— Как вы считаете, в нашем деле нужна осторожность?
— В том-то и суть, Иван Владимирович, — высоким голосом протянул Ерёмкин. — Терапия — наука осторожная, Семь раз отмерь, один раз отрежь…
Ерёмкин подмигнул Пескову, огляделся. В зал стали входить врачи.
— Извините, — заговорил он скороговоркой, — мне полковник Саляревский поручил выступить. Я вижу, мы с вами солидарны. Он идет, я не хочу, чтобы нас видели вместе.
Ерёмкин поспешно ретировался. Этот разговор несколько ободрил Пескова. «Стало быть, я попал в точку. Есть надежда».
— Как живем, старина? — услышал он голос Саляревского.
— Видите, сижу на скамье…
— Не будем плакаться в жилетку, — прервал Саляревский и тотчас обратился к другому, к третьему, перебрасываясь с врачами ничего не значащими фразами.
Песков не успел уловить его настроения. Вообще-то он никогда не доверял Саляревскому, зная, что у того на неделе семь пятниц, но сегодня важен каждый голос.
«Начальство — это одно, а что скажет коллектив, осудит меня или отнесется ко всему сдержанно, — вот что главное».
В зале становилось шумно. Песков по голосам узнавал многих товарищей. Ему не хотелось оборачиваться, показывать свое лицо. Он сделал вид, что готовится к выступлению, углубился в свои записи.
— Вот он сидит!
— Какой прибитый!
— Жаль старика!
«Жалеют — это хорошо», — подумал Песков. Он еще больше опустил плечи и склонил голову, Теперь он ни о чем не думал, только прислушивался к разговорам за спиной.
— Я не сторонник мгновенных выводов, — говорил полковник Размазанов — начальник глазного отделения.
«Все-таки Размазанов — подходящий товарищ. Он в душе на моей стороне. Он сам такой, как ныне любят говорить, «переставший работать над собой». Я не один. Среди врачей, сидящих сейчас в зале, есть такие, как я, как Размазанов. Удар по мне — удар и по ним. Надо, чтобы они это поняли».
— Товарищи офицеры! — раздалась команда.
Песков по привычке поднялся, вытянул руки по швам.
— Садитесь, пожалуйста, — послышался незнакомый, немного сипловатый голос.
В зале с минуту стоял шум, двигались стулья, а затем сразу же наступила непривычная тишина.
Первым к столу тяжелой, неторопливой походкой прошел грузный, высокий генерал.
Увидев его красное крупное лицо, красную шею, в которую врезался ворот кителя, и блестящий серебряный погон, Песков на мгновение почувствовал страх. Это был начальник медицинского управления. Его приезд придавал особую значительность происходящему.
Начальник управления, генерал Луков, Пухов, Саляревский сели за стол. Песков не сводил с начальника управления глаз, стараясь понять, как он настроен.
Начальник управления облокотился о стол, обхватил большими красными руками подбородок и шею и, метнув в зал короткий взгляд, опустил голову.
Песков видел, как генерал Луков спросил что-то у начальника управления, должно быть разрешения начать. Тот, не глядя, кивнул головой. Генерал Луков встал, быстрым движением одернул китель. Открывая совещание, он напомнил о свободе критики, о борьбе мнений, без которой не может развиваться наука.
«Зачем он это говорит? — с раздражением думал Песков. — Это и так всем известно».
— Перед нами конкретный случай, — сказал генерал Луков. — Он является ярким примером недостатков в нашей работе. Мы начнем с этого случая, а затем перейдем к обобщениям. Прошу не забывать о деловых предложениях… — Он сделал паузу, отыскивая глазами кого-то. — Гвардии майор Голубев, доложите.
Начальник управления бросил на Голубева изучающий взгляд и остался, как показалось Пескову, не совсем доволен.
Голубев вышел на трибуну, положил перед собой историю болезни, прикрыл ее руками и начал докладывать.
«Как он развязно держится, — думал Песков, — не смотрит в историю, желает произвести эффект». Песков старался не слушать, что говорил Голубев, но все же невольно улавливал смысл. И хотя Голубев говорил просто, говорил правду, Пескову было противно каждое его слово.
— …Тогда же ночью приехал начальник отделения, — говорил Голубев, — и поставил правильный диагноз… Но консилиум не согласился с моим предложением…
«Тебя, мальчишку, не послушали», — тотчас мысленно ответил Песков.
— …И лишь повторный, расширенный консилиум решил оперировать больного…
Песков прислушался. Зал молчал, только сзади донесся еле уловимый шепот: «Он, знаете, очень похудел». Песков догадался, что эти слова относятся к Голубеву. «Меня жалеют, а ему сочувствуют».
Голубев закончил совсем неэффектно. Песков напряженно вслушивался, как отзовется аудитория. Врачи веля себя весьма сдержанно. Правда, было много вопросов, но они носили характер специальный — интересовались температурой больного, анализами крови, посевом мокроты и тому подобным.
— Теперь, если вопросов больше нет, прошу выступать, — сказал генерал Луков. — Отталкиваясь от этого случая, расскажите и о других недостатках, мешающих нашей медицине двигаться вперед. Итак, кто желает выступить?
Зал молчал. Песков понял, что наступил его черед. Он попросил слова. Поднимаясь с места, он покосился на президиум. Начальник управления откинулся на спинку стула, скрестил руки на животе и наблюдал за ним. Песков старался не выдать своего волнения, спокойно поднялся на трибуну и оглядел зал. Все смотрели на него с любопытством и ожиданием. На один миг он потупил взор. Надо было спасать свою репутацию, любой ценой поддержать свой авторитет.
— Я начну с учения Ивана Петровича Павлова. Гм… Не так уж много осталось нас, людей, имеющих честь быть его учениками. Здесь, пожалуй, я да полковник Размазанов. С огромной благодарностью вспоминаем мы своего великого учителя.
Он сделал паузу, стараясь уловить, какое впечатление произвело начало. Зал внимательно слушал. Майор Дин-Мамедов ткнул локтем сидевшего рядом с ним Голубева и что-то шепнул ему. Песков заметил, как ехидно покривились толстые губы Дин-Мамедова.
— Иван Петрович был энергичный, вечно молодой, — продолжал Песков. — Лекции читал удивительно интересно, сопровождая их яркими примерами и опытами. На его лекциях актовый зал бывал битком набит. С других курсов приходили.
— А это он к чему? — проговорил майор Дин-Мамедов. — Разве сегодня вечер воспоминаний? — Слова эти были сказаны негромко, но в зале было тихо, и все услышали их. На некоторых лицах мелькнули улыбки.
«Ужасно весело», — с раздражением подумал Песков.
— Мне припомнился такой случай, — продолжал он быстрее и громче, стараясь не показать вида, что на него подействовала реплика. — Как-то один из ассистентов Ивана Петровича, наблюдая за опытом, тут же сделал, гм… кое-какие предположения.
Он покосился на Голубева. Тот сидел безучастно, напряженно шевеля бровями. Видимо, устал и боролся с собой, чтобы не уснуть. Это разозлило Пескова. Его слова были направлены Голубеву, а тот дремал…
— «Не делайте поспешных выводов! Будьте терпеливыми», — сказал тогда Иван Петрович.
Зал молчал, но на лицах слушателей уже не было напряженного внимания. Чувствовалось, что люди недовольны. Все, о чем он говорил, было им давно известно, а они ждали нового, свежего. Нельзя терять дорогого времени: либо он сумеет так повернуть свое выступление, что завоюет симпатии аудитории, либо окончательно надоест и его перестанут слушать.
— Я это говорю неспроста, — повышая голос и делая ударение на последнем слове, продолжал Песков. — У нас злоупотребляют, к сожалению, поспешными выводами. Песков стоял очень неудачно — боком к президиуму и не видел начальника управления. А ему очень хотелось:.. знать, как воспринимает начальник его слова.
— Здесь есть коллеги, — сказал Песков, ткнув в зал костлявым пальцем. — Есть мои коллеги и по возрасту и по врачебному стажу.
Он помедлил. Предстояло самое важное: склонить стариков на свою сторону, дать им понять, что дело касается их тоже, а не его одного.
— Мы-то, старики, знаем, что в нашем деле главное — осторожность, осторожность и еще раз осторожность.
Он заметил, как Ерёмкин одобрительно кивнул головой, полковник Размазанов и еще несколько стариков пошевелились, сели поудобнее.
Стараясь использовать благоприятный момент, Песков навалился грудью на трибуну и воскликнул:
— Memento mori! Помни о смерти! — гласит старая латинская поговорка.
— Но не забывайте и о жизни! — с места выкрикнул майор Дин-Мамедов. — Это, между прочим, самое важное в нашем деле.
— Молодые коллеги думают, гм… что мы, старики, окончательно поглупели, — с сарказмом проговорил Песков, обращаясь к аудитории. — Представьте себе, мы тоже думаем о жизни. Прежде всего, о жизни. Да-с. Я бы сказал, что жизнь свою мы прожили для того, чтобы жили другие люди! — произнес он с пафосом.
