В Купчах рядом с ригой стояла тогда поленница ясеневых дров; за два лета они так подсохли, что звенели. Тилик таскал поленья охая: «Не хватит ли наконец?» — «Когда хватит — скажу, — смеялся Мартынь. — Знай таскай, если велено». Поленья складывал в костер сам — надо знать, как уложить, чтобы ветер раздувал огонь и камень накалился до самой сердцевины. Огромным костром вокруг обложил, иначе такому черту ничего не сделаешь. Дым повалил такой, что из Крастов выбежали на гору посмотреть, не начался ли пожар в Купчах.
Мартынь Упит расхохотался от приятных воспоминаний.
Ветер поддувал как нельзя лучше, но часа три пришлось накаливать, чтобы вышел толк. Ушатом тут ничего не добьешься, но у колодца стояла хозяйская кадка для белья, велел Тилику принести. Наполнив ее до краев водой из ямы, понесли вдвоем, сгибаясь до земли. Камень накалился так, что уже издали полыхало жаром. Тилик одной рукой кадку держит, другой глаза прикрывает и отворачивается. «Неси же, сатана! — крикнул на него Мартынь. — В самую середину выплеснуть нужно, иначе вся работа насмарку». — «От жара глаза лопаются…» — стонал Тилик. «К черту твои глаза, камень расколоть надо!» Подняли кадку до подбородка и как плеснули, так Тилик вместе с кадкой и повалился на землю. Словно из пушки выстрелило: дым, пар, пепел, угли… Тилик отполз шагов на пять и как закричит: «Пропал я, пропал совсем, искалечили на всю жизнь!» Вывозился, как кочегар, и только когда рукавом утерся, стало видно, что брови опалены, со щеки кожа свисает. Воет парень — осенью жениться собрался, у невестиного отца собственный домишко в Клидзине и две козы, — кто за него, такого черта, теперь пойдет! Сперва Мартынь тоже перепугался: «Не кричи, как баба, дома еще услышат. Брови — что брови, камень-то ведь раскололся!»
Камень впрямь — как топором рассечен! Четыре куска, шесть кусков, десять!.. Ну, теперь остается только поднять наверх, чтобы все куски лежали на берегу, когда хозяйка завтракать позовет. Работа адская, поднимать приходилось словно на крышу, края у осколков острые, как ножи, наружные стороны горячи, как огонь, но мешкать нечего, руками и грудью надо поднажать, иначе с места не тронется. Тилик еще долго стонал и ощупывал свои раны. У Мартыня штаны на коленях и рубаха в сплошных клочьях — зато камень до завтрака был на берегу.
Но тут восторг Мартына Упита угас, лицо потускнело, голос прервался, заглох.
Андр, забывшийся и глубоко переживавший рассказ, сразу очнулся. Конец, очевидно, будет неожиданный, как всегда в рассказах Мартыня.
Да, конец оказался совсем неожиданным. К завтраку поднялся сам Купча, должно быть кто-то его уже предупредил. Бросился сначала к риге, потом кинулся на берег. Удивлен был, восторгался, хвалил?.. Нет, совсем напротив. «Скоты! Разбойники! Лапотники! Палкой гнать таких со двора! Где поленница ясеневых дров? Чем он теперь в риге лен просушит? Разве такие олухи влажный леи сумеют обработать? На ровном месте, на ходу разоряют! Целую сажень первосортных ясеневых дров спалили на ветер! Десять таких камней того не стоят! Пусть бы лежал здесь до скончания века, разве в реке их мало? Целое поместье можно выстроить, не только Купчи».
Напрасно Тилик бормотал что-то о своей невесте и о двух козах, напрасно Мартынь дергал за оторванный лоскут рубашки — Витол просто ошалел с похмелья и от злости; натянул сапоги и убежал, — конечно к Рауде, куда же больше. А хозяйка за всю каторжную работу — подала на завтрак ржавую селедку с зеленым луком и сывороткой, изжога до самого обеда не проходила. При таких голодных харчах только вшей наживешь, поэтому в Купчах никто дольше года и не жил…
Заканчивая рассказ, Мартынь Упит так сердился, точно все это происходило только вчера. Последняя глыба лежала на краю ямы, он обхватил ее обеими руками, почти касаясь животом земли.
— Ну, чего потягиваешься, без рук, что ли? — крикнул он так гневно, будто здесь был не Андр Осис, а клидзинец Тилик.
Глубоко оскорбленный Андр сплюнул и кинулся на помощь. В сердцах бросился так стремительно и неосторожно, что сам полетел кувырком вместе с камнем и не успел вовремя отдернуть руку. Дико вскрикнув, вскочил, правой рукой схватился за ладонь левой и, стиснув зубы, со стоном подпрыгнул на одной ноге, — по грязному указательному пальцу через сорванный ноготь расплылось пятно черной крови.
Ну-y? — сердито посмотрел на него Мартынь. — В чем дело, оторвало палец? — Андр только мычал. — Ах ты скотина! Этим бы бревном тебя по спине! Не видел, что ли, камень катится и нужно руки принять? Хорошо еще, что не правая, тогда бы одна дорога — в богадельню.
Но ругаться было поздно; схватил Андра за руку — посмотреть. Красная сосулька упала наземь.
— Ага! Ноготь долой! Ну ничего, и четырех хватит. Зажми покрепче, чтобы меньше соку вытекло, пока я панду чем обвязать.
Но где взять тряпку? Сам босый, снял у Андра лапоть, оторвал лоскут от грязной сопревшей онучи, помял в ладони, чтобы стал помягче. Гнев прошел, и Мартынь постепенно входил в роль доктора. Андр снова схватился за раненый палец и держал его, стиснув зубы, кровь текла по здоровой руке.
— Что, болит? — Андр только промычал в ответ. — Ну, ничего. В Яункалачах жил один из Айзлакстской волости, такой же олух, как ты, в машину засунул пальцы — два кончика и оторвало. Вот бы послушал, как он орал…
Вынув изо рта трубку, он выколотил на ладонь пепел.
— Дома все было бы просто: найди паутину, положи на палец, сразу кровь запечется и остановится. Но пепел из трубки тоже неплохо.
Он схватил кровоточащий палец и поднял кверху.
— Держи так, иначе просыпется на землю и не будет никакой пользы.
Андр немного побледнел и закрыл глаза.
— А что, сильно жечь будет? — Даже задрожал у него подбородок.
— Чудак! Какое же лекарство не жжет? Чем больше щиплет, тем скорее заживет, — старая истина. По правде говоря, тысячелистник нужен — сначала сок выжать, потом пеплом посыпать. Но кто побежит за ним на усадебную дорогу.
Он высыпал пепел с ладони на рану. Андр дико вскрикнул, подпрыгивая на одной ноге, очевидно так же, как тот в Яункалачах. Мартынь даже рассердился.
— Что ты кричишь как сумасшедший, дома еще услышат, подумают, что кому-нибудь голову оторвало! Видно, с пеплом попала искра.
Андр еле сдерживался и только мычал сквозь сжатые зубы, пока «доктор» неуклюжими пальцами обматывал твердую, неподатливую тряпку.
— На такую работу всегда надо брать с собой чистую мягкую тряпицу, — рассуждал он. — Но просить стыдно: подумают, что нарочно рвут пальцы.
— А ноготь вырастет? — Со слезами на глазах смотрел Андр на неповоротливые пальцы Мартыня.
— Ручаться нельзя! Как когда! Если вырван с корнем, как же ому вырасти? Останется такая култышка, как у Брамана.
Андр содрогнулся. Как у Брамана… Всякий раз, когда он смотрел на обезображенные пальцы Брамана, ему не хотелось есть.
Врачуя палец, они совсем не заметили, как через Спилву прошел хозяин с завтраком. Он тоже ничего не заметил, занятый осмотром работы, выполненной за утро.
Только положив узелок на плоский камень, приметил что-то неладное и, увидев тряпку, которая на глазах становилась красной, даже отскочил и отвернулся, закрыв глаза рукой.
— Тьфу, черт! Опять, кажется, палец долой?!
Точно они каждый день отрывали по пальцу.
Крепкий, здоровенный хозяин Бривиней до смешного боялся крови. Когда хозяйка уходила в хлев рубить курице голову, он ложился в кровать, закрывшись с головой одеялом, а когда осенью на убой волокли свиней, совсем убегал из дому. Дворня втайне посмеивалась над таким «геройством» хозяина. Он же полагал, что всему виной его больное сердце.
— Ничего не случилось, — успокаивал старший батрак, присаживаясь на край камня, — только ноготь сорвало. Пеплом из трубки присыпали, заживет через неделю.
Утешение неплохое, но Андр ел и морщился, словно, двигая челюстями, задевал больное место. Зато старший батрак уплетал за обе щеки, теперь Брамана нет и показывать пример благонравия ни к чему. Что правда, то правда, в Бривинях кормили хорошо. Глиняная миска на двоих достаточно велика, ломти свинины плавали в сметанной подливке с мелко нарезанным зеленым луком. Хлеб несколько суховат, но ведь только такая стряпуха, как Лизбете, умела хорошо печь из муки с метлицей. В горшочке, обвязанном веревкой, чтобы удобнее было нести, — белая отварная сыворотка и две ложки.
Бривинь присел немного поодаль, отвернулся и нахмурился. Что палец… у него поважнее дела на уме.
— Какой теперь из тебя работник, — заметил он мрачно. — На этой неделе нужно приналечь, побольше выломать камня, потом будет некогда, скоро навоз вывозить, а там сенокос и жатва не за горами…
Старший батрак не терпел сомнений, что он может не справиться с работами.
— Не так уж страшно: нажать на рычаг, взяться за обломок — и с четырьмя ногтями сможет.
