— Баркас это! Вот, под носом он! Гляди!
— Нет, далеко! Скорей! А-а-а-а! — Павел стал подымать рею, распускать парус.
— Брюляй парус! Дурень! Перекинет! Брю… — от сильного столкновения баркасов рыбак слетел с кормы и бултыхнулся в море. Вслед за ним, выбросив руки, слетел в воду и Павел. В тот же миг с другого баркаса свалился за борт человек, задев его рукой за голову. Павел вынырнул, забарахтался. По лицу хлестко ударила волна. Его подбросило, стукнуло под локти, и он крепко вцепился пальцами во что-то твердое. В глазах засветились огни, рассыпались потухающими искрами, исчезли. Тело окутала изморозь, холодком подступила к сердцу. Его несло с такой стремительностью, что казалось — на шее заворачивается кожа и медленно сползает к пяткам. Потом подкинуло высоко-высоко, задержало на мгновение, потянуло за ноги, бросило вниз лицом. Оборвались мысли. Сильный звон в ушах был последним ощущением Павла…
XXIII
После шторма над взморьем повисла чуткая, стерегущая покой тишина. Три дня глубоко вздыхало усталое море. Три дня стояли на обрыве женщины и дети, с тревожным трепетом ожидая вестей о пяти невернувшихся рыбаках-единоличниках. Близился четвертый день, а море упорно хранило свою страшную тайну.
В мучительной бессоннице проводила ночи Анка. Она то молча лежала в постели, устремив в темный потолок глаза, то стонала и металась по комнате, не находя себе места. Панюхай ворочался, что-то ворчал спросонок и, потеряв терпенье, перебрался в сарай. За Анкой присматривала Евгенушка, оставалась у нее до утра.
Нынче Анка провела ночь спокойно, на рассвете уснула. Возле кровати, склонив на плечо голову, дремала Евгенушка. Но вдруг Анка забилась под одеялом, сбросила его, вслушалась, и дрожащая рука ее запрыгала на коленях Евгенушки.
— Что это?.. Слышишь?..
— Мартыны кричат.
— Мартыны?..
Анка вскочила, кое-как натянула платье и пошатываясь вышла на улицу. Евгенушка вслед за ней. У обрыва Анка остановилась. Из-за горизонта воровато выглянуло солнце, брызнуло первыми лучами. Изогнутая стрелка Косы засверкала, бросила в воду бронзовые блики, вплетая их в пенную бахрому волн. Внизу, у берега, толпились люди, горестно качали головами. Над ними кружила огромная стая мартынов.
Анка осторожно спустилась вниз, неслышно подошла к толпе. Подталкиваемый волнами, у берега ничком качался посиневший труп. Рыбаки вытащили его на песок, перевернули на спину.
— Куда ж признать сынка Тимофея Николаича… — вздохнул кто-то.
— Ежели бы не кушак, ни за что не угадать, что Пашка…
Анка растолкала женщин, прошла вперед. У ее ног лежал обезображенный мартынами труп. Расклеванное лицо представляло собой кусок рваного мяса. На резиновом кушаке зеленела потускневшая пряжка.
Позади Анки зашептались женщины:
— Голосить начнет.
— Как же… В полюбовниках у нее был…
— Убьется девка.
— То-то рёву будет…
Но Анка не потревожила их истошным криком, не всхлипнула, не застонала даже. Она спокойно опустилась возле трупа, взяла холодную, со скрюченными пальцами руку. Сидела смирно, не шевелясь, тупо глядя на мертвое обезображенное лицо. Но внезапно она вздрогнула испуганно, с трудом поднялась и пошла в хутор, ковыляя непослушными ногами. Ее подхватила Евгенушка.
— Не надо… не надо… Я сама… — Оттолкнула ее Анка и стала карабкаться на обрыв. Наверху пошатнулась, упала на руки Евгенушке.
— Не надо… Сама… А то… помоги… Помоги мне…
Евгенушка взяла Анку за талию и, придерживая на своем плече ее руку, повела домой. Анка шла, спотыкаясь и останавливаясь, стонала. Во дворе она вскрикнула и стала оседать. Из сарая выбежал Панюхай, увидев, отшатнулся к двери.
— Анка!.. Что ж это ты?.. Пороситься надумала… Обманула меня?.. Анка!..
Он начал без толку суетиться, скрылся в сарае, потом опять вернулся.
— Вот оно!.. Лошадь покатается по земле — шерсть останется… Молодец помрет… слава останется… Вот она… петлей на батькиной шее, срамотная слава-то… Эх, зря… — нагнул голову, уронил руки и, глянув исподлобья на улицу, прикрыл за собой плетневые двери сарая.
У ворот ротозеили кумушки, наперебой чесали языки:
— Гляди, и в самом деле рассыплется?
— Да ну?
— В положении она.
— Не видать было. Что ты, кума!
— А чего видать? Вон, нашей Устюшке бугром подпирало живот к носу, когда в положении была, а я Мишку свово до родов не в приметах носила.
— Всяко бывает… Раз на раз не приходится…
Женщины без умолку тараторили, но никто из них не помогал Евгенушке.
Она держала Анку под мышки, не будучи в силах поднять ее.
— Да подойдите же кто-нибудь… Только через порог ее… — сквозь слезы умоляла Евгенушка, готовая уронить отяжелевшее Анкино тело. Женщины посмотрели на нее презрительно, брезгливо поморщились.
— Кто в девках рожает, тому помощи нашей нет… — и разошлись.
Вскоре во двор вбежал запыхавшийся Душин. Он взял Анку на руки, внес в комнату, осторожно положил на кровать, сказал Евгенушке:
— Давай теплую воду… Чашку большую приготовь… простыню.
— А где взять?
— Где хочешь… Скорее давай…
В это время Анка зашевелилась, застонала, скорчилась. Откинула голову, выставив кверху вздрагивающий подбородок, закусила губу и смолкла. Резко обернувшись, Душин бросился к кровати, на ходу закатывая рукава.
…Анка лежала неподвижно, закрыв глаза. В руках Душина попискивал укрытый простыней ребенок. Душин огорченно шептал:
— Первый раз такую микру принимаю. Да еще девку.
Панюхай отворил дверь, робко переступил порог. Взглянув на дочь, опустил глаза.
— Зря…
— Отец… не серчай. Поправлюсь… уйду… — сказала Анка чужим голосом. — А за это… прости…
Панюхай потоптался, невнятно пробормотал:
— Чего там… что ж я… чебак не курица… Зря ты… Анка… Зря…
Покосился на ребенка, сказал Душину:
— Как бубырик, а?.. Вот и пущай… деду будет утеха… Чего там…
— Отец… Подойди ко мне… Ну, иди же… Иди…
— Зря ты… Анка… Зря… Разве ж я не отец тебе?.. — и, всхлипнув, Панюхай направился к кровати.
XXIV
В начале дня на горизонте показался баркас. Подгоняемый попутным ветром, круто ложась на бок, он быстро шел к Косе. Весь хутор высыпал на обрыв.
— Орехов с Подгорным…
— Нет. Это Костин…
— А по-моему, Шульга.
— Нет, Орехов. Поглядите, их двое там…
Баркас подошел ближе, и все увидели: один у руля, другой брасует парус, а третий стоит на чердаке.
— Даже трое их! — вскрикнул какой-то рыбак и оглянулся на остальных. — Кому ж это быть?.. — Он бросился вниз, за ним побежали все.
Баркас обогнул «Зуйса», скользнул между «Вороном» и подчалком, круто повернул, опустил парус и швырнул в подбежавший вспененный бурун якорь. К баркасу подплыл подчалок, забрал всех троих и направился к берегу. Рыбаки молча переглядывались, пожимая плечами. В глазах женщин недоумение переплеталось с испугом:
— Не во сне ли?..
— Как же это?.. Ведь похоронили его…
Подчалок ткнулся носом в песок, и с него сошел на берег высокий крепкий старик, за ним спрыгнул молодой парень; бегло ощупывая глазами толпу, последним ступил на берег Павел. К нему подбежал Кострюков, схватил за плечи.
— Пашка! Да мы ж тебя похоронили!.. Погоди… — Он оглянулся на рыбаков и снова к Павлу: — Ничего не понимаю. Скажи: где твой кушак?..
— Шульгину отдал. У него штаны спадали.
— Значит, мы его… Да еще рядом с твоей бабкой положили. Тоже померла… Ну, как?..
— Повторно спасаю, — вмешался старик, показывая на Павла.
— В море подобрали?
— На берегу. Совпадение такое получилось. Мы тоже в ту ночь рыбалили. Вот, — он указал на парня, — с ним. Ну… буря и взяла нас в захват. То в один бок кинет, то в другой, то покуражит, то на воздух норовит поднять… А потом на берег возле Ейска выкинула. Ну, как пришли в память, глядим, и он, молодец ваш, рядом за баркас держится… Насилу оторвали. За ноги его, на брезент перекинули, ну… и к жизни вернули… Повторно спасаю… А твое обличье мне тоже знакомо, — обратился старик к Григорию.
— Вспомнил! — улыбнулся Григорий. — Теперь вспомнил. Кумураевец?
— Во, во! Видал? Молодца вашего повторно спас да еще к родному берегу привез. Как там, — он щелкнул себя под скулу, — насчет магарыча? Я-то тебя тогда отогревал…
— Теперь не пью.
— Плохое дело, — вздохнул старик.
— Кто это? — спросил Кострюков Григория.
— Рыбак из Кумушкина Рая. Тот самый, что по весне меня с Павлом на крыге подобрал.
Кострюков улыбнулся.
— Ну, что ж… Угости старика, а сам не пей.
Окружив Павла, женщины, всхлипывая, расспрашивали о гибели рыбаков. Панюхай стоял рядом, дергал его за руку, стараясь обратить на себя внимание. Наконец, потеряв надежду увести Павла, он потянул его к себе за ухо и прошептал:
