— И где это люди заграничное курево достают? Умеют жить.
— Ладно, Сергач. Расскажи человеку про Яшу. — Худое цепкое лицо Ярцева улыбалось. Он подмигнул Славе: мол, жми, не слезай, забавная история.
Сергачев затянулся, выпустил дым через нос и отвернулся.
Ярцев еще раз подмигнул Славе.
— Хорошо. Придется мне… Яша был очень веселый человек. Он, как говорится, родился таксистом. Призванье! Пассажиру было с ним легко. Годами никаких жалоб не привозил. Где, что, куда — все знал. Ну и крутился… Как-то, рассказывает, везет он пассажиров с вокзала в аэропорт, приезжих…
Ярцев все надеется, что Олег подхватит. Видно, Сергачев это рассказывал особенно, как-никак столько лет сменщиком был у Яши, или, как называют в парке, менялой. Но Сергачев молчал и смотрел в сторону «тигрятника», где за проволочным ограждением хранились разбитые автомобили. У тонкогубого рта выступили две резкие складки.
— Гонит он, значит, в аэропорт, — продолжал Ярцев. — Вдруг по радио начинают производственную гимнастику. Яша останавливает лимузин, выходит, понял?.. Ха-ха… Становится рядом и начинает. Раз-два! Руки в стороны, вдохните!.. Пассажиры в скандал. Опаздываем, дескать. А он им: «Руки в боки! Три-четыре! Не могу, простите. Обязан. Постановление горсовета. Иначе — штраф. Три рубля. Ровно в одиннадцать все на гимнастику, приказ». Те взмолились — самолет! Цветы попортятся. Они цветы везли куда-то на продажу. А Яша приседает. Знает, что до самолета еще сто раз успеет, аэропорт недалеко… Ладно, говорят, вот тебе три рубля, если оштрафуют…
Ярцев смеялся, обнажив белесые малокровные десны.
Григорьев озабоченно что-то искал в карманах.
Слава поджал губы и смотрел вниз, на воду ящика. Он видел в темном отражении кулак Сергачева с зажатой меж пальцами сигаретой.
— Веселый этот Яша, ничего не скажешь, — сухо произнес Слава. — Чего же он дунул из парка, такой веселый?
— Ушел, — вздохнул Григорьев. — С «архангелом» не спелся, с Константином.
Из стрельчатой крепостной арки появился Тарутин.
Рядом торопилась молодая женщина в коротком плаще.
Сергачев швырнул сигарету в ящик и выпрямился. Если идти по диагонали, через двор, в сторону склада, то директор его непременно заметит.
— Так вот… ты передай этому Чернышеву при случае. Каждый делает свои дела как умеет. А языком болтать на работе нашей не рекомендуется. — Сергачев снял ногу с ящика. — Верно, дядя Петя?
Григорьев сплюнул сквозь редкие зубы.
— Ну вас всех подальше!
Сергачев ткнулся взглядом зеленоватых глаз в Славу.
— Я того парня и пальцем не трогал. Так, для справки.
Тарутин старался сдерживать широкий энергичный шаг, чтобы не отставала молодая женщина.
— Вот что…
— Виктория Павловна, — подсказала женщина. — Просто Вика.
Ее верхняя губа была чуть приподнята, как у ребенка. Немудрено, что такая может забыть в такси сумку.
— Если мы разминемся, спросите, где отдел эксплуатации. Там и увидимся, ясно?
Женщина кивнула и произнесла:
— У меня каблук оторвался. Вы можете приладить?
— Я?
— А что? Это просто. Надо сильно пристукнуть. — Ее верхняя губа еще больше приподнялась, белые зубы выстроились ровным каре. — Я и сама могу пристукнуть. Только нечем. Поэтому я и отстаю.
Она поелозила ногой, чтобы показать, как плохо держится каблук.
— Поднимитесь в отдел, что-нибудь придумаем. В конце двора желтоватое здание, первый этаж. — И, улыбнувшись, добавил: — Доковыляйте уж как-нибудь. — Он свернул к центральному складу, у которого уже маячила фигура Сергачева.
Кладовщица спрятала в стол чашки, бублики и варенье. Разогнала подсобниц по рабочим местам и теперь сидела с деловым видом, что-то записывая в толстую конторскую книгу.
Она была готова к встрече с директором.
И когда Тарутин постучал в окованную железом дверь, Раиса Карповна Муртазова выглянула в окно с удивлением и радостью на широком хитром лице. Проворно откинув тяжелый засов, она впустила директора.
Обширное помещение склада сплошь заставлено стеллажами… Ящики, коробки, детали. У стены пирамидой высились крылья, покрытые бурой грунтовкой.
— Получили? — довольно произнес Тарутин.
— Только левые. А правых нет, — жалобно пояснила кладовщица.
В забранном решеткой окне показалось лицо Cергачева.
— Ты, мать, объявление повесь, — Сергачев вытянул руку и положил на стол листок с требованием. — Бить только левые крылья. За правые — отдельная плата.
Муртазова в гневе захлопнула форточку.
Тарутин еще раз обошел стеллажи, точно припоминая, где и что лежит. Поинтересовался сцеплениями, ведь была получена большая партия, а остался лишь директорский фонд. Быстро!
Кладовщица принялась пояснять, кому были распределены агрегаты. Предложила показать заявки, но Тарутин отказался. Он знал, что в отчетности все будет нормально — Муртазова работает не первый год. И дачу себе выстроила, машину приобрела, записала на зятя-студента. А ревизии все оканчивались благополучно. Правда, при Тарутине пока ревизий не было: не успел…
— А ваш фонд целехонький, пыль сдуваю. — Кладовщица чувствовала беспомощность директора. Столько она их видела-перевидела, директоров. Больше двух-трех лет в этом парке не засиживаются. Сами уходят или вытуряют… И у каждого если и возникали какие-либо идеи, то почему-то непременно с реорганизации центрального склада. Так и Тарутин. Приказ даже издал: последние три штуки каждой дефицитной детали выдавать по личному распоряжению директора. Чтобы наладить контроль. А толку что? Дефицит есть дефицит…
— Может, чайку, Андрей Александрович? С малиной, — произнесла кладовщица певучим домашним тоном. — Усталость как рукой.
Тарутин сухо поблагодарил, подсел к столу, придвинул заявку Сергачева и подписал разрешение. Муртазова достала папку, сунула туда заявку и произнесла, словно между делом:
— Что-то вы ко мне недобрый. Подозреваете что, так и скажите. Работаем-то вместе, верно?
Тарутин растерялся. Он не ожидал столь прямого вопроса. Почувствовал на лице неуместную улыбку и еще больше разозлился на кладовщицу. И на себя.
— Так сразу, лобовой атакой… Ни к чему это.
Он вышел из помещения.
Сергачев стоял, привалившись к деревянным некрашеным доскам обшивки.
— Андрей Александрович… Я немного перегнул тогда, у вас в кабинете, извините. Три дня в простое, сами понимаете. Злой стал.
Тарутин ухватился руками за притолоку. Он хотел подтянуться и с размаху перекинуть свое большое тело через порог. Но передумал, расслабился. Стряхнул С ладоней пыль и спустился со ступенек.
Кладовщица окликнула Сергачева: вот еще, будет она сцепление поднимать, грыжу наживать, и так за день накидаешься, в глазах темнеет…
Сергачев вошел с видом победителя.
— Ишь, выступает, — проворчала кладовщица. — Есть разрешение, получай, не жалко… За что тебя так директор полюбил?
Сергачев рывком приподнял сцепление к животу, стукнул ногой в дверь и вышел.
— Мы с ним, мать, интеллигентные люди! — крикнул он с порога в зарешеченное окно.
3
Кабинет начальника отдела эксплуатации разместился в первом этаже круглого грязно-желтого здания. Непонятно, для чего было предназначено это помещение в те времена, когда территорию оглашали крики рыночных торговцев, но лепные украшения на потолке и ажурная вязь стрельчатого портала наводили на мысль, что здание это было построено не для рынка…
Сама Жанна Марковна Кораблева, энергичная женщина в темном костюме с отложным воротничком, в момент появления директора заканчивала телефонный разговор, громко кого-то прорабатывая.
Тарутин оглядел кабинет и улыбнулся — Вика, та самая молодая женщина, чуть высунув кончик языка, старательно колотила железным пресс-папье по туфле. Ее разутая нога упиралась в перекладину стула. Сквозь тонкий чулок проступали красивые пальцы.
Заметив Тарутина, она протянула ему пресс-папье.
— Помогите. Противный каблук. Увертывается.
Отказаться было неловко, и Тарутин бросил взгляд на Кораблеву. Та, придерживая трубку плечом, что-то записывала…
Тарутин подхватил пресс-папье. На мгновение их руки сблизились.
— Как ваши дела… Вика? Выяснили что-нибудь?
Тарутин поудобней приладил туфлю к краю стола.
Ему показалось, что Вика не поняла вопроса. Или не расслышала.
— Сумка ваша нашлась? — Он резко и коротко ударил по каблучку.
— Нет. Пока не поступала.
Она внимательно рассматривала Тарутина.
— Мне бы до сапожной мастерской добрести.
Тарутину нравился ее низковатый голос.
— Вы как бы не очень и жалеете о пропаже.
— Жалею?!. — как-то неопределенно сказала Вика.
