Занимался он проектом строительства новой мастерской, оборудованием ремонтных летучек.
Он развернул перед Игорем листы с расчерченными схемами, таблицами перехода на круглогодовой ремонт. Тонкие, нервные пальцы его быстро обегали контуры будущей мастерской. Разговор зашел об электрооборудовании, и Писарев преобразился. Нервная торопливость движений исчезла, вдохновенная влюбленность выпрямила его тонкую, будто прозрачную фигуру, придала спокойную уверенность жестам, высокому голосу.
Да, Писарев был, несомненно, незаурядный инженер. Игорь почувствовал это по остроумно экономным схемам электростенда, по компоновке электростанции, и даже ему, малосведущему в тонкостях человеку, бросилась в глаза блестящая простота решения, простота, великую цену которой он уже знал.
— Администратор из меня плохой. — признался Писарев. — Мне легче новый двигатель рассчитать, чем вытеребить из снабженцев какие-нибудь прокладки.
Пальцы его благодарно и робко коснулись руки Игоря.
— У меня с вашим приездом тяжесть с плеч долой! Я понимаю, нехорошо все на вас перекладывать, но я буду помогать чем могу… Вы человек заводской. Вы требовательный… — Писарев обезоруживал Игоря нелегкой откровенностью, признавая собственную слабость и стыдясь ее.
Он возбуждал жалость и доброе сочувствие, которое как-то согрело Игоря. Все же есть хоть одна душа, которой он нужен, которая ждала его. Теперь было ясно, что надеяться на чье-нибудь руководство не приходится. Он должен действовать один, совершенно самостоятельно, и эта самостоятельность угнетала его непривычной, пугающей ответственностью.
Первые же его попытки вмешаться в жизнь мастерской кончились неудачей. Зайдя к себе в конторку, где стояли замасленный дочерна дощатый стол, за которым в обеденный перерыв резались в «козла», длинные скамейки вдоль стен и шкафчик с бланками нарядов, он увидел трактористов во главе с бригадиром Саютовым. Они сидели вокруг печки, грелись, дымили папиросками. Игорь спросил, почему не работают.
— Балансиров ждем, — пояснил Саютов.
Игорь предложил пойти помыть моторы, сваленные у ворот. Саютов удивленно поднял брови.
— Так то ж не наши.
— Ну и что ж?
Саютов внимательно посмотрел на него.
— А то, что у нас каждый себе делает.
— Неправильно. Ломать надо этот порядок.
Сочные, веселые губы Саютова открылись в смешливой улыбке.
— А у нас каждый новый начальник что-нибудь ломать начинает. Уж и ломать-то нечего.
Все засмеялись, выжидательно смотря на Игоря.
— Ничего, у вас тут дров наломать еще можно много, — отшутился он.
Ему улыбнулись недоверчиво и снисходительно: хвались, хвались, а моторы мыть нас все же не послал.
Он вышел во двор, зашагал по тропке в поле. Сухой снег, шурша, струился по насту. Вскоре этот мягкий шорох остался единственным живым звуком среди белых просторов.
Если им самим наплевать на свое хозяйство, то ради чего он поехал сюда, ломая свою жизнь?.. Лучше бы он остался на заводе. Там он хоть нужен. А тут… никто ни о чем не думает. Тупое равнодушие. Безразличие. Лодыри. Если б не машины, — вот за что было обидно!
Комбайны, льноагрегаты, сеялки, картофелесажалки, ремонтные летучки, жатки, машины, приписанные к мастерской, и машины чужие, толпа машин, новеньких, дорогих, присланных только в прошлом году, — все они стояли под открытым небом, вмерзнув в осеннюю грязь, покрытые толстой коркой наледи, протягивая свои истресканные, подгнившие за зиму деревянные части с облезлой краской, болезненно скрипели расшатанными, желтыми от ржавчины колесами, забитыми грязью подшипниками. Игорь, который вот этими руками сам нарезал винты, вытачивал втулки, делал шестерни, который знал труд, вложенный в каждую деталь, труд токарей, сборщиков, конструкторов, контролеров, волнения и неприятности вокруг каждого малейшего отклонения от чертежа, чуть нарушенных размеров, небрежной окраски какого-нибудь щитка, привыкший к заводскому порядку, — он не мог видеть без боли эти искалеченные, изуродованные равнодушием машины.
Принимая дела у бывшего начальника мастерских Анисимова, Игорь заговорил было о порядке хранения машин.
— Хоть бы ремни сняли с комбайнов.
— Вот вы и научите нас хозяевать. Навесик поставьте, — крикливо отвечал Анисимов. — Только крыть чем будете? Дипломчиком своим?
Они стояли в мастерской. За соседним верстаком оборвался визг пилы по железу. Маленькая, сторожкая тишина окружила их.
«На кой черт я сунулся, что мне, больше всех надо?» — досадливо спрашивал себя Игорь, глядя на выжидательно собранное мясистое лицо Анисимова.
«С какой стати это я должен больше беспокоиться за их собственные машины?»
И все же он насильно улыбнулся миролюбивой улыбкой. Он решил все стерпеть, лишь бы не оказаться чужаком среди незнакомых людей, с которыми предстояло жить и работать. Стоит немного приневолить себя — и на все можно смотреть спокойно, издалека. Ему хотелось сдружиться с ними, даже с Анисимовым, грубым, постоянно ругающимся, всегда чуть подвыпившим: стать товарищем этих чумазых парней, как было на заводе. И он улыбался, поддакивал, уступал, не стеснялся вслух завидовать их знанию машин.
— Определите, Тихон Абрамович, вы в этом деле профессор, — обратился он к Анисимову, когда при обкатке вышедшего из ремонта трактора застучал двигатель. — В чем тут причина?
Наклонив растрепанную седоватую голову, Анисимов долго вслушивался, потом, хитро сморщив утиный, сизый носик, заставил Игоря признаться в своем невежестве. Вот она, практика. В книжке разве стук передашь? Слышать надо. Тут особое ухо надо иметь.
И Игорь признавал свое невежество, чувствуя зависимость от Анисимова и втайне презирая себя за это чувство зависимости.
— Вкладыши стучат, — наконец изрек Анисимов.
— Вкладыши? — Игорь обратился к бригадиру Саютову. — Ведь вы ремонтировали двигатель?
Тот, глядя на Анисимова, пробормотал:
— Такие вкладыши дают.
Игорь не вытерпел:
— Как же это так, товарищи, надо выяснить, кто напортил. Что смотрит контролер?
Анисимов тяжело похлопал его по плечу.
— Оплошка вышла. Бывает. Недосмотрели. Ребятам тоже мало радости ковыряться. Мой совет вам — не ищи виноватого: сам виноват будешь.
— А что ж делать?
Анисимов усмехнулся:
— Пусть разбирают, да поскорее. Нарядик им в половину выпишите, чтоб не обижать и чтоб не баловать, и все обойдется.
Для Игоря подобная сделка выглядела кощунством, нарушением казавшихся ему незыблемыми устоев производства.
Стиснув зубы, он смотрел на Саютова, который, постелив на грязь старый ватник, подлез под трактор, на черные ледяные сосульки, свисающие с кабины, на армейский, весь в масляных пятнах китель Анисимова, с дырочками и вдавленными круглыми следами орденов; тракторист, снесясь из кабины, жадно досасывал цигарку, ждал.
Игорь опустил голову.
— Ладно, — сказал он, — разбирайте.
Он сделал вид, что благодарен Анисимову за совет.
Постепенно враждебная опасливость Анисимова исчезала, уступая место покровительственному: «Ну что ж, если ты такой сладенький, тогда, может, и уживемся».
У Тони были свои разочарования.
Клуба МТС не имела, и когда раза два в месяц привозили кинокартину, то ее показывали в большой, похожей на амбар комнате общежития. Продукты покупали в ларьке, который торговал почему-то только три часа в день. На базар приходилось ездить в районный центр Коркино, за двенадцать километров. От Коркина до железной дороги было тридцать километров.
Тоня ни на что не жаловалась, изо всех сил стараясь развлечь Игоря. Тащила его гулять. Шумно восторгалась просторами заснеженных полей, где ясные, непрестанно изменчивые краски расцвечивали и снега и самый воздух, свежий и чистый, как ключевая вода.
Здесь все было простым и огромным. Сонное молчание земли, ледяное солнце, луна, огромное небо. Тоня отвыкла от такого большого неба, — там, в городе, оно было далеко наверху, тесное, незаметное.
Местами на горизонте в ясную погоду легкими облаками выплывал заиндевелый лес. Несколько старых елей стояло вдоль дороги к мастерской. Темные, неподвижные, они высились подобно стражам тишины. Тишиной было все — низкое, серое небо, нетронутые снега, плотная чистота воздуха. Дом был окутан этой спокойной тишиной.
Оказывается, существовал огромный мир, о котором они до сих пор знали только понаслышке и который так бы и остался для них далеким и непонятным, если бы они не приехали сюда.
— Да, здесь очень интересно, — весело соглашался Игорь и мысленно с горечью спрашивал себя: «Зачем мы приехали? Зачем меня послали сюда? Помогать? Но что ж им помогать, если они сами не хотят…» Нелепость его положения приводила его в отчаяние, — они будут покуривать, посмеиваться, а он должен волноваться, разгребать всю эту ихнюю грязь. Черта с два! Не обязан! Пусть все идет как шло.
