– Что же, – злобно перебил Егор Куваев, – с горячей водой свадьбу?
– С горячей проведем.
– Обожгетесь! – гаркнул Куваев и весь позеленел.
– Куваеву выпить… Выпить-то уж больно ухач…
Этим срезал кто-то Егора Куваева. Он ощетинился.
Разве он когда на чужие денежки пьет? Всегда на свои – так кто же может кинуть ему такой упрек? И вообще – чего заупрямились?… Аль зазнаваться да кичиться пришли? Все за невесту вино ставят. Не треснет Егор Степанович, если и разорится рублей на двадцать.
Это хотел Куваев с языка бросить, но его оборвали, загалдели.
– Я вам пять пудов хлеба даю, – вдруг вступился Степан, – сварите. Петр, себе варить будешь и мне сваришь… Вот и дело с концом.
– Вот как! – встрепенулся весь красный от злобы Петька Кудеяров, и, сморщенный до этого, он как будто весь распух. – Вот как! Не наварить ли тебе щей и всего прочего? На чужих руках хочешь свадьбу справить… Не-е-е, теперь не те времена!
Все разом смолкли, посмотрели на Петьку, а Степан в свою очередь налился злобой.
– Ка-а-а-ак на чужих руках? – ощетинился он и шагнул. – Ты что же думаешь – и женихов больше на селе нет?… Ты думаешь… думаешь, – у Степана затряслись в злобе губы. – Ты думаешь, ты думаешь… – и вдруг выпрямился, губа перестала дрожать, подбородок округлился. – Двести рублей! Двести рублей. Женихи найдутся.
– Оскорблять нельзя! Нельзя оскорблять, – согласился Катай. – Девку даем – сок с молоком. Поискать такой в округе.
А сватья уже кутались в тулупы, пялили шапки на головы, бабы собирали с лавок шали, накидывали их на плечи и, обозленные, двигались к выходу.
В это время дверь скрипнула – ив клубах морозного тумана, с шапкой набекрень, в избу вошел Яшка. Сватья застыли на месте. Яшка посмотрел на них, на Степана, на Грушу.
– Что, еще не сторговались?!
Все' медленно, один за другим, уселись на свои места.
– Стешка где?
– Здесь, – Груша показала за печку.
– В чем дело? Тянете который час?
– В самогоне, Яша, в самогоне, – гнусил Маркел.
– Самогон непременно нужен.
– Знамо, без самогону дело не сваришь, – согласился Маркел.
– А милиция? – спросил Петька Кудеяров.
– Что милиция?… Ишь, перепугались не ко времю…
– Угостим?
– А то не знаете?
– Ну, так тогда по рукам, – и Маркел хлопнул в ладоши.
С места поднялась попадья. Она знает, что у Яшки мать староверка: хотя Яшка и крещен и мать у него крещеная, а попа в дом не принимают. Может, в этом виноват больше Егор Степанович – он попов дерунами зовет, – а только не порядок это…
– Вот что, сватья! Она мне, Стешенька, поручила… батюшку в дом… без этого не пойдет…
– Кто о чем, – пробормотал Катай. – Ну, это дело духовное, – как-то между прочим протянул он, копаясь на столе в газетах. – Степан Харитонович, давно газетки выписываешь?
– Давно, – сдерживая смех, ответил Степан.
– Духовное? Не-е-ет!.. Без этого нет моего благословения… не пойдет она…
– Зря ты, матушка, – бросил кто-то из угла.
– Не пойдет без этого? – бледнея, спросил Яшка.
– А он мать свою обижать не будет, – сказал Петька Кудеяров и отвернулся от попадьи так, будто вопрос был уже решен.
Яшка вывел на середину избы смущенную, заплаканную Стешку.
– Слыхала слова матушки?…
Наступило напряженное молчание. Маркел перебирал пальцами бороду, угрюмо смотрел в ноги попадье. Степан отвернулся.
Яшка ниже склонил голову, левой рукой обнял вздрагивающие плечи Стешки, спросил:
– Не пойдешь?
– Пойду, – тихо ответила Стешка и еще тише добавила: – Дрожу вся.
Яшка, сияющий, глянул на матушку. Матушка в обиде дернула за рукав батюшку, батюшка отмахнулся, разлил в улыбке толстые губы:
– Новые времена теперь… не тревожь…
– Верно, батюшка, – подхватил Николай Пырякин, – по-своему ведут жисть.
Сватья засмеялись, заговорили.
Кто-то потребовал свечей к иконам. Маркел полез в карман – он староста церковный, – достал огарышек, подал.
– Ээ-э-э-э-х, таскал, таскал, – упрекнула Анчурка, – а теперь богу – на!
– Бог не побрезгует…
Огарышек тускло затеплился перед ободранной иконой.
Кто-то предложил сходить за Егором Степановичем, Клуней, за остальной родней. Пора уж и им идти. Давеча Егор Степанович малость где-то замешкался. Николай Пырякин и Егор Куваев тащили столы, скамейки от соседей, заставляли переднюю и заднюю комнаты, в чулане бабы стучали горшками. В печи вспыхнул хворост, – надо готовить варево для запоя.
И пир начался.
Егор Степанович сидел рядом с молодыми и Клуней. Пьяные бабы устроили сговор, лезли к нему, пели песни и требовали с него на мед. Егор Степанович или не слышал, или отделывался шуточками и только под конец, когда все вместе распили восемь ведер самогона (не разбирая – чей), Егор Степанович полез поцеловаться к Огневу.
– Эх, ты, соколик ты наш, – кричал он, – да я, бывало, на лету птиц ловил!..
– Как это ты на лету-то? – спрашивали со всех сторон. – Расскажи…
– Я, бывало… парень-то какой был… во-он бабу спроси, спроси бабу… Она вам порасскажет… Да и Яшка у меня… Да и то, по правде тебе сказать, Степан Харитонович, не видать бы твоей Стешке моего Яшку, если бы, – он поднял загнутый палец кверху, – дельце бы одно… Да… Из дерьма ведь мы ее вытаскиваем в люди – Стешку-то…
Спохватился – лишнее сказал. Огнев, хотя и был пьян, но последние слова Чухлява его больно резанули.
– Да, это так: в дерьме мы живем, – согласился он. Чухляв вновь встрепенулся:
– Вот, вот! Благодарить за то нас должны! Яшка! Яшка! Слыхал, что отец говорит?!
Яшка насупился. Около него выли, скулили, пели песни, плакали, топали ногами.
– Да только ведь мы чужих-то сапог не прячем, – склонившись к Чухляву, тихо добавил Огнев и громко рассмеялся.
Сказано было тихо, но Егор Степанович все понял: он острым плечом толкнул Клуню, вылез из-за стола и направился к выходу. Все, кто видел Егора Степановича, думали: на-двор потянуло свата.
– Степан, а Степан, – тревожно будила Груша Огнева, – встань, встань-ка… на часок!
У Степана от самогона разрывалась на части голова, а когда он открыл глаза, Груша шепотом передала, что у Чухлява в доме ералаш. Егор Степанович, будь он не тем помянут, после того как ушел с запоя, заперся и никого не пускает в избу. Он решительно заявил, что родниться с Огневым вовсе не намерен; если кто хочет родниться с Огневым – пусть идет, а Егор Степанович и один обойдется. Слава богу, говорит, ему по-миру ходить не доведется, а за хлеб всяк с него согласится порты и рубаху постирать.
– Вот как! – Степан вскочил на ноги. – Так-то он!
Стешка в это время спала за печкой. Проснувшись, она сразу вспомнила вчерашнее сватовство и с нетерпением ждала, когда заскрипит дверь и свахи снова заполнят избу. До нее донесся плеск воды из чулана, говор.
– Сраму-то сколько, – говорила мать.
– Не в сраме дело, – бурчал отец. – Ну, что мы над молодыми мудрим?
«Узнали, – подумала Стешка, – про все узнали».
Она быстро накинула на себя платье и вышла из-за печки. В сенях послышались тяжелые шаги, в избу ввалился Яшка.
– Здравствуйте, – хмуро сказал он.
Стешка тонкими пальцами вцепилась в косяк двери, побледнела.
– Что-о-о? – тихо вырвалось у нее.
– Что, Яша? – спросил Огнев.
Яшка опустился на лавку, медленно обвел всех глазами, чуточку задержался на Стешке, потом поднял руку, и ладонь сжалась в крепкий, увесистый кулак.
– Не хочет, Железный черт, свадьбу.
– Ой! – Меж бровей у Стешки чиркнула складка, и пальцы еще крепче вцепились в косяк двери, глаза налились слезами.
В печной трубе визжал ветер. В тишине слышно было, как тяжело дышала Стешка. Сверчок затрещал в темном углу.
– Плесни-ка его кипятком, – посоветовал Огнев Груше и повернулся к Яшке. – Что, Яшка? Ждать этого надо было… Ты сам-то теперь ка-ак? Назад?
– Да-а, дядя Степа, с ней, со Стешкой, я сроду не расстанусь… не расстанусь. Она… Да она не невеста уже мне. Жена! Жена давно, – он долбанул себя в грудь. – Это вы понимаете?
Мать выронила из рук глиняное блюдо, черепки зазвенели по полу. Она и раньше замечала: у Стешки по ночам говор нехороший. Девка, а о младенцах бормочет. К чему девке о младенцах? Так вот что тут… Не-ет, на Стешку она не в обиде… Сама помнит, как в девках любила Степана. Разве на что посмотришь?… Но она выдержала… и после венца сватья не подавали ее отцу и матери стакана с выбитым дном. Не-ет! На грушиной свадьбе свахи развесили на дугах белье в красных пятнах.
– Ну, ты что залилась? – прервал поток грушиных воспоминаний Степан. – Подсядь-ка поближе, Яша.
Яшка подвинулся ближе к Степану.
– Что же, давно бы надо было об этом сказать, – продолжал Степан. – Экая беда – не хочет свадьбу. Плюнь! Руки у вас молодые, сила есть и возможность полная есть на ногах крепко стоять. – Чуть помолчал. – Мне вот дедушка Харитон, когда я еще мальчонком был, всегда сказывал: «Степашка, вырастешь – главное дело, на карачках не ползай. Упал где, на ноги ментом вскакивай, а на карачках не ползи. Люди, как гуси, заклюют, коль на карачках».
