Нателла опустила вскинутую рук, догадавшись, что Андрей кого-то ждет.
Ждет не ее.
На минуту она окаменела от растерянности и нахлынувшей обиды, от страшного и неожиданного открытия. Смешалась, рванулась обратно, но через несколько шагов остановилась, не замеченная Готовцевым. Смятенность перебило любопытство, горькое и рассудочное, какое появляется у человека порой в минуты душевных потрясений. В потоке пассажиров Нателла Липченко поднялась на второй этаж и, устроившись в кресле у барьера, стала незаметно наблюдать за Готовцевым. Понимала, что низко и недостойно заниматься соглядатайством, и ничего не могла поделать с собой.
Хрипящий, как все репродукторы на свете, динамик объявил знакомый рейс и попросил пассажиров пройти к выходу на посадку.
Андрей с заметной неохотой покинул место у запасной двери и, поминутно оглядываясь, пошел к выходу на аэродромное поле.
Лишь тогда Нателла спустилась со второго этажа и пошла к барьеру, отделявшему провожающих от летного поля. Смотрела на Андрея, подошедшего уже к трапу самолета, и думала, как много человек делает глупого и унижающего.
Нателла медленно повернулась, чтобы уйти от барьера, но тут в разношерстной толпе провожающих она заметила светловолосую девушку в простеньком платье с короткими рукавами, которая энергично пробивалась вперед.
Сердце торкнулось где-то под самым горлом и остановилось в мгновенном оцепенении, ошарашенное догадкой.
Девушка в платье с короткими рукавами оказалась возле барьера и успела разглядеть Готовцева, делающего последние шаги по трапу.
— Андрей Алексеевич!..
Девичья рука взлетела над головами уже расходившихся от барьера провожающих, но тот, кто делал по трапу последние шаги, не увидел девушку, не услышал ее голоса.
Нателла Липченко в упор, с враждебной, все подмечающей пристальностью, разглядывала свою соперницу. С тайным удовлетворением отметила короткий, не классической формы нос и тяжеловатый для девичьего лица подбородок. Рассмотрела запудренные на переносице веснушки и слабые морщины на лбу. Втайне позавидовала припухлости молодых губ, легкой покатости плеч, не набравших еще зрелой женской силы.
Подумала, как нелепо иной раз выбирают мужчины себе женщин. Еще нелепее, чем они собственных обожателей.
— Раньше надо было приезжать, — с мстительным удовлетворением, ощущая, как слабнет внутреннее напряжение, сказала Нателла Константиновна. — Не увидел он вас.
— Кто не увидел?
— Готовцев… Андрей Алексеевич.
Повернулась и быстро пошла от барьера. Уходила стройная и сильная, элегантно причесанная, в летнем бархатном костюме цвета «усталой зелени».
Уходила и ощущала на себе взгляд девичьих глаз.
Сломалась за углом какого-то казенного здания, сложенного из равнодушно-серого силикатного кирпича.
— Девчонка!.. Дрянь такая!.. Ненавижу… Не отдам, все равно не отдам…
Вздрагивали от рыданий плечи под нарядным бархатом. Слезы портили лицо, накрашенные ресницы оставляли следы на пудреных щеках и скапливались в уголках умело подретушированных женских губ.
А в бездонной синеве истаивал самолет, увозящий в рядовую командировку начальника ОКБ Готовцева, не ведающего ни о встрече в аэропорту, ни о бессильных слезах Нателлы Липченко, всегда такой выдержанной и невозмутимой, умеющей с юмором оценивать собственные жизненные ситуации.
Глава 14. Заборский фантазер
Самолет успокаивал Готовцева. Могучие моторы с торжествующим ревом отрывали его от сутолочной земли, оставляя далеко внизу светофоры и надоедливые ряды машин, визгливо скрежещущих тормозами на перекрестках; освобождали от изнуряющей текучки, идей перспективщика Шевлягина и докладных записок заместителя по хозяйственной работе, требующих нудных разбирательств в причинах систематических опозданий молоденьких копировщиц, острого недостатка кадров в машинописном бюро и затянувшегося ремонта водонагревателя в буфете. Самолет освобождал от телефонных звонков и заседаний, забот о пропитании и огорчений по поводу стремительно пролетающего времени.
Внутри и снаружи летящего лайнера шла особая, невидимая пассажиру жизнь. В иллюминаторе сверху сияло в незамутненной синеве ослепительное солнце и неспешно плыли облака. Они напоминали заснеженную, чуть всхолмленную пустыню с лощинами, извилистыми прорывами небесных воздушных рек, с холмами розовеющих облачных башен, с неожиданными вершинами горных пиков, похожих на причудливые острова, вознесенные над облачным морем. Порой облака причудливо пластались друг над другом, словно неведомый небесный дизайнер расстелил их праздничным ковром, чтобы явить взорам летящих неподвластную им красоту небесных высей.
Удобно расположившись в откинутом кресле, Андрей Готовцев думал о двух разновеликих, но одинаково непонятных вопросах: почему Тамара не приехала в аэропорт, и за какой надобностью директор заборского завода вытащил его в командировку?
Проблему, имеющую конкретный результат, всегда анализировать проще. Видимо, мать не нашла сил сказать Тамаре Вяльцевой, что ее старший сын временно тронулся умом и надумал бестолковое провожание в аэропорту. Правильно поступила мудрая мамуля — не укладывались эти проводы в нормальные рамки.
«Нет худа без добра» — этой проверенной истиной должен утешаться Андрей Готовцев. Приехала бы Тамара в аэропорт, чтобы он ей сказал? Молол бы ненужную пустяковину или мычал неопределенные местоимения. Как бы объяснил, зачем потребовались ему вдруг такие проводы? Себе толком объяснить не может, а этой длинноногой пичуге и подавно не растолковать было бы. Ткнула бы она ему в нос что-нибудь еще похлеще, чем прошлый раз. Ткнула, и ответить было бы нечем.
И вторую проблему Андрей Алексеевич, несмотря на все попытки глубокого и детального анализа, тоже не мог разжевать. Даже при остроте мышления, всегда посещающей Готовцева на высоте десяти тысяч метров, выходило, что заборская командировка нужна лично Готовцеву и ОКБ так, как раку штаны.
Голос бортпроводницы, перебивая мысли, с отрепетированной вежливостью объявил, что температура за бортом самолета минус сорок два градуса.
При июльской-то жарище на земле!
— Ну за каким дьяволом ты меня-то вытащил? — сердито откликнулся Готовцев, когда Кичигин наконец членораздельно объяснил причину вызова в командировку. — У меня собственных дел сверх головы, а ты подваливаешь научную фантастику… Выдать проект модернизации и автоматизации расточного участка… Мы-то здесь причем? Пойми, Виктор Валентинович, что это не наш профиль. ОКБ занимается проектированием автоматизированных станочных линий, а тебе вынь да положь проект модернизации…
Кичигин спокойно слушал горячие тирады гостя. Сидел за директорским столом, чуть расставив локти, с той невозмутимостью, какая вырабатывается участием в многочисленных собраниях и совещаниях, где порой несут ахинею и толкут воду в ступе. Но ахинею все равно надо слушать и толчение воды надо терпеть, потому что дельные мысли чаще всего лежат как золотые самородки под грудой бесполезного песка. Виктор Валентинович молчал еще и потому, что для делового разговора, прежде всего, требовалось установить нормальное давление, при котором бы стрелка манометра эмоционального напряжения не упиралась с судорожным напряжением в красную черту, а спокойно и заданно раскачивалась на циферблате.
— Вытащил за две тысячи километров и суешь под нос невесть что… Проект модернизации расточного участка!.. Луну с неба тебе, случаем, снять не требуется?
Кичигин потрогал костистый подбородок и ответил, что луну с неба снимать пока ему не требуется.
— Пока! — насмешливо уточнил Готовцев, голос которого понемногу растрачивал сердитые нотки. — А потом может потребоваться? Ну и аппетиты у вас.
— Нормальные аппетиты, Андрей Алексеевич, сибирские. Ты не пугайся. Если нам луна потребуется, я по другому ведомству обращусь.
— И на том спасибо. Хорошо, когда люди понимают друг друга… Отметь мне, дорогой товарищ директор, командировку и подкинь в аэропорт. Как раз я к обратному рейсу успею.
Кичигин снова потрогал подбородок и ответил, что командировку он не будет отмечать и машину в аэропорт тоже наряжать не станет. Если уж Готовцев считает его безнадежным фантазером, а затею с модернизацией расточного участка несбыточным мечтанием, то по долгу гостеприимства полагается ему передохнуть с дороги, а вечером в компании с хозяином вкусить свежих хариусов. Завтра же, если гость пожелает, его честь честью отвезут в аэропорт, посадят в обратный самолет и вежливо помашут на прощанье…
— Одного я только не пойму, Андрей Алексеевич… За каким, извини, хреном, ты особое мнение в акте приемки записал? Пожелал, что ли, документально удостоверить собственные прогрессивные взгляды? Я твоей подписи поверил, а она, выходит, конструкторский треп?
