— Исходя из опыта второго года, — завершает свое выступление Ивановский, — можно сделать вывод, что все ссылки на качество материалов лишены каких бы то ни было оснований. Что соберешь, как соберешь, то в результате и получишь.
— А почему вы топчетесь на одном месте? — неожиданно задает вопрос секретарь райкома Тулупов. — Сто два процента плана — и не больше. У других сборщиков до ста восьми — ста двенадцати доходит!
Пилипченке этот вопрос понятен. По настоянию секретаря райкома Ивановский не внесен в рекомендуемый общему собранию список членов парткома, вместо него введен Карыгин. Вот и старается Тулупов как-то принизить Ивановского, чтобы не взбрело кому в голову добавить его к списку.
— У меня лучше качество шин при таком выполнении, — спокойно ответил Дима Ивановский. — Делаю больше — шины получаются хуже.
— Значит, у тех, кто делает сто восемь процентов, шины хуже ваших?
В зале стоит напряженная тишина. Что ответит сборщик? Есть вещи, о которых неудобно говорить.
— Я этого не сказал. Я сказал — у меня. У каждого свой потолок.
Секретарю райкома не нравится этот скромный ответ. Он не настраивает аудиторию против сборщика, наоборот, располагает к нему.
— А вы можете по сто восемь делать?
— Были дни, когда делал сто двенадцать, — отвечает Ивановский, не понимая, куда клонит Тулупов.
— Для чего?
Ивановский не спешит с ответом, думает и в конце концов признается чистосердечно:
— Хотел показать, что и я могу.
— Значит, сознательно шли на ухудшение качества?
— Да.
По притихшему залу прокатывается нарастающий шумок.
За Ивановского вступается Брянцев:
— Такие дни у него единичные. Обычно он сознательно идет на потерю первенства, на потерю заработка, чтобы обеспечить высокое качество шин. Нет лучших шин на заводе, чем шины Ивановского.
«Какого черта ты лезешь?» — думает Тулупов, но спрашивает сдержанно:
— Это можно доказать?
— Хоть сейчас. Нужно принести срезы шин Ивановского и хотя бы Приданцева. Это небо и земля.
На помощь секретарю райкома приходит председатель собрания Прохоров. Он спрашивает, нет ли еще желающих выступить в прениях. Желающие есть, но уже поздно, и собрание решает перейти к заключительному слову.
Пилипченко отказывается от заключительного слова. Бушуев оглашает список людей, которых райком партии рекомендует в состав партийного комитета завода.
Хорошо подобраны люди — толковые, честные, знающие. Собравшиеся встречают каждую кандидатуру гулом, более громким, менее громким, но одобрительным. Даже на Карыгина среагировали хорошо, хотя и гораздо сдержаннее, чем на остальных.
— Какие будут предложения? — спрашивает Прохоров.
Поднимает руку Салахетдинов.
— Я предлагаю список в целом одобрить и не дополнять.
Вот этого Брянцев боялся больше всего. Если предложение пройдет, Карыгин безусловно будет избран в состав партийного комитета, а там… Что делать? Дать отвод он не может, нет фактов. Остается только один выход.
Брянцев встает и, волнуясь так, что у него слегка дрожит голос, произносит фразу, которая заставляет секретаря райкома приоткрыть от удивления рот.
— Я предлагаю добавить к списку Дмитрия Акимовича Ивановского.
Зал одобрительно гудит: действительно, такого хорошего парня забыли!
Пилипченко понял этот ход, заговорщицки посмотрел на Брянцева. Достаточно к списку добавить хотя бы одного человека, и Карыгин провалится. Он, безусловно, соберет меньше голосов, чем другие, и останется за чертой.
Секретаря райкома не покидает выдержка. Он сдержанно выступает против предложения Брянцева, однако создается впечатление, будто Тулупову не нравится Ивановский. Что-то уж очень вязался к нему, целый допрос учинил. Собравшиеся настраиваются против Тулупова, они целиком на стороне Брянцева — вступился за Диму, да еще в партком выдвинул. В самом деле: если не Ивановскому, честнейшему парню, быть в парткоме, так кому же?
Не понимая сложившейся ситуации, Прохоров торопится поставить на голосование два предложения. Но Тулупов не дает ему сделать это и убеждает Брянцева снять свое предложение.
А из зала кричат:
— Добавить Ивановского! Голосуйте!
И Диму Ивановского включают в список.
Со своего места Брянцев хорошо видит Карыгина, сидящего в первом ряду. Тот быстро пишет записку и передает Тулупову. У секретаря проясняется лицо, и он тотчас же вносит спасительное предложение: увеличить численный состав парткома на одного человека. Значит, будут избраны все, кто получит больше пятидесяти процентов «за».
Людям безразлично: одним больше, одним меньше, — больше — даже лучше. Они готовы принять предложение Тулупова, но опять поднимается Брянцев.
— Во имя чего это делать? Нам по Уставу положено двадцать три человека — и будьте добры, уложитесь.
— А что это вы взялись учить блюсти партийную дисциплину, — взрывается Тулупов, — если сами ее нарушаете?
Из зала тотчас раздаются голоса:
— Чем же он нарушил?
— А без окрика нельзя?
Карыгин побагровел, склонился на палку. Игра была проиграна.
Когда Брянцев уже сидел в своем кабинете, к нему ввалился Карыгин. Он был страшен. Багровое, оплывшее лицо, мутные глаза. Он не опирался о палку, — нес в руке, забыв сейчас о ней.
— Хотел бы я знать: вы понимали, что делали? — с ненавистью произнес он, глядя на Брянцева немигающими глазами.
Брянцев не смог сдержать улыбки:
— А вы полагаете, что у меня это по наивности получилось? Конечно, понимал!
Карыгин сжал палку так, что у него хрустнули пальцы, резко повернулся и с неожиданным для него проворством вышел из кабинета.
— Оказывается, быстро ходить умеете! — крикнул ему вдогонку Брянцев.
Не успел Брянцев остыть, как появился Тулупов. Выражение его лица тоже не предвещало ничего хорошего.
— Я вас не узнаю, Алексей Алексеевич…
— Давно? — сдержанно спросил Брянцев. Он не чувствовал себя виноватым перед этим человеком. Он поступил так, как подсказывала ему совесть.
— Сегодня.
— По-моему, это началось раньше. С тех пор как вы стали больше слушать обо мне, чем меня.
— А вы ведите себя так, чтобы о вас не говорили!
— В этом кресле такое исключено. Говорить всегда будут. Кому-то бросил резкое слово, кому-то квартиру не дал, с кого-то добросовестной работы потребовал.
— Вот, вот! Значит, недоброжелателей у вас достаточно. А вы не подумали, что в результате вашего демарша вы можете не попасть в состав партийного комитета? Ивановский попадет, а вы — нет.
Эта мысль действительно не приходила Брянцеву в голову. А ведь может такое случиться. Недовольных директором на заводе всегда больше, чем кем-либо другим, он никогда не соберет ста процентов «за». И если получит хотя бы на один голос меньше, чем Карыгин, финал будет неожиданным: Карыгин войдет в партком, а он, директор завода, нет.
Выражение озабоченности, появившееся в глазах Брянцева, не укрылось от Тулупова. Он был доволен произведенным эффектом.
— Вы, конечно, о себе не подумали, когда подкладывали петарду под Карыгина, — сказал он.
— И вы обо мне не подумали, когда пытались протащить Карыгина.
— Признаюсь, да! Но вам-то чего вожжа под хвост попала?
— У меня отвращение к таким типам с детских лет.
— Алексей Алексеевич, давайте поговорим по душам, — неожиданно миролюбиво предложил Тулупов и уселся в кресло, всем своим видом подчеркивая, что беседа будет продолжительной.
— Охотно. Если у вас есть…
— Душа?
— Если есть такое желание.
— Есть. Кое-что накопилось.
— Вот и зря. Не надо было копить. Появилось что — выкладывайте сразу. Я лично против таких накоплений.
Тон Брянцева не нравился Тулупову. Таким тоном могут разговаривать равный с равным, а он все-таки секретарь райкома… Нет, прав, конечно, Карыгин, что рядовой секретарь парткома с этим директором не справится. Здесь нужен человек волевой, такой, как Карыгин.
— Алексей Алексеевич, почему вы берете на себя смелость меня учить?
— А вы почему? Я все-таки лет на пять — на шесть старше вас. И по партийному стажу старше. И почему вы считаете себя лучшим коммунистом, чем я? Ведь личные качества наши приходят с жизнью, с опытом, а не со стулом, на который нас сажают. Я не говорю о вас. Но часто бывает: посадят человека в кресло — и он уже оракул. Держит себя так, будто сразу и ума ему прибавилось, и знаний, и чутья. Смешно получается: почему-то все считают себя вправе учить директора. Доверяют ему многотысячный коллектив, миллионные средства, а любой инструктор любой организации, даже из финотдела, его поучает.
— Какие у вас ко мне претензии? — спросил Тулупов.
