Может быть, и права Ирина Сергеевна?
На днях она неожиданно появилась у них в общежитии.
Он уже собирался укладываться спать, когда в дверь позвонили. И он услышал, как Чекулаев, выйдя из кухни и открыв дверь, присвистнул.
—Могу ли я видеть Федора Полынова? — услышал он голос Ирины Сергеевны, поспешно накинул одеяло на разобранную было постель и оглядел комнату. От Чекулаева ждать порядка не приходилось, и обычно Федор сам делал уборку, но сегодня они с Аленой сперва гуляли в лесопарке, а потом долго целовались в чужих подъездах.
Ирина Сергеевна вошла в комнату. За ее спиной усмехающийся Чекулаев показал ему большой палец.
—Садитесь, Ирина Сергеевна,— сказал он, убирая со стула пассатижи, паяльник и янтарный кусок канифоли. Он понимал, она приехала говорить о его отношениях с Аленой, и чувствовал себя перед ней совершенно беспомощным.
—Я ненадолго. Мы могли бы, Федор, побеседовать с вами,— сделала она ударение на «с вами».
—Может, чаю? — хлопнул в ладоши Чекулаев. — Чайник чистый, чай душистый, кипяченая вода.
—Пойди погуляй,— сквозь зубы сказал Федор.
—Ясно, командир.— Чекулаев повернулся и вышел.
—Вас здесь слушаются,— сказала Ирина Сергеевна.— Но я без предисловий...— Она прямо посмотрела ему в глаза.— Надеюсь, вы понимаете, я и Всеволод Александрович не в восторге от того, что ваши отношения с Аленой продолжаются...
—Понимаю, вы против.
—Но я хочу, чтобы вы поняли, почему...
—Какая разница.— Он взял стул и поставил рядом с ней.
Ирина Сергеевна села, закинув ногу на ногу.
—Судите сами: Алена учится на геофаке, ей придется уезжать в экспедиции, на месяц, на два... А вы здесь — один...
Она смотрела на него вопросительно. Но что надо отвечать ей, Федор не знал.
—Окончит Алена университет, у нее будет своя работа, свои интересы... Вы же не маленький и, надеюсь, не смотрите на мир сквозь розовые очки. Тогда спросите себя сами: что вас будет связывать через десять лет? Постель? Дети? Для семейной жизни в наш век это слабые магниты. Ивлев говорил мне, вы токарь.
—Токарь,— подтвердил он виновато и хотел добавить, что у него еще есть специальности, но она продолжала говорить:
— Я видела на Западе, как тысячи людей становятся не нужны, дело всюду идет к безлюдной технологии.
—У нас в людях долго нехватка будет,— сказал Федор.
—Это только кажется «долго». — Она устало вздохнула.— Но мы не о том. Я вижу, мне вас не удастся переубедить...
—В чем переубеждать-то?! — внезапно приходя в отчаяние от упорства, с каким она пыталась навязать ему свою волю, воскликнул он.— В том, что любви у нас с Аленой нет? Это хотите доказать. Так есть она! Есть! И власти моей над собой, чтобы победить ее, у меня не находится. Я — человек.
—Вы обиделись, Федор. Ради бога, не надо. Какие тут могут быть обиды? Я верю, вы хороший человек, и за вашим отношением к Алене не скрыто никакого меркантильного интереса, как частенько случается теперь... Но, поверьте, мы с вами сейчас не понимаем друг друга, и по прошествии времени вы с Аленой перестанете понимать друг друга. И чем сильнее вы сейчас любите друг друга, тем больнее вам обоим будет потом понять, что вы люди разного уровня. Не выше там или ниже, нет... Но просто — разного. И вы подумайте еще. Прошу вас, Федор...
—Не знаю, что и сказать.
—Есть лишь два слова, которые я ценю по-настоящему: «да» и «нет».
В голосе у нее послышались слезы. И своим опечаленным лицом она так напомнила ему Алену. Он почувствовал себя виноватым и хотел уж утешать ее. Но она встала, сказала:
—Извините. До свидания.— И ушла.
Скоро вернулся возбужденный Чекулаев и спросил:
—Кто был?
—Мать Алены.
—Теща.
—Иди ты к черту!
—А ты видел, на какой машине она прикатила? Чуть не вся общага сбежалась смотреть...
—Ну и что?
—Ничего. Только один вопрос. Вы, товарищ Полынов, много ездили по стране, видели стройки, заводы, тружеников полей, а скажите-ка, товарищ Полынов, видели ли вы среди них дочь или сына министра, или заслуженного артиста, или академика? Не видели. И я не видел. Поэтому и советую тебе, завязывай ты эту историю. Не на блины же она тебя приезжала звать?
—Не на блины.
—То-то и оно... Они тебе жить все равно не дадут. Как говорится, с чужого возу, хоть в грязь, а — вон.
Конечно, и Чекулаев и Ирина Сергеевна были, возможно, и правы, но стоило Федору вспомнить Аленино лицо, пристальную нежность ее взгляда, как слова счастья начинали игру в его душе; «милая» гналось за другими — «радость моя», «девочка синеглазая», «солнышко»... Они будто в салочки играли. И самое легкое и резвое среди них было: «люблю тебя»; оно то догоняло другие слова и мысли, то беспечно убегало от них, то настигало вновь... И ничего не мог он с собой поделать — сидел под мартовским солнцем на ящиках с суппортами и улыбался.
—Что, будущий бригадир, солнечные ванны принимаем? — проходя, окликнул его Василий Гаврилович.
Незначимость вопроса показалась сейчас Федору обидной, он молча спрыгнул на асфальт и пошел в цех впереди старшего мастера.
«Вот как занесся человек,— подумал Василий Гаврилович.— Эти медные трубы похвал и премий и не таким голову кружили...»
Обидно, что и просто пригрозить Полынову как следует нельзя, не только потому, что Федор физически очень силен и даже преданные Бабурину парни не решились бы к нему подступиться, но главным образом потому, что не было в этом смысла. Именно Полынова считал Василий Гаврилович носителем той силы, которая тащила всех к переменам. Однако признавать неодолимость этой силы Василий Гаврилович не желал хотя бы из гордости. И эта-то гордость, не говоря уж о чисто практическом расчете, заставляла его думать о борьбе и жаждать ее...
Он смотрел в широкую спину Федора со смешанным чувством глубокой неприязни и неутолимой зависти к его молодости, энергии...
«Погоди,— шептал он, вслед за Полыновым входя в цех. — Еще не вечер... Есть еще у нас козыри на руках...»
1Где-то в середине лекции массивная дверь справа от кафедры приоткрылась, и Андрей, оторвавшись от конспекта, увидел такое знакомое, но в то же время чем-то чужеватое лицо.
Отец!
Ах, сколько он думал о нем эти два месяца, как страдал, тоскуя и боясь за него и за себя! И ни письма, ни телефонного звонка; а звонить первому было страшновато...
Лекцию слушал весь курс, и почти сто человек повернулись на звук открывшейся двери...
Отец! Кровь бросилась Андрею в лицо, и он встал, прежде чем, отыскав взглядом сына среди других, отец поманил его взмахом руки и улыбкой и преподаватель, недовольно кивнув, разрешил выйти. Хорошо, что Андрей сидел у прохода, и никто кажется, не видел его лица, когда он, наклонив голову, торопливо спускался по ступенькам амфитеатра... Как ни глупо, но первой мыслью было: отбежал от следствия и хочет, чтобы Андрей его спрятал.
Они пошли рядом по рекреации. На дубовом диване сидела молодая женщина, одетая со вкусом и модно, но слишком старательно со вкусом и модно... И кольца на ее пальцах, и серьги, и кулон, всего было много, так что Андрей невольно вгляделся: золото ли? В последнее время само сознание того, что у него много денег, заставляло его присматриваться к самым разнообразным вещам получалось что-то вроде игры в оценку стоимости вещи и целесообразности ее приобретения... Золото, похоже, было золотом, и камни, кажется, не искусственные, но женщина явно не имела никакого отношения к факультету, и Андрей не мог быть с ней знаком. Между тем он успел перехватить ее взгляд и ему показалось, она смотрела на него с отцом как на давних знакомых...
Он покосился на отца... Ах, вот! Эти-то пошли усики и делали его лицо чужим. Неужели отец относится к тому сорту недалеких и слабых людей, которые, попав в трудную ситуацию, надеются избежать ее, меняя суеверно внешность?..
—Случилось что-нибудь, папа? — спросил с стараясь быть спокойным.
—Все нормально! — бодро ответил отец.— А если и случилось, то только хорошее. Броня крепка и танки наши быстры! — Он обхватил его крепко за плечи и, дохнув вином, шепнул весело в самое ухо: — Пронесло! Нам надо с тобой поговорить, сказал он громко.— Хочешь, поедем, посидим где-нибудь?
—Рад бы, но у меня лекция, — ответил Андрей, ожесточаясь из-за его настроения, вспоминая все страхи за отца и за свое будущее,— Если хочешь, подожди у меня, я потом сразу зайду.
Он отдал отцу ключи от своей комнаты в общежитии и кивнул ему. Молодая женщина, на которую Андрей обратил внимание, едва он прошел, встала, и, обернувшись, он увидел, как она направилась к лифтам. И это ее покачивание бедрами и кольца и серьги на мгновение связались в его сознании с пошлыми усиками отца... Андрей вернулся в аудиторию, но ему уже трудно было сосредоточиться на том, что говорил лектор. Одно вертелось на уме: зачем приехал отец? И чем больше он размышлял, тем отчетливее понимал: отец приехал за деньгами...
