бы сторонкой прошла, «лесная орлица». В поселке он сам искал с ней встреч, но в лесу тщательно избегал ее: так работалось спокойнее.
— Команда, к порядку! Хозяйка лесная жалует. Чтоб мне ни сучка, ни задоринки!
И вдруг, сердито выкатив глаза, Куренков закричал Тойво:
— Что ты делаешь, бестолковщина!
На лице Тойво отразилось изумление. Уж не ослышался ли он?
— Не трожь! — Куренков даже попридержал пилу, боясь, как бы вальщик не смахнул хлипкое дерево, жавшееся к вековой сосне.
Тойво пожал плечами. Он все время убирал «мелочь». Все вальщики расчищают рабочее место. Раньше мастер ничего не говорил, а сейчас вдруг рассердился.
— Постарайся, голубок, не смять мелкоту, будь она неладна! — попросил Куренков.
Тойво пристроил пилу у корня дерева, оставив жизнь его потомству. Куренков одобрительно крякнул, когда спиленное дерево грохнулось на землю, не задев своего слабого детеныша. Пусть лесничая успокоится. Молодняк Куренков бережет. Вдруг он коршуном метнулся к поверженной сосне. На рыжей коре чернело клеймо. Словно не доверяя своим глазам, Куренков потрогал его рукой.
— Куда ты смотрел! — гневно обрушился он на вальщика. — Семенник подрезал, крот слепой!
— Случайно, Михайла Кузьмич. — Тойво виновато опустил голову.
Гнев Куренкова сменился отчаянием.
— Убил! Без ножа зарезал. Мать честная! Прямехонько к нам идет. Она меня сейчас живьем проглотит. Берись за пилу поживее! Чего уставился на клеймо, как баран на новые ворота?
Тойво молча перенес пилу к соседнему дереву. Куренков растерянно посмотрел на мелькавший среди деревьев оранжевый платок, наступил сапогом на злополучное клеймо и загрохотал на всю делянку:
— Иван, подруб делай ниже! Ниже, тебе говорю! Чтобы мне расщепа не было!
С Анастасией Васильевной Куренков поздоровался с притворной радостью, но с плохо скрытой растерянностью в глазах.
— Настасья Васильевна, ты, что солнышко ясное в летнюю пору: рано поднимаешься, поздно ложишься. Устали не ведаешь. Обходишь владения свои богатые? Твой помощник Гаврила Семенович тоже старается, но, как говорится, свой глаз — алмаз. Я сам не люблю в чужие очки глядеть.
Говорил Куренков ласковым, рокочущим баском, а сам все крепче нажимал сапогом на клеймо, словно оно могло вырваться на волю.
— Не знаете, где Парфенов?
— Утречком был здесь, Настасья Васильевна.
— Пьян он был, что ли, когда принимал от вас вырубку за кряжем?
— Напраслину возводишь на нашего брата, Настасья Васильевна. Пеньки оставлены в меру, семенники обошли, маленько, разве, подрост помяли.
— Маленько? Весь молодняк вытоптали. Варвары вы…
— Экое слово ядовитое отыскала, — обиделся Куренков. — Какие же мы варвары? — Он повернулся к ней всем корпусом, сдвинув сапог с клейма, но тотчас же поспешно принял прежнее положение. Он видел, как лесничая шевельнула бровями и окинула его с ног до головы взглядом, и, как ему показалось, довольно подозрительным. От волненья его пот прошиб. «Неужто приметила? Скажет: «Уберите ногу с клейма!» — и перед рабочими начнет честить. Пронеси, господи! И что за женщина! Дома приветливая, ласковая, а в лесу — гроза!»
Покашливая, Куренков искал трубку в карманах, больше всего опасаясь встретиться глазами с лесничей.
— Крушите все подряд. Как браконьеры.
Куренков ослышался, приняв слово «браконьеры» за «бракоделы» и не на шутку обиделся за честь своего участка.
— Мы бракоделы? Неправда твоя, Настасья Васильевна. Сама знаешь, первыми идем по качеству древесины. Самый высокий выход у нас. Ученые из Ленинграда наш участок изучали. Стало быть, не лыком мы шиты, работаем не тяп-ляп. На высоком уровне стоим.
— А ученые не записали, сколько леса загубил напрасно мастерский участок Куренкова? — повысила голос Анастасия Васильевна. — Идите сюда. Посмотрите на плоды вашей работы.
Тойво и Иван приостановили валку, перестали стучать топоры девушек. Любопытная Оксана подобралась поближе и не сводила глаз с мастера и лесничей. Ее удивляла поза Куренкова. Поставил ногу на поваленную сосну и как-то сбоку поглядывает на лесничую.
Анастасия Васильевна подняла тоненькую елку, которую спилил Тойво, расчищая рабочее место. Ветки деревца зашевелились, как живые, сломанными костями белела древесина на месте сруба. Молча, не выпуская из рук елки она смотрела на лесорубов укоризненно и осуждающе. Тойво, опустив глаза, трогал носком сапога пильный кабель. Иван равнодушно почесывал затылок, девушки с любопытством поглядывали на мастера.
— В лесу да плакать по хворостинке, — виновато начал Куренков и умолк. «Слава богу, клейма не заметила. Скорее бы ушла». Нога у него затекла, но он боялся сдвинуть сапог с клейма и не шевелился. Но вдруг его осенило. Он сел на клеймо, с наслаждением вытянул затекшую ногу и не спеша стал набивать трубку табаком, следя глазами за лесничей.
Анастасия Васильевна подошла поближе к молодежи.
— Товарищи! Михайла Кузьмич не понимает, что рубить вот такие деревца, значит сознательно вредить нашему лесному хозяйству. Посмотрите на делянку. Сколько вы напрасно погубили подроста! Зачем вы это сделали? И как ваша рука поднимается на молодые деревья, верную смену старого леса? Разве вам все равно, будет ли здесь шуметь через двадцать-тридцать лет новый лес или раскинутся мертвые земли? Вы же комсомольцы, передовые лесорубы, вы не можете оставаться равнодушными к судьбе леса. Тойво и Хельви, вы родились в Карелин, работаете в родных лесах. Ваши товарищи: Иван и Оксана приехали издалека. Вы объясните им, научите их беречь молодой лес. Михайла Кузьмич очень хороший мастер, уважаемый в леспромхозе человек, но дальше «кубиков» он ничего не хочет видеть. Давайте вместе беречь и растить молодой лес. Это большое государственное дело, друзья!
Куренков обрел дар речи только после ухода Анастасии Васильевны. И кто придумал назначать в лесничие таких ядовитых баб! Его, Куренкова, перед молодежью вздумала отчитывать. Вроде он сам без понятия. Он оставил, наконец, злополучную сосну, сунул нераскуренную трубку в карман и напустился на молодежь.
— Слыхали? За вашу несознательность мастера бьют по шее. Совестно за вас. Вы не детки малые, несмышленыши, чтоб без разума ломать, ломать все, что под руку попадается. Чего уставились? На лбу у меня нету узоров. Идите, работайте, да глядите в оба, чтобы ни одной царапинки на семенниках, и мелкоту не крошите. Не позорьте своего мастера, не кладите пятно на участок.
Молодежь обиженно молчала. Разве они плохо работают? Никто не виноват, что деревья при спиливании валятся на землю и крошат молодняк.
— Михайла Кузьмич, — осмелился Тойво. — Вы сами говорили: «Лес по дереву не плачет».
— Соображай, голова! — зыкнул мастер на вальщика. — Дерево дереву — рознь. Убери семенники, еще как лес заплачет.
Куренков ушел на склад. Тойво обошел старую ель вокруг. Клейма нет, можно спокойно пилить.
— Как придет, так и расстроит Михайла Кузьмича, — сердито сказала Оксана, берясь за топор. — Чтоб ее черти взяли! Ведьма киевская. Носится по лесу
