— Если из тебя выбьют дурь.
— Выбьют! Если не выбьют дух. Не превратят в космическую пыль.
Шикович нахмурился:
— Не пори чушь. Политик липовый! Маша подумала: как бы она говорила со своим отцом? Ей стало грустно, и она незаметно отошла за дубы, спустилась к ручью… Через минуту Славик окликнул ее:
— Маша!
Товарищи Тараса — ребята из его бригады, хотя и испытывали некоторую неловкость в обществе писателя, докторов, их жен, но, возбужденные прогулкой по реке, лугу, купаньем, уселись за обед шумные и веселые.
А когда выпили и подзакусили, то утихли, присмирели. Странное дело! Произошло это, вероятно, потому, что ребята пили очень осторожно. Было у них такое правило. Не записывали его ни в какие обязательства, но договорились между собой: не надо быть аскетами, но при любых обстоятельствах, в любой компании, на любой вечеринке каждый должен помнить о своем высоком звании.
Славик умудрился хлебнуть коньяка еще до того, как сели за стол. Должно быть, отец и мать догадывались и теперь зорко следили за ним. Юноша все время чувствовал на себе предупреждающий и грозный взгляд: отец сидел на председательском месте и хорошо видел весь стол. Бутылка с водкой обошла Славика один раз и другой. Сосед слева — длинный сутулый слесарь-сборщик с забавными в сочетании именем и фамилией — Генрих Вареник — налил ему яблочного вина, которое ребята привезли с собой. Славик выпил, сморщился, точно уксуса глотнул.
— Дрянь, — и попросил Машу, сидевшую по другую сторону, чтоб передала водку. — Давай, сосед, лучше этой божьей слезы…
Маша потянулась за бутылкой, но Ира перехватила и передала Тарасу — подальше от брата. Славик понял, что против него заговор. Жестами показал Тарасу: дай нам с Генрихом.
Но этот «сутулый вареник» возразил:
— Не надо. Я не пью.
Славик разозлился. Зашипел ему в ухо:
— Не пьешь?
— Нет.
— Врешь. Я же вижу, как ты слюнки глотаешь. Кривляки вы все! Кричите о высокой морали, а у самих честности ни-ни, одно ханжество.
Генрих смутился, покраснел как девушка. На помощь пришел добродушный на вид Иван Ходас. Наклонился к Славику за спиной Генриха и сердито прошептал:
— Видели таких умников. И знаем, чего стоит твоя «честность».
— Чего? — ощетинился Славик.
— Я лично ломаной гайки за нее не дам.
— А мне плевать на твое мнение.
— Ты где вырос такой? На Бродвее? Мне жаль тебя.
— Пожалей свою маму. — Хлопцы! Хлопцы! — уговаривал Генрих. Валентина Андреевна незаметно подошла положила руку на плечо сына, коснулась Ивана.
— Что случилось, мальчики.
— Все в порядке, Валентина Андреевна, — успокоил ее Иван. — Из-за футбола поспорили Какая команда сегодня выиграет.
«Издевается, гад», — передернуло Славика. Он налил себе все того же плохонькогв вина и демонстративно, назло всем, опрокинув рюмку.
Маша сказала тихо:
— Ты петух задиристый.
— А ты рыжая курица, — огрызнулся Славик.
Она не обиделась. Славика это несколько обескуражило. Он надулся и замолчал.
— …Мы можем воспитывать человека себя в бригаде, — доказывал Тарасу его сосеВасиль Лопатин. — А воспитывать начальник смены, инженера — нам, рабочим!.. Его институт не воспитал…
Василь, самый старший в бригаде, приехал с женой. Славик заметил, что полная, кажется беременная женщина сама ела мало, застенчиво, а мужу подкладывала самые вкусные большие куски и все время подливала вина. Он выпивал втихую, как воду. Славика это развеселило.
«Вон ваши праведники как действуют», — хотелось ему сказать Генриху. Но тот разговаривал с Иваном.
— Толстовская философия у тебя. Иной раз надо и по морде дать, — кипятился Иван.
«Обо мне, дьяволы. Попробуй, дай…», — подумал Славик, но задираться ему больше не хотелось.
Костя и Виктор болтают, смеются на другом конце стола, у них свои темы: спорт, рекорды, голуби.
— Наташка, поела? Беги, гуляй.
— Что ты, папа? Я люблю, когда гости. Ты разве не знаешь?
— Гостеприимная особа! — усмехнулся Ярош.
— Однажды на именины она пригласила два класса — свой и параллельный. Помнишь, Антон?
— У нас Славик был такой. «Выл… Будто меня уже похоронили».
— Мальчики, ешьте. Все, что на столе, должно быть съедено. Кирилл, предлагай тост.
— Правда, Костя интересный? Как цыган. Смотри, какие глаза. Как угли. А зубы какие!..
«О, моя сестрица начала заглядываться на парней. Пора, пора, старая монашка!»
Славик заскучал и стал искать, чем бы позабавиться. Подвинулся ближе к Маше, коснулся ногой ее ноги. Она строго глянула на него и убрала ногу.
Ярош с любопытством присматривался к мо-лодежи. Его интересовала всякая молодежь: молодые врачи, сестры, санитарки, но товарищи Тараса в особенности. Рабочий класс. Творцы материальных ценностей.
Перед обедом Ярош гонял с ребятами мяч на выкошенном лугу, соревновался в плавании, загорал. Слушал их разговоры. Но на отдыхе слова и мысли были легкие, как тот мяч, который они гоняли. Он постучал вилкой по стакану:
— Минуточку, друзья. Скучновато становится за нашим столом. Сепаратные разговоры, споры… Давайте попробуем поговорить сообща. О чем? Ответим, например, на такую анкету: мои мечгы, мои представления о будущем — чего я хочу, к чему стремлюсь… Тихо! Не скрою: мы с Кириллом Васильевичем часто спорим насчёт идеалов молодого поколения. Один уговор: отвечать честно, можно в шутку, только упаси боже — не по-газетному. Корреспондентов тут нет.
— А Кирилл Васильевич?
— У него принцип: когда я ем…
— То глух и нем.
Зсмеялись, зашевелились, немножко озадаченные неожиданный предложением.
Славик ухмыльнулся.
— Так кто начнет, ребята? — приглашал Ярош.
— Костя! — подсказала жена Лопатина. Тот самый Костя, которым восхищалась
Ира, маленький, подвижной, смешливый, вскочил, как школьник.
— Садитесь, Костя, что вы! — запротестовала Валентина Андреевна. — Этак получится не дружеская беседа, а какой-то экзамен. Ты сам начни, Антон Кузьмич.
— Нет, я потом скажу, о чем мечтал, когда мне было столько же лет. Сравним…
— Я скажу, — отозвался Костя, усаживаясь обратно. — Я думаю обо всем… О девчатах…
— Вот это честно! — засмеялся Славик. Но его не поддержали, может быть, потому,
что Костя тут же принялся горячо объяснять:
— Женщина красит жизнь, все красивое от женщины. Еще я много думаю о космических полетах. Но знаете, самому мне почему-то не хочется туда лететь.
— Трусишь? — насмешливо перебил Славик и обрадовался, что на этот раз вызвал смех.
— Нет, не трушу, — не смутился Костя. — Просто люблю землю… Деревья и цветы. Я так полагаю, что при коммунизме все люди должны жить среди деревьев и цветов. Тогда все будут добрые, веселые…
— Правильно! Я тоже за то, чтоб все стали дачниками.
— Слава! Вылетишь из-за стола, как пробка из бутылки, — не выдержал, наконец, Ши-кович-старший.
— Молчу, как фаршированная рыба. — Славик зажал рот ладонью.
— Короче говоря, я хотел бы жить в обществе, где не будет людей злобных, несправедливых, нечестных…
— Это же христианские идеалы! — возмутился Иван Ходас. — Костя думает, что такое общество поднесут ему на блюдечке: пожалуйста, Костя, живи, сажай цветочки, расти деток… А для меня радость в борьбе. И я считаю, что коммунизм — это высшая форма борьбы.
— Против кого?
— За что?
— Против дураков, бюрократов, дармоедов… Я не говорю уже о внешних врагах, империалистах разных…
— А когда их не станет?
— Ну да!
— Я не заглядываю так далеко! И в царство всеобщих поцелуев не верю. И среди ангелов жить не желаю! Скучно. Я сам злой и, возможно, бываю несправедливым. Мал был — маму обижал. Куда ты меня такого денешь? — горячо наседал Ходас на Костю.
— Разошелся! — укорила его Вера, жена Лопатина.
Иван осекся, повернулся к хозяевам: как они на это? Ярош ободряюще кивнул головой. Шикович сказал:
— Я согласен, Иван. Коммунизм построят не святые, а мы с вами, каждый со своим характером, часто весьма противоречивым и сложным. Однако бесспорно и то, что мы должны стать лучше, чем есть. Избавиться от пережитков… Как этого добиться скорее? Что по-вашему имеет первостепенное значение в воспитании чувств, коммунистической культуры?
Иван задумался. И все примолкли — раздумывали.
— Коллектив, — первым отозвался Тарас. — Труд, — почти одновременно с ним сказал Лопатин, принимаясь за кусок пирога, который подсунула ему заботливая женушка.
— Борьба! — не отступал Ходас от своего.
— Правда! — Славик сказал это серьезно, убежденно. — Покуда будет ханжество, обман…
Кирилл Васильевич переглянулся с женой и, должно быть, хотел что-то ответить сыну. Но опередил Костя.
