Полковник подозрительно взглянул на шофера, Опасно даже думать о таких вещах на людях. Но эти мысли назойливы, как русские осенние мухи. Противник идет вперед почти по всей дуге Восточного фронта. Третья военная зима исчерпает ресурсы фатерланда. А если на западе проделают брешь!
Да, он был прав, предостерегая фюрера. Он только хотел подтвердить личным знанием России мудрую заповедь железного Бисмарка и до сих пор расплачивается за свою неосторожность. Второй раз он так легко не отделается. Разумеется, если доложить. Ведь на войне ни один офицер не спешит похвастать перед начальством своими неудачами. А тут все так неясно!
Барон — щенок. Не надо лезть не в свое дело. Два солдата — это мало, когда действуешь против партизан. Кто мог подумать, что этот бургомистр-зубодер окажется руководителем подполья!
Русским ни в чем нельзя доверять! Конечно, Рябинин со своей шайкой захватил машину барона, устроил диверсию и скрылся. Напрасно генерал боится снять с фронта пять — шесть рот и расправиться с партизанами.
Положение можно было спасти, если бы эта фрейлейн вовремя раскрыла «сюрприз». Она поплатилась за свое упрямство, как барон за свое честолюбие. Несомненно, она не причастна к этому делу, иначе она бы сказала все. На сковороде, которую изобрел Рюдике, невозможно молчать. Она говорит, что выпила с Павлюком по рюмке коньяку, а потом он ушел на службу. Он мог допить в аппаратной, с ним это бывало. И его ухлопали!
Но это все не то. Главное — Петерс! Почему он молчит? Ведь он сообщил, что фрейлейн Лиззи у него. Полковник боялся додумывать до конца. Молчание Петерса сводило его с ума. Он сейчас послал в разведку три боевые группы. Если возьмут пленного, это поможет проверить намерения русских, но это не заменит Петерса. Вряд ли пленный будет знать время атаки. Только Петерс, который сидит в штабе русской армии, может сообщить эту последнюю деталь. Но он молчит…
На крутом вираже полковник выругался, свалившись на дверцу. Шофер виновато вобрал голову в плечи и сбавил газ, чтобы не трясти машину на сплошных ухабах. Отвратительные дороги! По ним нельзя ездить!
Едва автомобиль остановился у подъезда школы, как Зейцель открыл дверцу оберсту. Фон Крейц вышел на тротуар и потянулся, разминая затекшие ноги. Тяжело дыша, он медленно поднялся на второй этаж. Зейцель шел позади и только у кабинета опередил оберста, отпирая дверь. В этот момент из комнаты напротив вышел гауптман Штирнер.
— Герр оберст, срочный пакет!
Фон Крейц схватил желтый конверт и тут же надорвал его. Он физически ощутил, как отлегло от сердца, когда он увидел первую строчку расшифрованной радиограммы: «Задание АГ…» Благодарение богу, Петерс жив! Не замечая привставшего на цыпочки и вытянувшего шею от любопытства Штирнера, полковник глотал строчки. Наименование соединений — хорошо, дополнения о калибрах русской артиллерии — тоже хорошо, но главное, главное, где? О, вот оно: «…зеленые ракеты 4-30 среду». Сегодня понедельник. Великолепно…
— Заприте кабинет, Зейцель, — через плечо бросил полковник, устремляясь по коридору назад к лестнице. Он почти бежал от нетерпения поскорее увидеть генерала.
I
Ганс Глобке, пожилой тощий ефрейтор, вышел из блиндажа, надвинул на лоб каску, взвесил на руке ракетницу и со вздохом погладил ее толстый шестигранный ствол. Еще минута, и он пошлет в ночное небо оранжевую комету. Жалкое зрелище — эти осветительные вспышки. Ему ли, бывшему пиротехнику Мюнхенского магистрата, художнику огненных феерий, стрелять стандартными одноцветными ракетами! Какими роскошными фейерверками украшал он городские празднества! Вспомнить хотя бы съезд баварских пивоваров. Устроители гулянья — владельцы пивных не поскупились, и он тоже не пожалел выдумки. Это было колоссально! Дух занимался у бюргеров от восторга.
Держа палец на гашетке ракетницы, он тешился воспоминаниями и заглушал тревогу, прочно поселившуюся в его душе оттого, что в тылу их роты вытянул на восток камуфлированный хобот орудия огромный танк «тигр». Ефрейтор Ганс Глобке носил две медали за зимние кампании на Востоке, он отступал от Моздока через весь Северный Кавказ и понимал, что, когда танки закопаны в землю по самую башню, ничего хорошего ждать не следует.
А в редкой цепочке боевого охранения солдаты нетерпеливо ожидали очередного выстрела ракетницы. В дыхании легкого ветерка они ловили редкие шорохи, и им мерещились бесшумно ползущие русские пластуны. Через каждые четверть часа ракета избавляла их от страха. Ее рыжий хвост срывал таинственный покров с двухсотметровой нейтральной полосы, изрытой воронками, и в призрачном, не дающем теней, фосфорически дрожащем свете просматривалась на всю глубину эта выжженная снарядами и бомбами, истоптанная разведчиками и минерами, безжизненная, ни к кому не ласковая земля.
Но когда истекла последняя минута пятого часа, над ничейной землей внезапно взвилась не рыжая немецкая, а изумрудно-зеленая советская ракета. Высоко-высоко в небе она весело хлопнула, разрываясь, и замерцала ярко, как утренняя звезда.
И этот веселый свет еще не померк, когда вдруг вспыхнула багровой иллюминацией извилистая линия советского переднего края — огненные сполохи от сотен орудийных стволов прочертили небо. С нарастающим визгом и ревом обрушился на фашистские, окопы, траншеи и блиндажи сокрушительный ураган. Он вздыбил сотни смерчей. Этот жуткий земляной лес мгновенно вырос и опал, погребая под собой все живое.
Ослепленный огненным валом, ефрейтор Ганс Глобке машинально нажал на гашетку и бессмысленно оглянулся на хобот «Тигра», который должен был защитить его и не защитил. Воздушный вихрь опрокинул ефрейтора на бревенчатый накат блиндажа, сорвал с головы стальную каску, а в тело впился горячий осколок. И не увидел больше Ганс Глобке ни своей ракеты, ни искореженного бронебойным снарядом хобота «тигра», ни последнего в его жизни фейерверка желто-белых змей, посланных гвардейскими минометами.
Орудийные залпы гремели беспрерывно, и линия разрывов неуклонно перемещалась в глубину гитлеровской обороны. Огненные змеи опаляли перепаханную снарядами землю. В четверть шестого над первым и вторым эшелонами немецко-фашистских войск рассеяли свой смертоносный груз эскадрильи пикирующих бомбардировщиков, а за ними над гитлеровскими позициями пронеслись на бреющем полете советские штурмовики.
Наступление Н-ской армии во вторник, а не в среду явилось кошмарной неожиданностью для командующего укрепленным районом. Внезапность испепеляющего массированного огневого удара не позволила своевременно оттянуть людей в ближний тыл. К тому же артиллерийская подготовка поразила гитлеровского генерала своей необычностью. Русские вели огонь вдоль всего фронта, но основной удар артиллерии, гвардейских минометов и авиации был сосредоточен северо-западнее деревни Сладкая Балка и юго-западнее хутора Камышовка — в квадратах Б6 и Б 9.
По диспозиции фланги были заблаговременно усилены. Но уже в первых донесениях цифры потерь на этих участках превзошли самые мрачные ожидания. С другой стороны, именно эти цифры убедили немецкого генерала, что русские не изменили направление главного удара и что рассредоточение их артиллерийского огня и действий авиации по всему фронту является лишь маскировкой. Предвидя жестокие атаки, генерал приказал дополнительно передвинуть на угрожаемые участки те небольшие резервы, которые он еще держал в квадратах Б7 и Б8.
Это и было то решение противника, которое предугадал командующий Н-ской армией, разрабатывая свою необычную артподготовку.
И вопреки первоначальному плану наступления на фланги фашистского укрепрайона, во вторник на рассвете ударная группировка танков и пехоты Н-ской армии атаковала противника в центре его обороны, мощным тараном врезалась в квадраты Б7 и Б8, развила прорыв в глубину и, выйдя на оперативный простор, перекрыла коммуникации и начала уничтожать по частям ожесточенно сопротивлявшиеся остатки войск противника.
На исходе дня на северной окраине Энска был выброшен парашютный десант. Атака парашютистов была поддержана одновременными действиями партизанского соединения и налетом советских штурмовиков на скопления немецких войск и транспорта в городе и на путях отступления.
II
Санька летел во весь дух, не разбирая дороги. Черные, как каблуки, пятки быстро мелькали, приминая росистую траву, выбивая дробь на задубевшей глине, перелетая через плетни. А сердце колотилось гулко и пугливо, как синичка в волосяном силке. На бегу Санька вертел головой и, видя, что происходило вокруг, бежал еще быстрее.
Отовсюду, со всех концов села, просторно раскинувшегося по склонам широкой лощины, со скрипом, с ревом моторов, лязганьем гусениц, ржаньем лошадей выезжали на грейдер легковушки, крытые и открытые грузовики, бронетранспортеры, зенитные пушки, счетверенные пулеметы, брички, фургоны, походные кухни.
