Юрий Рытхэу - Полярный круг

Скрылся с глаз маяк, домик полярной станции, крест, поставленный командой гидрографического судна «Шилка» в 1910 году в честь Семена Дежнева, и новый маяк-обелиск с бронзовым памятником великому землепроходцу.

На галечном берегу кое-где виднелись моржовые черепа, побелевшие кости зверей, убитых бывшими жителями Наукана.

Нанок нашел камень и присел.

Здесь место, где он родился. Здесь та точка, откуда для него начинается Родина и откуда он пошел в дальний путь, — не на санях, как Расмуссен, а на кораблях, самолетах, поездах, автомобилях.

У Нанока есть свой полярный круг, по которому он хотел бы пройти сам, исследовав и повторив историю своего народа. Народа, которому совсем еще недавно было отказано быть равным и близким всем другим народам земли.

Он еще ни с кем не делился своим замыслом, хотя задумал это, когда только еще собирался поступать на исторический факультет. Склонившись над книгами в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, вглядываясь в рисунки на моржовых клыках, Нанок пытался угадать мысли и чувства своего далекого предшественника, морского охотника, источником жизни которого был холодный, покрытый льдами океан. У него, этого предшественника, есть своя родословная. Какая же она у эскимосов?

Возвращаясь в общежитие по улицам Ленинграда, Нанок размышлял об истоках жизни своего народа, останавливался у освещенных витрин, бездумно глядя на манекены, одетые так, как не одевается ни один человек на улице. Точно так же, необычно тщательно были одеты духи-охранители, запрятанные в глубине полога науканского нынлю.

Начало полярного круга Нанока лежало на этих крутых тропах, продолжалось в школе, в педагогическом училище, потом в Ленинграде и вот снова здесь, на родине. Но это совсем не значило, что круг замкнулся. Нет, круг был шире того, что обозначен тонкой линией на глобусе или географической карте. Мысленно очерченный полярный круг, по которому только начал идти Нанок, еще таил в себе открытия. Может, придется не раз отдаляться от этого места, уходить вдаль, подниматься ввысь в поисках истины.

Вспомнилась сказка, слышанная от бабушки Чульхэны.

Говорят, жили в этом месте два друга, два молодых охотника. Они были сильны и удачливы. Для них уже был тесен простор Берингова пролива, и их каяки, говорят, иной раз доходили до моря Бофорта, где в узких проливах круглый год стоит лед. И решились молодые эскимосы на дерзость: задумали обойти весь мир. Близкие и односельчане уговаривали отказаться от безумной идеи, но юноши были непреклонны и отвечали так: «Кто-то должен идти первым…» И ушли люди. На третий день было по ним поминальное угощение, ибо считали, что они больше не вернутся в Наукан. Шли годы, все реже вспоминали о путешественниках, разве лишь в назидание тем, кто дерзил старшим и без меры бахвалился своей удалью. Померли их отцы, отправились сквозь облака их матери, за ними ушли старшие братья и сестры… Об этих решивших обойти весь мир уже говорили, как о потерянных в далеком прошлом. И вдруг в один из ясных зимних дней люди увидели на фоне ясного неба две согбенные фигурки, опирающиеся на посохи. Они смотрели вниз, на жилища, и что-то говорили друг другу, а потом стали медленно спускаться по тропинке, мимо старинного кладбища, на котором белели кости ушедших сквозь облака…

Спустились те двое к нынлю.

Одежда на них была чудная, на обуви заплатка на заплатке, и, по всему видать, пришли они с дальней стороны. Удивительно еще было то, что пришельцы разговаривали на эскимосском языке! Но самое поразительное, они начали узнавать людей и называть их по именам. А потом признались, что они — те самые, которые ушли путешествовать много-много лет назад. Те, кто помнил их, едва могли узнать в двух старцах сильных юношей, ушедших на пружинистых ногах в дальний путь.

И тогда один из их сверстников-науканцев воскликнул:

— Где же потеряли вы свою молодость?

И ответили старцы:

— Свет велик. И мы состарились в пути. Но прожили интересную жизнь. Пока мы шли, мы набирались мудрости и знаний. Теперь мы вернулись домой, чтобы передать их будущим поколениям… И из всех больших и малых истин, о которых мы узнали, самая великая та, что нет лучшей земли на свете, чем родная земля, и нет большей радости, чем снова вернуться к ней.

Поучительная сказка. Ее, кстати, приводит и Кнуд Расмуссен в своей книге «Великий санный путь». Значит, она бытует и среди эскимосов Гренландии…

Резкий хлопок прервал размышления Нанока. Он посмотрел в сторону маяка и увидел красную ракету.

Ждали вертолет. Видимо, он уже вышел из Уэлена.

Нанок поспешил наверх, карабкаясь по заросшей жесткой травой тропинке. Проходя мимо своего родного нынлю, он еще раз остановился. В правом углу на разворошенном ветром мху лежал старый каменный жирник с отбитым краем. Скол был светлый — туда не проник нерпичий жир. Можно было бы взять этот жирник для музея, чтобы как-то вещественно оправдать поездку в Наукам, но… Пусть уж так лежит…

Начальник полярной станций встретил Нанока на улице.

— Вертолет будет через час. А пока пошли завтракать.

Стол был уже накрыт. Пахло кофе и горячими пончиками. Они горкой лежали на большой тарелке. Жена начальника станции поймала взгляд Нанока и объяснила:

— Тут у нас истопником работал уроженец здешних мест Симиквак. Он и научил меня печь пончики. Вкусно и нехлопотно…

Помолчав, спросила:

— Нашли что-нибудь интересное?

Нанок отрицательно мотнул головой.

— Неужели ничего не осталось?

— Я особенно и не искал.

— В этом году сюда собирается экспедиция этнографического музея, — сказал начальник полярной станции. — Я получил письмо от Жоржа Сергеева.

Жоржа Сергеева Нанок хорошо знал. Когда он был школьником, Жорж приезжал с археологической экспедицией, копался в древнем становище на полпути между Уэленом и Науканом, разрывал древние захоронения в окрестных уэленских холмах. А теперь Сергеев — директор этнографического музея. Он приглашал Нанока работать вместе, но тот отказался: так хотелось домой, к родителям.

Пили чай. Послышался телефонный звонок. Звонил радист.

— Вертолет идет, — сообщил он.

Нанок оделся, взял чемоданчик и вышел на улицу.

Через десять минут он летел в Уэлен.

Нутетеин сидел на завалинке и кашлял.

Он ждал Нанока.

Старик сильно сдал за последние годы: осунулся, похудел.

— Видал наше селение? — глухо спросил Нутетеин.

Нанок молча кивнул.

— Что там осталось?

— Следы от жилищ… Жирник видел в моем нынлю.

— К нам не заглядывал?

— Нет.

— Наверное, уже ничего нет, — вздохнул Нутетеин.

И тут в памяти возник день, когда они навсегда покидали Наукан.

Долго не могли отчалить. Плакали женщины и дети, выли собаки. Кто-то вдруг вспомнил, что оставил нужную вещь, вельбот причаливал обратно, человек бросался вверх по тропинке, а тут собака выскакивала на берег и кидалась к покинутому жилищу. За ней бежали люди, ловили ее, но она никак не могла сообразить, почему это вдруг все уезжают.

Сам Нутетеин сидел на корме вельбота, сжимая румпель. Он кричал жесткие, властные слова, пытаясь успокоить и утихомирить людей, а сам чувствовал, как по щекам текут слезы, смешиваясь с солеными брызгами волн…

— Пошли чаю попьем, — пригласил старик.

Домик у Нутетеина был такой же, как у большинства уэленцев: комната, просторная кухня, очаг — большая плита, в которой горел жаркий каменный уголь.

Из комнаты доносилось бормотание радио. Нанок невольно прислушивался, потому что говорили по-эскимосски.

— Соседи разговаривают, с Аляски, — кивнула старуха, жена Нутетеина.

— Интересно?

— Бывают любопытные новости, — простодушно ответила она. — Про смерть Мылыгрока передавали как-то. Часто песни поют.

«Земля наша оказалась богатой подземным черным жиром, — вещал невидимый эскимос. — Этот божий дар должен быть обращен на пользу нашего народа. Белые люди не должны забывать о тех, кто издавна владеет этой холодной землей, обживает ее и делает пригодной для жизни человека… Взгляд живущего в небесах обращен на сыновей и дочерей своих, и мы обращаемся к нему с молитвой…»

— Приняли чужого бога, — осуждающе вздохнула старуха.

— Значит, Мылыгрок умер? — спросил Нанок.

— Умер, — ответил Нутетеин. — Унес свои песни сквозь облака…

Их было трое. Лучшие певцы в бассейне Берингова пролива — Мылыгрок, Атык и Нутетеин. Года три назад умер Атык, и вот теперь не стало Мылыгрока, дружеского брата чукчи Атыка…

Когда-то отец Атыка совершил поездку в Кыгмин, эскимосское селение на Аляске, и подружился с охотником на белого медведя Татмираком. Сдружились люди, ибо слава отца Атыка была не меньше, чем известность Татмирака. Тот был китобойцем.