Это не ускользнуло от внимания Ванека. Ясно, сейчас нельзя являться по адресу, где он должен был забрать нелегальную литературу.
Пытаясь отвязаться от назойливого тайняка, Ванек зашел в многолюдное кафе. Но едва он успел заказать бутылку вина, как к его столику бесцеремонно подошел субъект, преследовавший Ванека. Отогнув лацкан своего пиджака и показав «орла»,[39] он приказал следовать за ним.
Так совершенно нелепо Ванек угодил в тюрьму, тогда как в Праге его ждали не только товарищи по борьбе, но и десятки пациентов.
…До отхода скорого поезда в Прагу оставалось полтора часа, когда Ванек вышел из парикмахерской. Дождевые капли падали на разгоряченное лицо, но доктор будто не замечал дождя. Он колебался: нанять фиакр и поехать но нужному адресу или пойти на улицу Люблинскую пешком?
Ванек большими шагами направился к деревянному мостику через Полтву, в сторону Высокого Замка…
Приехав в Прагу, доктор Ванек не заглянул домой. Прямо с вокзала он заехал к своему старому другу ткачу Вацлаву Дворжаку.
— Наконец-то, наконец! — загудел радостным басом Вацлав, увидев друга.
От мощного, громкого голоса, казалось, дрожали стены. У незнакомых густой бас Вацлава всегда вызывал удивление: такой щупленький, низкого роста, с впалыми щеками человек — и такой богатырский голос!
— Похудел ты… Почему задержался?
— Не по своей вине. Пришлось воспользоваться гостеприимством львовской тюрьмы, — ответил доктор, передавая Дворжаку увесистый саквояж с брошюрами.
— Привез? Молодчина! Нам сейчас до зарезу нужна литература на польском и украинском языках.
— За тем я и поехал, чтобы привезти.
— Ружена! — позвал Дворжак.
Из кухни, вытирая фартуком руки, вышла жена Дворжака.
— О пан доктор! — приветливо заулыбалась белозубая, на голову выше мужа, Ружена. — Как же вы долго!.. Мой Вацлав очень беспокоился…
— Убери, — указал Дворжак глазами на саквояж. — Ружена, милая, кофейку бы нам.
Ружене не требовалось объяснять, что содержится в саквояже, — она знала, как знала и то, где спрятать запрещенные книги.
— Какие у нас новости? — поинтересовался доктор.
— Знаешь, Ванек, ты просто ясновидец. Твои предсказания сбылись. Помнишь свои слова после принятия рейхстагом особого закона против немецкой социал-демократической партии? Ну, тогда, когда правительство Бисмарка начало жестоко преследовать социалистов и вожди партии объявили о самороспуске социал-демократической организации… Припоминаешь? Ты утверждал, что решение о самороспуске неправильное, трусливое, что нельзя его одобрять.
— Я и сейчас глубоко убежден, что партия должна была законспирировать свою деятельность, уйти в подполье. Ну, и что же ты хочешь сказать?
— Погоди, погоди, я напомню твои слова. Ты говорил, что Август Бебель — мудрый человек, он сам рабочий, преданный делу рабочего класса и почем зря не откажется от борьбы, поймет свою ошибку. Помнишь?
— Конечно же! Говори, не мучь, в чем дело?
— А вот в чем. Немецкая социал-демократическая партия существует! На, читай! — Дворжак извлек из-под клеенки на столе газету «Социал-демократ» и развернул перед другом.
Ванек потянулся к газете, но Дворжак положил ладонь на его руку.
— Подожди. Расскажу маленькую подробность, тогда твой интерес к газете возрастет. Ее сначала печатали в Цюрихе, а теперь печатают в Лондоне и нелегально транспортируют в Германию. Номер, который ты нетерпеливо держишь в руках, как ни странно, прибыл на пароходе из Лондона под охраной императора Германии Вильгельма Первого.
— То есть как? — изумился Ванек.
— Ха-ха-ха-ха! — загудел бас Дворжака, будто колокол на костеле святого Гаштала. — Наши немецкие товарищи решили, что так будет безопаснее доставить газету. Разве придет в голову полиции искать нелегальную литературу на пароходе, на котором плывет сам император?
В это время раздвинулся пестрый ситцевый полог, и из ниши, служившей спальней, вышла Анна с сыном на руках.
— Аннуся, дитя мое! — с распростертыми объятиями шагнул ей навстречу доктор Ванек.
Теплый поток радости разлился по бледному лицу молодой матери.
— Покажи сына… Похож…
Это был тот самый Ванек, который сказал ей и Ярославу: «Благословляю вашу любовь, благословляю вашу борьбу за счастье простых людей, и если вам даже суждено умереть в борьбе, так только для того, чтобы жить».
Ванек посмотрел в глаза Анне.
— Не надо… Не надо… — прошептала она голосом, в котором слышалось отчаяние исстрадавшегося человека.
Доктор понял: она просит вспоминать о Ярославе только как о живом.
— Я знаю, вы останетесь с нами, Анна, останетесь верной мечте нашего Ярослава. И когда он вернется, он будет гордиться женой.
— Очень хорошо, что Анна приехала, — вмешался в разговор Дворжак. — Я договорился с редактором нашей партийной газеты — ей поручат переводы с иностранных языков. Правда, газета наша бедна, большими средствами не располагает. Но если найдем какую-нибудь маленькую побочную работу, Анна не будет нуждаться.
— Я готова работать день и ночь, — горячо сказала Анна. — Переводы у меня займут не много времени. Найти бы два-три платных урока…
— Найдем, Аннуся, — заверил доктор Ванек.
— Анна хочет учить детей рабочих, — снова заговорил Дворжак.
— Прекрасно! И не только детей нужно обучать грамоте, придется учить и рабочих.
— С радостью! — взволнованно прошептала Анна.
Решение пришло неожиданно: Анна останется жить у Дворжака. Ружена присмотрит за ребенком.
Недалеко от дома, где теперь жила Анна, за высокой каменной изгородью днем и ночью непрестанно гудела ткацкая фабрика Густава Фольциммера. Здесь-то и работал Вацлав Дворжак. Среди ткачей было немало украинцев, покинувших родные места в голодные годы. Хозяин фабрики считал чехов лентяями и бунтовщиками. К тому же приезжим платили меньше, да еще получали дополнительную прибыль, предоставляя им под жилье деревянные бараки. Семейным Густав Фольциммер создал в бараках «уют»: им разрешалось отгораживать свои нары ширмами, которые он давал в рассрочку.
По заданию доктора Ванека Анна взялась обучить грамоте детей ткачей этой фабрики.
Начинать было нелегко. Забитые, неграмотные женщины испугались, когда Анна впервые зашла в барак и предложила совершенно бесплатно учить их детей.
— Э-э, доленька наша, зачем рабочему человеку теми науками голову забивать? — тяжело вздохнув, сказала молодая, но уже поседевшая ткачиха. — Дай боже, чтобы мой Миколка стал хорошим ткачом. Пан мастер обещал, как минет моему сынку десять лет, к работе его пристроить.
— Лишь бы руки, а мои Стефця и Катруся всегда сумеют поставить заместо подписи крестики, — с горькой усмешкой промолвила другая ткачиха.
— Бойтесь бога, пани! А кто ж за малышами присмотрит, пока мы на фабрике? — отмахнулась третья.
Готовая на любые испытания, Анна стояла на своем.
— Поймите, — горячо уговаривала она матерей, — когда ваши дети овладеют грамотой, они скорее победят людскую злость, насилие. Они не позволят капиталистам и фабрикантам безнаказанно издеваться над рабочими людьми. Они станут хозяевами своей судьбы…
Сначала две-три ткачихи, боясь гнева мужей, тайком стали посылать своих детей «в науку» к Анне. Иные же только молча покачивали головами: мол, все это людям на смех, на наши достатки убогие не хватает лишь академиков.
Как-то одна немолодая ткачиха с искренним недоумением громко спросила у Миколкиной матери:
— И что за выгода пани профессорке без денег голову себе ломать с нашими детьми?
— А доктор Ванек, он что — за гроши их лечит? — ответила ей соседка по нарам.
Доктор Ванек часто заходил в бараки. Не одну жизнь отвоевал он здесь у смерти, не одну семью польскую с украинской помирил, растолковывая людям, кто их истинный враг. Терпеливо разъяснял он и то, почему они должны учить своих детей грамоте.
Верная мечтам Ярослава — просветить многострадальный народ, научить его распознавать врагов, Анна всеми силами старалась передать знания детям украинских и польских рабочих, заброшенным на чужбину. Для них во всей Праге не было ни одной школы, где бы учили на их родном языке.
Ни на минуту не теряя веры в то, что Ярослав жив, Анна часто мысленно говорила с ним: «Как обрадовался бы ты, любимый, увидев, что комната, где я теперь живу, становится школьным классом и дети твоего народа на родном языке читают «Кобзарь» Шевченко и пламенные стихи Ивана Франко. Ведь в нем, Иване Франко, ты когда-то безошибочно угадал бесстрашного борца за счастье тружеников…»
Через три года «школа» Анны уже не вмещалась в квартире Дворжаков. И Анне пришлось снять небольшую квартиру неподалеку от ткацкой фабрики Густава Фольциммера.
