Уже далеко в поле услыхал Семен взрыв и, думая с тревогой и благодарностью о Викторе, понял, на что способны партизаны, для которых закон товарищества так же священен, как и для солдат.
Когда привели Павлюка, майор встретил его вопросом:
— Вы принимали радиограмму?
На подбородке Павлюка горел фиолетовый синяк. Нательная рубаха была запятнана кровью. Он прошепелявил запухшим ртом:
— Нет, я только расшифровывал.
— Кто ее передал?
— Не знаю…
Майор послал за Кутыревой, посадил Павлюка в угол спиной к двери.
Белов ввел в комнату молодую женщину с погонами старшего сержанта. У нее было заспанное лицо, она протирала рукой глаза. Заметив Семена в немецком мундире, она удивленно повела бровью, перевела взгляд на сгорбленную спину Павлюка и равнодушно уставилась в стенку. Майор сухо сказал:
— Итак, Кутырева, вы при мне заступили на смену в три ноль-ноль…
— Вы уже спрашивали об этом, товарищ майор, — не скрывая раздражения, перебила его Кутырева.
Павлюк вздрогнул от ее голоса, обернулся и, не сумев скрыть изумления, прошептал:
— Фрейлейн Лиззи!
Только что сонное лицо женщины вдруг прояснилось, она с неожиданной силой злобно плюнула в грязное изуродованное лицо Павлюка.
— Мерзавец! Сумасшедший! Довоевался! Товарищ майор, оградите меня от оскорблений этого негодяя!
— Услуга за услугу, фрейлейн Лиззи, — серьезно сказал майор. — Ответьте на один вопрос!
Лицо Кутыревой снова приняло равнодушное выражение, она сказала холодно, деловито:
— Прекратите комедию, майор!
Павлюк отер рукавом лицо и яростно выругался вслух. Вот и конец давней дружбе! Последний раз они виделись в Берлине в июле сорок первого. Она совсем не изменилась. Герр оберст не простил бы ему этих двух слов! А что ему теперь оберст! Он опять громко выругался. Пусть все идет к чёрту!
— Итак, Лиззи… Кутырева, — констатировал майор, — радиограмма была передана вами. Последний вопрос: кто вам ее дал?
— Майор, я не такая безвольная тряпка, как это ничтожество! — презрительно сказала женщина.
Майор подал знак Белову, тот вышел. Семен посмотрел на Кутыреву со смешанным чувством гадливости и жалости. Это был враг, он понимал, что ее дни сочтены и что это справедливо. Он вздохнул, вдруг вспомнив Марусю. Фрицы не пожалели ее, у них ни к кому нет жалости. Взгляд его отвердел, губы сомкнулись. Ну что ж — око за око, зуб за зуб! Эта гадюка получит свое. А пригодился майору Павлюк! Хорошо, что Галина не позволила прикончить его. Где она сейчас, отчаянная головушка, ласточка?
Близоруко щурясь, в комнату вошел щупленький старший лейтенант без поясного ремня на гимнастерке. Конвоировавший его сержант-казах остановился у порога. И в ту же минуту Павлюк внезапно бросился к арестованному, схватил его за грудки и, стиснув так, что у того лицо перекосилось, прохрипел:
— А-а, судья Марков! Герр оберст велел поблагодарить вас, Василий Петрович…
Никто не успел помешать неожиданной расправе. Лишь на секунду выпустил Павлюк свою жертву, и тотчас руки его мертвой хваткой сдавили горло арестованного. Семен прыгнул на спину Павлюка и изо всей силы ударил ребром ладони по вздувшемуся бицепсу правой руки. Павлюк ойкнул и выпустил посиневшего офицера. Только Кутырева стояла с неподвижностью истукана.
Майор отвел Павлюка на место.
— Вот неблагодарность людская! Старый знакомый — и без всякой жалости хватает за горло! Итак, старший лейтенант Овсянников, то есть судья Василий Петрович Марков, то есть агент РМ — ваше настоящее имя мы еще выясним, — вы признаете, что шифровка была составлена вами?
— Да, — растирая горло, просипел арестованный.
— А убийство рядового Сосницкого?
— Признаю, — еще тише прозвучал ответ.
Глаза Рыскулова сузились в острые черные щели; забывшись, он шагнул к Овсянникову, сжимая пистолет. Хитрый старый шакал! Шкура, как у дохлого валуха, а под бахтармой — бешеный волк! Не поддался ему Сосницкий, нет, обхитрил его шакал. Рыскулова не было там, Рыскулов вырвал бы его поганые клыки.
— Зачем вам понадобился диплом? — продолжал допрашивать майор.
На сером лице арестованного появилось подобие улыбки, и он уже громче, с оттенком превосходства сказал:
— Пора знать, майор! Хоть один настоящий документ человеку в моем положении надо иметь.
— Постараюсь запомнить, — в тон ему заметил майор. — А вы явно стареете. Даже закоренелым холостякам полагается обнимать и целовать девушек на свиданиях.
Последние слова майора вывели женщину из ледяного спокойствия. Заливаясь краской гнева, она уничтожающе посмотрела на своего партнера и, безнадежно вздыхая, сказала:
— Глупец вы, майор Петерс!
— Рыскулов, уведите арестованных! — приказал майор.
Когда комната опустела, Семен с горечью спросил:
— Выходит, мы зря старались, вам и без нас все известно…
— Нет, сержант, не все, — сказал майор, обнимая Семена за плечи. — Вы сделали огромное дело, большущее… — он одернул гимнастерку, поправил марлевую подвязку на шее. — Ну, бери свою корзину, идем, покажем генералу ваши трофеи.
— А наступление скоро, товарищ майор? — подтягиваясь, насколько было возможно в такой неподходящей одежде, спросил Семен.
— Скоро, сержант, — успокоил его майор. — Только ты не торопись, вернемся, я тебя в санбат уложу. Меня тоже ждут там…
— Какой санбат, товарищ майор! Скорее бы в Энск. Товарищи там остались, Галина…
Майор вдруг задумался и снова сел к столу.
— Постой-ка, ты мне так и не сказал, почему Галина пошла все-таки в ресторан!
Зная, что майор спешит, Семен сбивчиво, кое-как объяснил. Майор взял из корзины черновик шифровки, еще раз прочел вслух: «… дату штурма, наименование соединений радирую данные четыре…», потом пристукнул здоровой рукой по столу:
— Ох, и молодчага твоя Галина! Значит, ждет фон Крейц! Это ж блестящая идея!
Он откинул волосы, задорно блеснул глазами, надевая фуражку и, подойдя к двери, остановился, пропуская Семена. Но их задержал запыхавшийся пожилой капитан в пенсне. Комкая в руке мокрый от пота платок, он совсем не по-военному приложил к фуражке руку с листком бумаги.
— Разрешите доложить, товарищ майор, — одолевая одышку, с каким-то торжеством сказал он. — Прочитали, наконец, вашу шифровку! Пожалуйста! Не такие мы бездарные, как вы думаете!
Майор зачем-то подмигнул Семену, потом сделал очень серьезное лицо, встряхнул, пожимая, руку офицера и сказал:
— Беру свои слова обратно, капитан!
I
Накануне, уславливаясь о встрече в ресторане, барон порадовал полковника новостями. Генерал представил фон Крейца к высокой награде, а обер-лейтенанта к чину гауптмана. Поздравляя молодого офицера, полковник с притворным вздохом пожаловался, что уже не помнит, как чувствуют себя люди, получая новый чин. Барон понял намек.
— До вечера, герр оберст, — сказал он. — Дядя любит письма красивые и почтительные. Мы обсудим это вместе.
Когда Галина вошла в ресторан, полковник любезно пригласил ее за свой столик и, знакомя с тремя младшими офицерами, словно между прочим справился:
— Что же вы одна, фрейлейн?
— О, герр оберст, это большой-большой секрет, — таинственно улыбаясь, пропела Галина. — Барон готовит вам сюрприз. Он немного задержится.
Полковник по-своему истолковал слово «сюрприз». Предоставив офицерам свободу наперебой ухаживать за фрейлейн, он приналег на ветчину.
Но время шло, а барон не появлялся. Полковник все чаще вытаскивал свои карманные часы.
Было десять минут двенадцатого, когда от страшного взрыва в городе на столике попадали бутылка и фужеры. Хватая фуражки, офицеры бросились на улицу. Увидев неподалеку багрово-дымное зарево пожара, полковник не потерял присутствия духа. Его «оппель-адмирал» стоял наготове. Зейцель предупредительно распахнул дверцу. Садясь в машину и отдавая распоряжения, полковник не забыл и о Галине.
— Гауптман Штирнер! Обеспечьте безопасность фрейлейн!
У фон Крейца не было прямых оснований задерживать Галину. Штирнер уже навел справку в Одессе. В штабе обергруппенфюрера Гортнера переводчица по имени Галина числилась с прошлого года, и ей действительно был предоставлен отпуск на семнадцать дней. Но опыт разведчика научил фон Крейца осторожности в чужой стране. Красивая женщина — это соблазн для офицера, оторванного от семьи. Соблазн — это опасность. К тому же дело касалось барона фон Хлюзе, с которым были связаны надежды фон Крейца на генеральские погоны. А в таких случаях он не церемонился ни с формальностями, ни с людьми.
На месте диверсии полковник пришел в неистовство. Взрыв разворотил аппаратную. От сейфов остались рваные куски металла с почерневшей вздувшейся пузырями краской. Погибли два часовых, фельдфебель Рейнгард, ефрейтор Штимме и три дежурных радиста. Восьмым был лейтенант Павлюк. В спине полуобгоревшего трупа часового наружного поста торчал штык немецкого образца.
