Она спешила под тень молоденьких слив, к столу, на котором уже стояли свежий судак в маринаде, добрый, с перцем, сметаной и яблоками борщ, домашние битки, холодный, как лед, квас с изюмом.
— Я после того как стал на машине работать, — смеялся, усаживаясь за стол, Микола Петрович, — тридцать лет, Галя, куда-то девал. Ей-богу! Вечером хлопцы на танцы идут, и у меня ноги начинают ходором ходить. Чтоб каждый человек, как я, свое нашел!
Юношески восторженно был настроен в эти дни Микола Петрович — он шел на наряд, как на торжество.
Обычно немногословный, он подробно рассказывал в «нарядной» об испытаниях машины. Глядя на молодых горняков, Шаруда мечтательно думал:
«Скоро станете все вы, хлопцы, подземными машинистами, навеки сдадите свои отбойные молотки. А там придут и такие машины, что станете вы спускаться в шахту на пять, а потом и на четыре часа».
Он невольно вспоминал в эти минуты свое детство, юность, проведенную в душных, глухих, как печная труба, лавах-коротышках, тяжелый обушковый труд. Он был рад, что его юным товарищам по профессии никогда не придется испытывать удушья от нехватки воздуха, ноющей боли в руках и спине…
И становилось тепло от какого-то нового, необъяснимого чувства. Его он испытал впервые, восстанавливая затопленную и взорванную белогвардейцами шахту.
В жизни каждого человека есть минуты, когда осмысливаешь весь пройденный тобою путь и ясно видишь будущее, ради которого шел по трудным, порою неизведанным дорогам. Такие минуты Микола Петрович пережил, слушая обращение партии к ударникам. Слова партии вошли в ум и сердце шахтера — он, рядовой донецкий шахтер, утверждался в высоком звании созидателя, открывателя новых путей в труде.
Проходили месяцы, годы, а великие слова о радостном, творческом труде становились еще ближе и родней. Они вели Шаруду по жизни, как компас.
Теперь часто после обеда Микола Петрович брал баян, направлялся в сад. По саду лениво бродили сладкие запахи. Листья, разбуженные ветерком, шелково шелестели и снова погружались в дрему. Стеснявшийся обычно на людях петь своим немного надтреснутым, «подземным», как он говорил, голосом, уединяясь в саду, Микола Петрович тихо напевал любимую песню:
Дивлюсь я на небо
Та й думку гадаю:
Чому я не сокил,
Чому не литаю…
Деревушка в пятнадцать дворов веселила взор каждого, кто проезжал по старой Изюмской дороге из Харькова к Донбассу. Старинное название ее, Сакмара, напоминало о тех днях, когда пролегала вдоль Донца сторожевая подвижная застава — «Изюмская сакма», а в непрохожих лесах селились черкасы-казаки из заднепровских земель, не стерпевшие шляхетского гнета.
Белые с крохотными оконцами хатки радушно смотрели, как старушки, из-за мальв и подсолнухов на обкатанный до глянцевитого блеска шлях, приглашая каждого путника под свои соломенные кровли. За покосившимися плетнями полыхали костры одичавших цветов. По стенам лезли, прислушиваясь ко всему синими и красными ушками, «крученые панычи», плети дикого винограда.
Варя поселилась в крайней хатке у старушки учительницы. До яслей, разместившихся на опушке лесничества, было несколько минут ходьбы.
За огородом протекал Донец — древний Танаис — великая река северских славян. Он горделиво струил свои воды меж выветренных меловых скал, поросших сосняком.
Варя любила выходить на рассвете к реке, любоваться рождением солнца. По росистой траве, такой мокрой и холодной, что сводило ноги, она направлялась к своему излюбленному месту — старой вербе, ствол которой почти горизонтально вытянулся над заводью, окуная в воду длинные ветви. Варя усаживалась на ствол, слушала, как плещет старый Донец, стараясь увлечь за собой ветви, как звонко падает роса с листьев.
Заря являлась сперва светлой каемкой над лесом, потом небо розовело, и постепенно показывался диск солнца. Увеличиваясь, он медленно поднимался. В эти минуты, думая об Алексее, Варя мечтала о том, чтобы когда-нибудь доказать, что она достойна его. Ей казалось, что нужно пройти через какое-то испытание, чтобы быть достойной Алексея.
Порою два «я» спорили в ней. «Ты сентиментальна и старомодна, — говорило ей первое «я». — Ты мечтаешь о том, что невозвратимо. Ты уже не сможешь любить. Осталось одно: долг — воспитывать дочь». — «Для чувств нет мер времени, нет сроков», — уверяло ее другое «я».
«Пройдет пора увлеченности, снова, быть может, наступит горечь разочарования, — терзалась она. — Нужно перестать встречаться с ним...»
Если бы кто-то со стороны понаблюдал за отношением Алексея к Варе, то наверняка нашел бы странными ее сомнения и колебания. Но со стороны нам всегда виднее, потому что в делах и переживаниях других мы участвуем умозрительно, бесстрастно.
Напористым, неугомонным в работе оказался внешне застенчивый «маг кибернетики» Володя Таранов, приехавший на «Глубокую» с Верхотуровым. Не успели еще к нему как следует присмотреться на шахте, а уже в электрообмоточной мастерской появился верстак с миниатюрными роторами, с крохотными, как у часовых мастеров, токарными, строгальными станками. Над верстаком всю стену заняли схемы электрических приборов.
Володя Таранов быстро сошелся с намотчиками, электрослесарями. Они без приказа стали помогать ему собирать, наматывать магнитные усилители, трансформаторы, реле, контакторы, датчики.
Профессиональное любопытство электриков разгорелось. Их увлекали новые приборы, удивительно восприимчивые к любым изменениям среды, передающие сигналы в тысячную долю секунды. Порою после смены люди оставались знакомиться с приборами автоматики, наблюдали за монтажом.
Возле верстака возникали импровизированные лекции. Володя охотно объяснял принципы действия электрических регуляторов, передатчиков сигналов. Звенигора и Алексей, Лабахуа и Коренев были нередко слушателями этого лектория кибернетиков.
Черт знает, какие просторы раскрывались в захватывающих беседах юного представителя самой молодой науки в мире. Было ясно, что пришло время, когда кибернетические исполнители начнут заменять руки, глаза, голос, слух человека. То, что казалось фантастикой, было воплощено в металле, стекле, фарфоре. «Дрессированными богами в футлярах» называл их Володя.
— Только не думайте, что это новинки, — разъяснял он. — Первый автоматический регулятор на паровом котле установил наш великий Ползунов. В прошлом веке создавали автоматы, следящие за работой паровых котлов, дуговых ламп, машин, гидротурбин. Профессор Вышнеградский основал теорию систем регулирования «при малых возмущениях». Но не было приемников сигналов, тех сигналов, что возникают, когда происходят эти «возмущения» — изменения в ритме, силе, скорости работы машин. Нужно было надежное реле, нужен был триггер, ионная лампа. Гений Попова открыл эру электроники... Вот у вас на шахте машинист ползком пробирается за «Сколом», глазами определяет толщину пласта, сам регулирует ход машины. Это может проделывать «щуп» — он будет датчиком приказаний автомату.
На фанерном щите Володя вычерчивал пласты разной толщины, схему расположения щупов.
— Четыре электрода нашей установки будут прижиматься к пласту. К ним подведем ток от лампового генератора. Мы знаем — чем толще пласт, тем больше электрическое напряжение его. Толстый пласт будут прощупывать все четыре электрода. Они дадут мотору сигнал — работай на полную мощность. А если пласт станет тоньше — к нему прикоснутся только три электрода. Напряжение уменьшится. Мотор получит сигнал снизить нагрузку. Разность напряжений в пласте будет измерять лампа. Вот эта самая обычная лампа из радиоприемника...
После объяснений он не успевал отвечать на вопросы.
— А ход комбайна по заданному уклону как будет регулироваться?..
— Если пласт оборвется — начнется порода, остановится ли комбайн?..
Володя извлекал из небольшого футляра пузырек с какой-то жидкостью, похожий на тот, что вделывают в уровни. В пузырек были впаяны электроды. Он подключал эти электроды к проводам моторов, привезенных на перемотку, потом соединял с трансформаторами, амперметрами, включал ток. Стоило наклонить уровень в одну или другую сторону — останавливался один или другой мотор.
— Значит, как только уклон, — один из моторов выключается. Вот это машинка! — восклицал Шаруда. — Эта не ошибется, не собьется с пути...
Звенигора почти ежедневно расспрашивал Володю Таранова, чего не хватает для монтажа автоводителя комбайна, что нужно приобрести:
— Ты не стесняйся, у нас деньги есть. Не достанем в области, пошлем в Москву, Ленинград. Датчики, триггера — все достанем.
Он прямо смаковал новые для него термины кибернетики. В каждом для него был заложен глубокий смысл: это не сухие технические служебные слова, а символы полного избавления людей от тяжелого физического труда. Звенигора чувствовал себя именинником: на шахте «Глубокая», впервые в истории угольной промышленности, осваивали автоматическое вождение комбайна.
