— А вы что, — сомневались, матушка? — усмехнулась старуха.
— И Москву тоже, значит, возьмут? — вмешался в разговор Ленька. Учительница строго посмотрела на него из-под очков и сказала:
— Это кто же, по-твоему, должен ее взять?
— Красные.
— Зачем же им, скажи, брать ее, если они и отдавать ее не собирались?
— Как? Ведь говорили…
— Говорили? Мало ли что говорят…
Опять это «мало ли что говорят»!..
«Значит, опять наврали?» — сердито подумал Ленька.
В тот же день Александра Сергеевна и Ленька перебрались из подвала в коридор. Устроились рядом с учительницей, имени которой Ленька никак не мог запомнить: звали ее Нонна Иеронимовна Тиросидонская. Из соседнего номера выкатили большую двуспальную кровать, где-то в другом этаже раздобыли подушки. В номерах гулял ветер, пахло дымом. И хотя подходить к окнам мать строго-настрого запретила Леньке, он успел все-таки увидеть темное, задымленное небо, разбитый угол дома и повисшую на каменном выступе детскую кроватку с блестящими никелированными шишечками.
Чай пили в ресторане. Теперь там даже днем царил полумрак, окна были заложены мешками с песком, только в одном окне наверху была оставлена узкая щель, в которую, как в тюремное окошко, скупо проникал уличный свет. Не было уже ни белых скатертей на столах, ни суетящихся официантов, ни хозяина за буфетной стойкой. Какой-то замухрыжистый старичок в грязном фартуке разносил по столам жиденький чай в стаканах без блюдечек и ложек. И все-таки в ресторане было всегда полно. За стенами бушевала гроза, а за столиками пили, ели, разговаривали, шутили, смеялись, спорили…
Иногда появлялся в ресторане старик Поярков. С деланной улыбкой, больше чем обычно выпячивая живот, позвякивая связкой ключей, проходил он мимо пустой буфетной стойки, смахивал с прилавка бумажку, ставил на место стул, поправлял клеенку на столе.
— Ну, как? Что нового? — спрашивали у него.
— Отлично, отлично, — говорил он, потирая осунувшуюся щеку.
Однажды он подошел к столику, за которым сидели Александра Сергеевна и Ленька.
— Ну что, как, чиж паленый? — сказал он, потрепав Леньку за ухо. — Страшновато небось?
— Нет, — ответил Ленька. — Мы пгивыкли.
— Вон как! Быстро вы…
— Мы из Петрограда, — с улыбкой объяснила Александра Сергеевна.
— Вон что? Значит, воробьи стреляные?..
Хозяин постоял, поиграл ключами и хотел уже идти, но вдруг повернулся к Александре Сергеевне и сказал:
— Да, кстати, сударыня… я хотел спросить… Вы тут на днях разговаривали с молодым человеком…
— С каким молодым человеком?
— А такой… блондин… высокий… в курточке вроде как у жирафа…
Ленька взглянул на мать и увидел, как изменилось, стало напряженным, суровым и холодным ее лицо.
— Ах, я понимаю, о ком вы спрашиваете, — спокойно сказала она. — Действительно, оказалось, что мы с ним старые знакомые — еще по Петрограду. Это двоюродный брат одной моей гимназической подруги — Мальцевой. Вероятно, вы знаете — известный фабрикант Мальцев.
— Ну как же!.. Хрусталь и посуда.
— Вот, вот… А почему, собственно, вы интересуетесь им?
— Да так просто. Личность показалась знакомой. А где же он тут проживает?
— Если не ошибаюсь, он живет у своего дяди, где-то на Казанском бульваре.
— А дядю его вы тоже знаете?
— Нет, дядю не знаю.
— Так. Ну, извините… Не темно вам тут, у этой баррикады?
— Нет, благодарю вас, ничего…
Хозяин поклонился и отошел к буфету. Ленька еще раз посмотрел на мать. Она сидела все с тем же, незнакомым ему, суровым и напряженным лицом. Он ничего не сказал ей и ни о чем не спросил.
…В листовках и воззваниях, которые ежедневно выпускали мятежники, они сулили населению горы всякой благодати, сытую жизнь, вольную торговлю… На самом же деле они не смогли даже наладить снабжение обывателей продовольствием из тех запасов, которые в городе имелись. В Ярославле начинался голод.
Уже который день по-настоящему голодали и Александра Сергеевна с Ленькой. Тиросидонская, чем могла, делилась с ними, но ведь и у нее были не бог весть какие запасы. Горсточки сухарей, которую, краснея, брала у нее Александра Сергеевна, хватало лишь на то, чтобы, посасывая их вместо сахара, выпить два-три стакана чая. Но скоро и чаем стало нельзя напиваться вволю. В городе не стало воды.
Однажды утром Ленька проснулся и обнаружил, что матери возле него нет. Не было на месте и Нонны Иеронимовны. Он подремал еще полчаса или час, очнулся — их все не было. Забеспокоившись, он быстро оделся и пошел узнавать у соседей: не видел ли кто-нибудь его матери и старухи в круглых очках? Нет, никто не заметил, когда и куда они ушли…
Женщины вернулись часа через полтора, когда Ленька уже весь истомился страхами. Он и обрадовался и огорчился одновременно, когда увидел, что мать и учительница смеются и громко разговаривают.
— Мама! — накинулся он на нее. — Ты где была? Куда вы ходили?
— В город, мой дорогой, в город мы ходили.
— Под обстрелом?!
— Ничего не поделаешь, милый. Жизнь такова, что приходится быть храброй.
— Но почему же ты мне ничего не сказала, не разбудила?
— Прости, детка. Я знала, что ты обязательно привяжешься… Зато смотри, с какими мы вернулись трофеями!..
Трофеи действительно были богатые: фунтов пять колотого сахара и огромное количество настоящего цейлонского кофе. Этими светло-зелеными, защитного цвета зернышками были доверху набиты и сумки, и ридикюли, и карманы обеих женщин.
— Вы где это купили? — удивился Ленька.
Женщины переглянулись и рассмеялись.
— Совсем недалеко, мой дорогой. В магазине «Сиу и компания», напротив… Ходили чуть ли не по всему городу, два раза чуть под пули не угодили, а оказалось, что «счастье так близко, так возможно»…
— А разве магазин торгует?
— Нет, разумеется.
— Значит, вы что, просто так взяли?
— Короче говоря, ты хочешь сказать, что твоя мать — магазинная воровка? Нет, золотко. Взять «просто так» нам не позволила совесть. Мы положили с Нонной Иеронимовной в кассу по двадцать пять рублей…
В тот же день кофе изжарили, смололи и собирались варить. Но, чтобы сварить его, требовалась вода, а воды не было.
Обычно воду для питья приносил за небольшую плату рыженький веснушчатый мальчик, сын гостиничного швейцара. Имени мальчика никто в гостинице не знал, звали его просто Рыжик или Водонос. Несколько раз в день, под обстрелом, с опасностью для жизни, бегал этот храбрый паренек на Волгу или на Которосль, возвращаясь оттуда с двумя полными ведрами.
Александра Сергеевна дала Леньке денег, поручила ему найти Рыжика и купить у него воды. Ленька взял большой стеклянный кувшин и отправился искать Рыжика.
На дверях швейцарской, где жил со своим родителем маленький водонос, висел замок. Не оказалось Рыжика и на кухне. Продолжая поиски, Ленька вышел во двор. Рыжика и там не было. И тут Леньку осенила мысль, которой он сначала и сам испугался.
«А что, если сходить за водой самому?» — подумал он. Ворота на улицу были открыты. Дул ветер, попахивало дымом, где-то очень близко гремели орудийные разрывы. Было и соблазнительно и страшновато, — ведь все-таки и дороги он не знает, и у матери не спросился.
«Э, ладно, — сказал он себе. — Если старые женщины, такие как Нонна Иеронимовна, ходят, то почему же я не могу? Они с мамой тоже ушли — ничего мне не сказали».
И ноги сами собой вынесли Леньку в переулок.
Здесь еще ядовитее пахло пожаром. В конце улицы горел многоэтажный дом, — в черном столбе дыма неторопливо, лениво, то исчезая, то появляясь вновь, бежали к небу огромные тусклые языки рыжеватого пламени. Мостовая на всем протяжении улицы была засыпана кирпичом, щебнем, битым стеклом. Куда ни глянешь, — мертво и пусто. Мертвые стоят дома с выбитыми стеклами, с осыпавшейся штукатуркой, с дырами в стенах. Кажется, что и в домах никого не осталось. Но вот в одном из окон второго этажа раздвинулась тюлевая занавеска, и оттуда осторожно выглянуло испуганное лицо пожилой женщины.
Размахивая кувшином, Ленька перебежал улицу.
— Мадам… простите, — закричал он, — вы не знаете, где тут Волга?
Старуха ошарашенно посмотрела на него, выставилась из окна и спросила:
— Чего тебе?
— Я говорю, где Волга находится, вы не знаете?
— Иди… иди… убьют, — прошамкала старуха и отпрянула, пропала за своей занавеской.
«Куда же идти?» — задумался мальчик.
У подъезда поблескивала медная дощечка:
ЗУБНОЙ ВРАЧЪ
«Загадаю, — решил Ленька. — Если в словах „зубной врач“ количество букв четное, — пойду направо, если нечетное — налево».
Этим несложным способом решения трудных жизненных вопросов он пользовался давно, с тех пор как научился читать.
