— Вот, — сказала дворничиха, — в танке горел — не сгорел, а от кровяного давления, надо же…
Костя увидел Майку. Она стояла возле своей бабушки. Бабушку, плачущую, держали под руки две женщины, а Майка стояла одна, без пальто, в школьном платье с помятым вышитым воротничком, даже передник она забыла надеть. Странно белое было лицо у нее, под глазами синие тени.
— Маечка, Маечка! — в слезах заголосила бабушка. — Маечка, а ты что ж неодетая, одеться надо, Маечка…
На Майку надели пальто. Она послушно и торопливо всовывала руки в рукава, а карие ее глаза смотрели темно и испуганно.
Большая какая выросла, подумал Костя, лет тринадцать ей, должно быть, от силы четырнадцать, а выше меня.
Он вспомнил, как бежал только что, без памяти бежал удостовериться, что это не мать его хоронят, — и от души подумал про Майку: бедная.
7
Он пробыл в Ленинграде три дня и два раза проведывал мать в больнице: один раз в общий впускной день, другой — приняв во внимание его обстоятельства, ему дали особое разрешение.
Доктор сказал, что большой опасности нет, только работу ей надо будет полегче.
Мать написала в часть благодарность, что отпустили к ней сына. А из части в ответ написали, что желают ей скорой поправки и доброго здоровья впредь. Словом, целая переписка завязалась между матерью и воинской частью. Это было — все чувствовали — как-то хорошо, это был достойный, благообразный росток нового, и все были довольны этим благообразием, и мать, и Костя, и воинская часть, и уважали друг друга.
Конечно, стоило бы рассказать подробней: вот она лежит на больничной койке и ждет его, и он входит в белом халате поверх гимнастерки, стесняясь стука своих сапог. Приносит ей гостинцы, и она рада — гостинцам и особенно его заботе и что с других коек смотрят глаза и эту заботу видят.
Это ее вознаграждает за многое горе, испытанное в жизни.
Все бы надо было описать более основательно — и первый Костин выезд на работу, и службу в армии, и как новые люди и явления входили в его кругозор, и как он чему-то научался от каждого нового человека.
Но ведь это не роман, а конспект романа. Я и то на каждом шагу поступаюсь конспективностью, то приводя пустяковый разговор, то описывая какую-то некрасивую дверь в третьем дворе.
Во всяком случае, необходимо обрисовать Костину наружность. Обрисовала вроде бы и Женю Логинова, и Майку, и Майкиного отца, который умер, и даже модную девушку, у которой в этой истории совершенно ничтожное место, — а главное действующее лицо без наружности. Так не годится.
Я потому с этим делом медлила, что Костю обрисовать очень трудно. Ну, роста небольшого, это уже сказано. Ну, лицо, глаза, рот, нос — тоже небольшие. Волосы темно-русые, не вьются нисколько. И хотя он здоровый и ловкий, но нет косой сажени в плечах. Встретив его, не запомнишь, как не запомнишь контролера в трамвае и продавщицу у уличного лотка, где купил пачку сигарет.
Хоть бы усики, что ли, отрастил для выразительности. Но он и усиков не отращивает, бреется. Бреется безопасной бритвой, а хотел бы иметь электрическую.
Также хотел бы иметь телевизор, чтоб не ходить к соседям смотреть футбол. У соседей вечно прорва болельщиков соберется, старики займут места перед экраном, а ты сбоку на отшибе сидишь и видишь все криво-косо.
Та, что открывает моды, тоже приходит к соседям смотреть футбол и садится на отшибе, где Костя. Она теперь носит прическу в виде высокой башни. Но Костя больше не думает, что влюблен в нее, ему неприятен ее нос рулем и заляпанные ресницы, и неловко, что она сидит рядом.
Это, вы поняли, происходит уже после того, как Костя вернулся из армии.
Он отслужил без сучка без задоринки и вернулся на прежнюю работу: возит людей в такси. В промежутках он стоит на стоянках. Мимо стоянки проходят красивые девушки. Костя смотрит на них. Редко они к нему садятся, а если садятся, то с кем-нибудь, потому что своих денег у красивых девушек, как правило, не бывает. С кем-нибудь они садятся на заднее сиденье и любезничают, даже сплошь и рядом целуются, а на шофера, само собой, ноль внимания, шофер для них — часть машины, которая их везет, сам по себе он не существует в природе.
8
Но вот идет Таиса. Бесстрашно и трезво глядя на мир, идет Таиса. Ни улыбок, ни хихиканья, ни верченья. Не вертеться приехала. Из Будогощи приехала в богатый, многообещающий город Ленинград жизнь свою строить.
Ей все надо. Туфли на шпильках надо. К толстым ее ногам каблуки-фитюльки не идут, и ходить трудно, — но надо, терпи, Таиса.
Деньги на туфли мама дала, когда Таиса уезжала из Будогощи.
Прописку надо. Знакомая девочка познакомила с милиционером. Погуляла с ним Таиса, он ее через своего начальника прописал. У своей тети прописал, якобы она, Таиса, тетина племянница, сирота.
Пришлось дать тете двадцать пять рублей.
Но за такое дело ничего не жалко.
Прислала мама из Будогощи двадцать пять рублей.
Жить у тети нельзя, так с самого начала было условлено. Только прописана там Таиса, а живет в другом месте, угол сняла.
Приняли Таису в школу торгового ученичества.
Днем учится торговать, а по вечерам ищет мужа.
Мужа надо Таисе.
Идут они со знакомыми девочками в Летний сад, прохаживаются по аллеям среди статуй с отбитыми и приклеенными носами.
Под вековыми липами сидят ребята, задевают, соревнуются в шуточках. Можно познакомиться. В кино сходить вместе. Потрепаться, кому охота. Мужей здесь нет. Какие это мужья. Друг у дружки сигареты стреляют.
Со знакомыми девочками едет Таиса по громадным мостам на Васильевский, на набережную, где стоят корабли. Майский вечер бесконечный, светлый. Стоят на светлой Неве большие корабли. На кораблях матросы. Девочки ходят взад-вперед по набережной, сцепившись под руки, а матросы им кричат с кораблей и щелкают фотоаппаратами.
Некоторые девочки с ними знакомятся, гуляют.
Ну и дуры. Моряк ребенка сделает и уплывет вокруг света, а ты локти кусай. С мрачноватой усмешкой смотрит Таиса, как они там на палубах принимают красивые позы. Фигуряйте, мальчики. Ей мужа надо. Мужа надо Таисе из Будогощи! Древнее, древнее название Будогощь, древней Москвы, древней, должно быть, Новгорода.
9
Она была самой видной продавщицей в магазине «Галантерея, чулки, трикотаж». Носила яркие свитеры и клипсы, волосы укладывала крупными волнами и подцвечивала хной — эффектная девушка, в толпе не затеряется.
