— В тесноте, Ваня, живем. Дом приходится ломать. Боюсь, не окулачили бы за большие хоромы.
Поликарп Петрович широкой ладонью смахнул пыль со стула, подал его Безуглому.
— Не понимаю я теперь вашу политику.
Они сели за стол. Матрена Корнеевна постелила чистую скатерть.
— Нэп я одобрил и решил, что лучшего мне ничего не надо. Все, думаю, у нас пойдет, как у больших, одним словом, сказать по-французски — анри-шезё ву.
Безуглый нагнулся, стал снимать с сапога стебелек травы. Лицо у него пылало от сдерживаемого смеха.
— Вижу, власть держит курс на хорошее хозяйство, поощряет накопление благ земных. Я говорю Матрене: «Пришел и на нашу улицу праздник, довольно нам гнуть спину на чужого дядю». Собрались мы с ней и махнули сюда, на молочные реки, на кисельные берега.
Агапов приложил платок к намокшим глазам.
— Ваня, объясни мне, как это случилось, что я теперь кандидат на раскулачивание, а профессор из земотдела, который мне брошюрки писал по разным предметам культурного хозяйства, сидит в гэепеу и сам себя вредителем признает?
Безуглый сказал:
— Не первый вы задаете мне такой вопрос. Недавно разговаривал я с Моревым и объяснял, что при социализме общество не может делиться на классы. Нэп была только стратегическим маневром на подступах к социализму. Вы же полагали, что она есть спуск на тормозах от военного коммунизма к капитализму. Некоторые профессора потому и оказались вредителями, что пытались использовать нэп для восстановления старого строя.
Агапов горестно вздохнул.
— Ошибся я страшно в большевиках. Не сообразно с обстоятельствами произвел реконструкцию своей жизни.
Он посмотрел на Безуглого.
— Очень ты, Ваня, на своего деда Алексея похож. Сижу с тобой и старика умного вспоминаю. Сколько раз он говорил в семнадцатом еще году: «Жгите помещиков, не оставляйте от их усадеб ни кирпича, ни щепки. Поместья уцелеют — новые помещики явятся».
Агапов ткнул в стол указательным пальцем.
— Правду говорил старик, на погибель крестьянскую в барских угодьях поселились ваши совхозы. Царское правительство ссужало деньгами помещиков. Вы сейчас засыпаете кредитами свои советские имения. Крестьянину что раньше, что теперь никто ничего, и даже наоборот, который если в люди выходить начнет, то его живым манером охомутают, и стоп машина.
Агапов заглядывает в глаза Безуглому.
— Ваня, чего вы России ноги путаете. Сто шестьдесят миллионов ведь со сложенными руками сидят. Вы воображаете, мужик работать будет, когда к нему разные хлебозаготовители в амбар полезут?
— Лезем мы только или к очень злостному несдатчику, или к спекулянту.
Агапов положил Безуглому на плечо руку с бурыми табачными ногтями.
— Ваня, погубите вы Россию. Неужели мы, лапотники несчастные, на самом деле умнее всех Европ и Америк?
Поликарп Петрович сморщился, впился пальцем в локоть гостя.
— В Америке-то я бы тебя разве так принял? Да у меня бы там гараж свой был, дом в два этажа и у дверей негр в белых перчатках.
Матрена Корнеевна подала ужин — в большой кастрюле окрошку с куриным мясом, заправленную зеленым луком и сметаной, на сковороде — жареного, шипящего тайменя. Поликарп Петрович достал из стенного шкафчика графин с домашней малиновой настойкой.
— Далеко нам, Ваня, до американцев. Народ у нас темный, неграмотный.
Хозяин поднес ко рту стаканчик. Граненое стекло стукнуло у него на зубах. Безуглый тоже выпил.
— Грамотному, опять говорю, развернуться нет разрешения. Начал я было дело ставить научно, библиотеку приобрел по сельскому хозяйству; дворы скотные загородил по всем правилам зоотехники, рамочных ульев накупил…
Поликарп Петрович закрыл лицо руками.
— Яблони-саженцы хотел из России выписывать. Дедушки вашего сад у меня и сейчас перед глазами цветет розовым дымом. Мичурину ваш старик не уступит в садоводстве.
Матрена Корнеевна напомнила мужу:
— Отец, наливай гостю.
Агапов взял графин.
— Алексей Иванович вырастил одно сладкое яблочко, наименованное им впоследствии черноморкой.
Поликарп Петрович защелкал языком.
— Ц-ц-ц.
Безуглый хлебал окрошку, молчал.
— Родились из них одни суховатые и рассыпчатые, другие же удавались с золотистым наливом. На солнышко взглянешь, и все семечки в нем видны, как в стакане вина. Нежнейшие и утешительнейшие яблочки. Один в них недостаток — не способны к перевозке. С ветки на землю падают и колются, словно фарфоровые.
Матрена Корнеевна тронула хозяина за рукав.
— Отец, ешь.
Агапов насадил на вилку кусок рыбы.
— Неужели никогда у нас настоящего порядку не будет?
Поликарп Петрович проглотил тайменя и сам подал Безуглому стакан настойки.
— Ваня, вышел бы ты на партийном съезде на трибуну и сказал бы, что довольно, мол, нам, товарищи, с крестьянином в кошки-мышки играть, пора позволить ему запустить в землю корни. Главное мужику — простор инициативы и чтобы мог он без ограничения использовать алтаишек и киргизишек.
— Не по адресу обращаетесь, Поликарп Петрович, в партии у нас такими разговорами занимается, правда, одна группа[18]. Я к ней только никогда не принадлежал.
Безуглый засмеялся и спросил:
— Мне кажется, вам не запрещали нанимать батраков?
Агапов всплеснул руками.
— Хе.
Матрена Корнеевна пододвинула ему тарелку.
— Отец, рыба простынет.
Поликарп Петрович оттолкнул руку жены.
— Сегодня батрака найму, завтра по миру пойду. Меня ведь за одного несчастного голодранца, которому я кусок хлеба дам, в классовые враги запишут, в эксплуататоры по глупым вашим законам.
Агапов лгал Безуглому. Он не нанимал батраков только в первые два года после приезда с родины. У него постоянно и на покосе, и на жнитве работали киргизы.
— Умнейшего человека ты внук, Ваня, и должен понять, что без настоящего хозяина пропадет Россия. Тысячи неумех — помещиков — прогнали, одобряю, миллионам лодырей — беднякам — зачем землю даете, протестую. Она им как собаке сено.
Хозяин опять стал наливать себе и гостю. Горлышко графина выбивало дробь о края стаканов.
— Из всего крестьянства выбрать бы миллиона полтора-два ха-а-ароших хозяев и сказать им: подымайте, ребята, Россию.
Безуглый задал вопрос:
— А остальных куда?
— Неужели бы им работы не нашли?
— Вы, я вижу, стали самым настоящим кулаком.
— Называй меня, Ваня, хоть горшком, только в печку не ставь.
Поликарп Петрович поучающе поднял руку с вытянутым указательным пальцем.
— Без России иные прочие державы заревут, потому без нас нарушение всего мирового равновесия, одним словом, статуса куво.
Агапов пьянел быстро.
— Бога вы тоже напрасно отменили. Он всякому человеку был полезен. Человек любит правду и надеется, что бог ее всегда видит. Другой обиженный до гробовой доски все утешается, что бог его правду знает, да не скоро только скажет. Ну, раз он ждет, то и беспокойства от него никакого быть не может. С богом мир жил в мире.
Матрена Корнеевна перебила мужа:
— Отец, захмелел ты, и гостю от тебя одна докука.
Поликарп Петрович сердито посмотрел на нее и сказал:
— Стели гостю постелю. Сейчас я еще немного выскажусь.
Он обернулся к Безуглому.
— Без бога даже американцы не обходятся — самые дельные и умные люди на всей нашей планете. Отменять нам скорее надо, Ваня, наши неестественные законы. Американец один, помнишь, сказал про Север: «Огромная экономическая пустота».
Агапов в постели бормотал:
— У меня даже есть свои изречения, да керосину мало, записывать не всегда приходится.
Матрена Корнеевна несколько раз рукой закрывала мужу рот. Поликарп Петрович злился, больно щипал жену.
— Я тебе, Ваня, отвечу — не кулак в Сибири только дурак.
Агапов тяжело ворочал языком, ругал себя за лишний стакан вина.
— Человеку тут все дадено, как в раю, — земля, вода, лес, зверь и дикари, идолам поклоняющиеся. Ты не спишь, Ваня?
Безуглый лежал на полу с открытыми глазами.
— Не можешь ты меня осуждать, Ваня, раз я действовал, повинуясь непреложной логике общественных фактов…
Безуглый отозвался:
— Мы это знаем. Ленин давно сказал, что мелкое производство рождает буржуазию ежечасно, стихийно…
Агапов приподнялся на постели.
— Ты буржуем честного труженика… Руки у меня пощупай, барчук… Я тебе припомню…
Он хотел встать. Жена повалила его на подушку. Сон закрыл ему глаза, связал язык.
Безуглый вскочил на ноги и неожиданно почувствовал, что малиновая настойка была очень крепка. Он пошел к выходу, с грохотом свалил стол и стукнулся головой о притолоку. На крыльце ему пришлось присесть. Ртутные, сверкающие пузыри на изгороди, словно бильярдные шары, перекатывались с одного угла на другой, пропадали в темных лузах. Звезды красными мелкими искрами сыпались из темной копоти неба на непокрытую голову коммуниста.
