Он был достаточно умен для того, чтобы поддерживать разговор, следуя принятым правилам игры, и не раздражаться или хотя бы не показывать раздражения.
Вообще-то говоря, он любил поспорить, но в Приангарске спорить, кроме задиристого Пасечника, не с кем.
Да и в министерстве мало кто отваживался спорить с Валерием Фомичом. С годами он все больше привыкал к беспрекословному тону, даже при обсуждении весьма спорных проблем. Избыток почтительности у иных подчиненных приводил к недостатку у них контраргументов.
— Законно ли пять недель держать наши бригады в котловане и выплачивать при этом «высотные»? Представьте на минуту, что монтаж ЛЭП-220 под Братском ведет ваше министерство. И конфликта бы не возникло! Вы возражаете против отъезда бригад только потому, что там другой хозяин — Братскгэсстрой.
— Да, это не наше министерство. И совсем другой экономический район.
— Но власть-то там, кажется, наша, советская. А вы рассуждаете, как удельный князь. Поддерживаете местничество, которое внедряли совнархозы. Зачем же нам отступать перед завоеваниями накопленного опыта и человеческого ума? Это какой-то парадокс! Выходит, у Погодаева или у Шестакова более широкий государственный кругозор?
Маркаров подождал, как бы предоставляя слово Валерию Фомичу, но тот не отвечал.
— Вы — заместитель министра по должности. Значит, предполагается, что вы отвечаете за все министерство. А не только за Приангарск.
— Вам об этом трудно судить в полной мере.
— Только не становитесь, пожалуйста, на такую точку зрения: это оппоненту, то есть мне, положено знать, а это не положено. Багаж знаний любого из нас, не всегда соответствует должности. Во всяком случае, между этими двумя категориями нет прямой пропорции. Я не берусь судить о технических проблемах, я для этого недостаточно образован. Но ведь в Приангарске вы играли роль высокопоставленного толкача.
— А знаете, молодой человек, я ведь могу на вас и обидеться...
— Не обидитесь.
— Откуда такая уверенность?
— Не обидитесь, потому что вы человек умный. Я пришел к выводу, Валерий Фомич: ни в чем так не виден ум человека, как в том, на что он обижается и на что не обижается... И поскольку мы условились говорить откровенно...
— Я помню наше условие.
— Не слишком надейтесь на свои педагогические способности и свою наблюдательность. В тот день, когда у нас в бригаде едва не случилось чепе и когда вы несправедливо наказали молодого бригадира Шестакова, вы были неправы. Недостаток наблюдательности нельзя подменять недоверием к людям. Вот местное начальство недавно катало вас на прогулочном катере, угощало ухой на лоне природы. От вас ведь скрыли, что еще до отплытия катера на него погрузили уже пойманного, выпотрошенного тайменя, который якобы попал в браконьерскую сеть при вас, так сказать, под вашим непосредственным руководством. Рыбу припасают заранее, поскольку нет уверенности, что начальство сможет поймать ее самолично. А то будете долго, утомительно ловить, ни черта не поймаете и только раздражитесь...
Валерий Фомич уже не раз подавлял в себе желание оборвать Маркарова. Далеко не со всем, что выслушал, мог согласиться, но беседовать с этим недоучившимся студентом ему интересно. За долгие годы никто с ним, во всяком случае в его служебной сфере, не говорил с такой свободой.
Маркаров, в свою очередь, оценил выдержку, с какой Валерий Фомич выслушивал нелицеприятную критику. Маркаров чувствовал, что у Валерия Фомича, хотя разговор основательно затянулся, не иссякло любопытство к тому, что он слышит, а неприветливость испарилась.
Большие пальцы крепко сцепленных рук уже не дергались, веснушчатые руки спокойно лежали на столе.
— Ваше двухмесячное пребывание принесло пользу и вред. Польза в том, что ваши заявки, требования, просьбы, адресованные в министерство, выполнял аппарат быстрее и аккуратнее, чем если бы заявки поступали от местных товарищей. А вред в том, что вы своей командировкой, не отдавая себе в том отчета, подрывали авторитет и репутацию хорошего управляющего Пасечника. Теперь в моде глагол «курировать». Вот вы, Валерий Фомич, курируете Востсибстальмонтаж. Если сказать откровенно, вы специалист по штурмовщине. Обладаете искусством руководить при авралах, в таких условиях вы просто незаменимы. Не у каждого хватит характера командовать штурмом. Вы для этого человек достаточно жесткий. Когда штурм проходит успешно, вы возвращаетесь в министерство с лаврами победителя: вывели из прорыва отстающую стройку. За это и новеньким орденом наградить не грех. Но сейчас нас держат за руки опоздавшие проекты. Рабочие говорят, что проект пять лет мариновался в чернильнице. Если бы вы спросили меня, монтажника Маркарова, где полезнее возглавить штурм, как нужно вытаскивать застрявший воз, — я бы отсоветовал вам лететь в Приангарск, а послал бы вас в Ленинград, в проектный институт, который зашился с проектом и со всеми чертежами.
— Может, вы и правы, товарищ Маркаров. Но я со своей командировкой в ленинградский институт уже опоздал на те самые пять лет, пока готовили чернильный маринад.
— Кажется, ваш министр решил последовать совету Цицерона, который однажды сказал, что иногда лучшее решение — не принимать никакого решения. Но история с этим проектом — не тот редкий случай, какой имел в виду Цицерон...
— Единственную возможность сократить сейчас отставание в сроках надо искать здесь, в Приангарске. Кстати, отъезд такой сильной группы монтажников, как ваша, может ударить по стройке... Вы подумали о том, что ваш сговор, вызванный «семейными обстоятельствами», выглядит не таким уж безобидным? Мне не хочется произносить вслух слово, которое и с ложкой меда не проглотишь... Вы человек хотя и молодой, но, по-видимому, знакомы с основами экономики. Сегодня многие тянутся на ударные северные стройки. Тридцатипроцентная надбавка к зарплате и другие материальные поощрения. Вы уверены, что товарищи вернутся весной обратно, отказавшись от таких благ?
— Подозрению нельзя придавать такого же веса, как очевидности... Галиуллин работает с Пасечником шестнадцать лет, Матвей Михеевич — четверть века. Какие у вас основания считать, что товарищи не сдержат слова?
— Вы думаете, я знаю этих товарищей меньше? В Запорожье я был мастером участка, когда Пасечник стал бригадиром. В Индии, в Бхилаи был прорабом, Пасечник — мастером, а Михеич — бригадиром. Галиуллины работали у меня в Асуане. В Москве на Останкинской телебашне я был главным инженером управления, Пасечник — прорабом, а Михеич — по-прежнему бригадиром... Выходит, и мне полагается верить им на слово! Вот ведь, Фомич неверующий... — Он засмеялся.
— Разве что Кириченков... — сказал Маркаров неуверенно. — Отличный сварщик, но стяжатель. Ему надбавки, хоть северные, хоть южные, спать не дают. Из хорошо информированных источников известно, что первое слово, с которым младенец Кириченков обратился к повивальной бабке, было «почем?». А его любимая фраза в жизни: «напишите эту сумму прописью»... — Маркаров подождал, пока Валерий Фомич отсмеется. — За Кириченкова я не поручусь, а за всех других, включая себя, — ручаюсь. Кириченкову и липовые «высотные» по душе. А у нас есть верхолазы, для которых это оскорбительно. Вы хотите вывести гибрид белки с кротом. Занимательная зоология!
— Вашему брату лучше на язык не попадаться. Придумают тоже! — Валерий Фомич смачно рассмеялся. — Гибрид белки с кротом...
На лице его до шестидесяти лет сохранились симпатичные мальчишеские веснушки. Их высвечивало каждую весну солнце на разных широтах, их не могли стереть ни ветра всех новостроек министерства, ни табачный дым кабинетов.
Валерий Фомич глядел на собеседника приветливо. Это было Маркарову тем более приятно, что весь разговор с ним мог бы Валерия Фомича ожесточить, рассердить, враждебно настроить.
— Вам нравится работа на высоте?
— Очень, — горячо выдохнул Маркаров.
— Чем же?
— У высотника своя психология. Ему нельзя забывать о законе земного притяжения. О неустойчивом равновесии полезно помнить и тем, кто никогда не подымался на верхотуру и балансирует, шагая по земле, иногда — даже сидя в кресле.
— Бывает, бывает...
— Люблю профессию монтажника-верхолаза и за то, что она вырабатывает привычку к непривычному.
— С какого курса института вам пришлось уйти?
— Пришлось? Сам ушел. С философского факультета Тбилисского университета. И не из-за плохой успеваемости. Разговор откровенный, и потому похвастаю — был отличником. А ушел потому... Без практики теория мертва. В те годы на гуманитарный факультет не принимали без производственного стажа. Еще до университета отправился за стажем на стройку. Потом все три курса скучал по своей стройке, по высоте. Кто знает, может, это у меня наследственное.
— Отец высотник?
— Не угадали. — Маркаров поцокал языком в знак отрицания. — Отец работал в Зангезуре в шахте. У меня мать высотница... Не удивляйтесь. Отец из Армении, а мать аварка, родом из аула Бухты в Дагестане. Это еще выше аула Чох. А Чох выше аула Гуниб. Когда-то в Бухты вела только узкая вьючная тропа над краем пропасти. Не у всех народностей Дагестана есть в языке слово «колесо». Вы не слышали про аул Цовкра? Если даже по прямой — далеко от нашего аула, а вообще-то — за крутыми перевалами и за ущельями, там лакцы живут. Оттуда родом циркачи-канатоходцы. Не слыхали о них?
