По ходу чтения Званов задавал какие-то вопросы, по мнению Крылова, несущественные, и невеселые мысли лезли в голову. Сумеет ли этот человек разобраться с его делом, где жизнь тугим узлом связала героическое и подлое? Захочет ли? Разоблачение Гулыги и на него тень бросит. Ну пусть не тень, но все-таки в его области проходимец занимает высокий пост…
Закончив с запиской, Званов пригласил к себе председателя партийной комиссии Чугунова.
— Ознакомьтесь с этим документом, Николай Петрович, — протянул он бумагу. — И с автором этого сюрприза, — указал на Крылова.
Пока Чугунов читал, он успел поговорить с несколькими руководителями партийных организаций и предприятий. Когда Чугунов закрыл папку, Званов вызвал секретаршу, мягко сказал:
— Меня нет. Буду через полчаса, минут черев сорок. — И обратился к Чугунову: Заводите персональное дело.
— Да… но… требуется заявление… Потом, товарищ Крылов не у нас на учете.
— Разве? — Он иронически улыбнулся. — А Гулыга? Наш передовой генеральный директор. — И в этих словах Сергею Александровичу послышалась ирония.
— Ясно, — с готовностью сказал Николай Петрович и как бы осекся. — Видимо, начнем с того, что попросим товарища Крылова написать нам официально… Для персонального дела нужен формальный повод.
— Вам виднее. А формальный повод, дорогой Николай Петрович, тут и повод по существу. Разве справка из архива Министерства обороны не основание для разбирательства? А это? — кивнул Званов на записку Крылова. — Адресовано, правда, не нам, но речь идет о наших людях. — Не дожидаясь ответа, уже другим, официальным тоном сказал: — Давайте лучше обговорим, чем займемся в первую очередь.
Чугунов быстро извлек из кармана блокнот. Владимир Михайлович сидел, думал. Потом очень тихо, как бы про себя:
— Одного не могу понять. Если все так, как здесь написано, почему Дмитрий Панченко не обратился к нам? В другой области живет? Все равно, напиши он в местный партийный орган, нам бы сообщили. А Голубев?.. А Зарудная?.. По всякой чепухе десятки писем люди пишут, а тут?
Сергей Александрович молча пожал плечами.
— Ну ничего, разберемся, — уверенно закончил Званов.
В последнее время Сергею Александровичу так не везло, что и в обком пошел излишне настороженным. Возвращался окрыленным.
Нет, не так прост этот улыбчивый секретарь обкома. Целую программу надиктовал Чугунову: дать задание областному управлению КГБ проверить деятельность Ивана Саввича Панченко в период оккупации, установить, за что он был исключен из партии, через Комитет ветеранов войны и другие организации проверить деятельность Гулыги, как командира партизанского отряда, потребовать у Прохорова факты, на основании которых были сделаны выводы его комиссии. Голубева Званов велел пригласить в обком, решил сам с ним поговорить. Предложил побеседовать с Зарудной и Дмитрием Панченко. И все это — прежде чем потребовать объяснения у Гулыги. Казалось, ему, Крылову, уже здесь больше делать нечего. Ехать домой, набраться терпения и ждать. Но этого-то он, собственно, и боялся. Боялся, что Званов, мило попрощавшись с ним, именно так и скажет. Робко попросил разрешения самому встретиться с Забаровым и Артюховым, рассказав о письмах.
— Конечно, — согласился Владимир Михайлович. — И вообще хорошо бы вам здесь задержаться и помочь нам, коль вы эту кашу заварили.
Сергей Александрович и сам не мог бы объяснить почему, но он ничего не сказал в обкоме о своих беседах и поездках с Зарудной. Что-то мешало. Но выйдя из обкома, он тут же позвонил ей по автомату. Условились на следующий день отправиться за секретом, о котором «надо кричать».
Выехали из города в отличном настроении. Вспоминая беседы с членами комиссии Прохорова, Сергей Александрович сказал:
— Вы обратили внимание, Валерия Николаевна, как каждого по-своему опутывали! Хитро действовали.
— Не очень хитро, — возразила она, — напролом шли, потому что все сходит с рук. Никого не боятся.
— Почему же вы все молчите? — не сдержался Крылов. — Почему никуда не обращались?
— Да десять раз обращались!
— Куда все-таки мы едем, Валерия Николаевна? Завезете куда-нибудь и бросите.
— Оказывается, вы пугливый…
Несколько минут ехали молча. Сергей Александрович ловко обходил ухабы или мягко переваливал через них, набирая большую скорость там, где позволяла дорога.
— Мне кажется, никогда не научусь ездить так, как вы, — обиженно сказала Валерия Николаевна.
— Поначалу всем так кажется. — Задержал на ней взгляд, упустив из виду дорогу.
Машину сильно тряхнуло, их подбросило вверх и в сторону, Валерию Николаевну прижало к нему, и она никак не могла принять нормальное положение, пока он не помог ей.
— Так и я умею, — насмешливо сказала, усаживаясь наконец поудобнее.
— Чертова дорога, извините, пожалуйста.
— Я тоже всегда дорогу виню…
И оба рассмеялись.
«Запорожец» быстро петлял по проселочной дороге. Крылов любовался: по одну сторону траченный осенью золотисто-багряный лес, по другую — холмы и поля только вспаханные или в ярко-зеленых побегах.
— Уже близко, — нарушила молчание Валерия Николаевна, — видите, во-он деревушка показалась, — вытянула она руку.
— Где? — наклонился он в ее сторону.
— Да вон же, — наклонилась и она. — Неужели не видите?
Ее волосы коснулись его лица, и он на мгновение зажмурился.
— Вижу, теперь вижу.
Ему вдруг стало грустно. Она скользнула взглядом в его сторону, задумалась. До самой деревни ехали молча.
— Теперь куда? — спросил он, когда оказались на широкой улице.
Она объяснила, и вскоре он затормозил у ворот старого, почерневшего от времени дома. Едва вошли во двор, как выскочила навстречу не по годам бойкая старуха, всплеснула руками:
— Боже мий! Валерия Миколавна, дорогая, вот не гадала! — И обернулась к Крылову. — Заходьте, заходьте.
Валерия Николаевна уверенно шла впереди. Миновав кухню, остановилась в большой комнате.
— Вот Иван Саввич, — показала на большой портрет в простой деревянной раме.
— Саввич, — подтвердила старуха.
Крылов с интересом смотрел. Красивые, волнами волосы, могучий лоб. Черные вразлет брови. Добрые и чистые глаза, едва наметившаяся улыбка, тоже чистая, бесхитростная. Может ли быть такой человек предателем? И женщины смотрели на портрет, любуясь, будто впервые увидели.
— В самом деле сюрприз, — оторвался наконец Крылов от портрета.
Валерия Николаевна лукаво улыбнулась:
— Сюрприз еще предстоит…
— Та шо ж я стою, — спохватилась старуха, — сидайте к столу. — Она засуетилась, поправляя скатерть.
— И я хороша, знакомьтесь, пожалуйста. Крылов Сергей Александрович, журналист. А это жена Ивана Саввича, Марфа Григорьевна.
— Рад познакомиться, — подошел к старухе Крылов, протягивая руку.
А она, хотя и подала руку, насторожилась, насупившись, взглянула на него, бесцеремонно отвела в сторону Валерию Николаевну, зашептала:
— Який це Крылов? Той самый?
— Успокойтесь, Марфа Григорьевна, все будет хорошо. Покажите, пожалуйста, письмо Братченко.
Старуха метнула взгляд на Крылова. Комкая фартук, громко сказала:
— Яке письмо? У меня ниякого листа нема.
— Вы не поняли, письмо секретаря подпольного обкома.
— Ни-ни, ее чула, не знаю про такой лист.
Валерия Николаевна выразительно взглянула на Крылова, и он вышел.
Марфа Григорьевна набросилась на Зарудную:
— Шо це вы надумали: забере листа — и поминай як звали.
— Вы верите мне? — Голос Валерии Николаевны прозвучал властно.
Столь же властно ответила старуха:
— Вам вирю, а йому — ни. В руки листа не дам.
— Вот мне и дайте, я только прочту ему. В руки не дам.
Недовольно ворча, Марфа Григорьевна направилась к комоду. Валерия Николаевна открыла дверь, позвала Крылова.
— Садитесь вот здесь, — показала ему на табуретку, — и слушайте. — Аккуратно развернула сложенный вчетверо обветшалый и пожелтевший листок.
Марфа Григорьевна встала поближе к ней, готовая к любым действиям.
— Это записка погибшего впоследствии секретаря подпольного обкома партии Братченко, — пояснила Валерия Николаевна. — Адресована Ивану Саввичу Панченко в ноябре сорок второго года. Он пишет: «Саввич! Заканчивай быстрее со снабжением отряда Гнедого. Через три дня ты должен отправить его. Второе. Не затягивай с назначением нового командира в Бушуевском отряде. Думаю, справится комиссар, но тебе виднее. Жду информации. Братченко».
Крылов в волнении заходил по комнате. Неожиданно резко остановился возле Зарудной.
— Как же вы не сказали мне этого раньше? — Укоризненно покачал головой, протянув руку за письмом. С нестарческой поспешностью Марфа Григорьевна схватила письмо и быстро засеменила в другую комнату.
