Возвратился Илья с кастрюлей и дымящейся сковородой. «Сперва отца покормим, потом сами сядем за стол», — сказал он. Майрам вспомнил: в сумке у него, что оставил у порога, есть парочка бутылок чешского пива. Бабек Заурбекович радостно подморгнул ему — выяснилось, что пиво да виноград — лучшего ничего для него нет.
Пошел Майрам за пивом, возвратился и… чуть не уронил бутылки. Илья сидел возле кровати отца и с ложечки кормил его. Только в этот момент Майрам увидел, что у Бабека Заурбековича нет рук. А Илья, будто не заметил растерянности, кивнул на стол: «Там стоит стакан — плесни в него пивца…» И пивом сын поил отца, поднеся к его губам стакан…
Бабек Заурбекович понял, что Илья не сказал напарнику, какой калека отец, — оттого и смотрит на него во все глаза Майрам, — через силу улыбнулся и нарочито весело заявил: «Вот так и живу, Майрам…»
Потом так и повелось: как Майраму представлялся случай приобрести чешское пиво, он брал и для Бабека Заурбековнча. Часто заглядывал и на базар, придирчиво выбирал виноград, не считаясь с ценой. Лучшей радости для Майрама не было, как счастливая улыбка отца Ильи.
Снаряд, оторвавший руки Бабеку Заурбековичу, задел и позвоночник. Но эта рана не давала знать о себе почти двадцать лет. Инвалиду войны дали квартиру в городе. «Один хороший человек выхлопотал для меня, — пояснил отец Ильи. — И работу мне нашли сносную: сидел в будке на проходной — покажут мне пропуск, нажму ногой на рычажок — вертушка крутится, и человек проходит на завод… А потом вот ноги отнялись. Из-за того осколочка, что повредил позвоночник… И теперь целыми днями читаю да телевизор смотрю… Да еще хлопоты всей семье доставляю…»
Однажды, расчувствовавшись, Бабек Заурбекович приподнялся на кровати и попросил Майрама заглянуть под нее. «Видал? — шепотом уточнил он. — Один из соседей работает на радио. Очень ему нравится, как я рассказываю разные случаи. Говорит, могут представить интерес для радиослушателей. Принес мне магнитофон. Вот мы теперь с Петей и организовали заговор. Как он возвращается из школы, поест да меня накормит, так и включает магнитофон, а я рассказываю. Потом слушаем, обсуждаем, если не то, списываем запись да снова начинаем… Теперь, мне кажется, получается. Вот когда все удивятся! — тут Бабек Заурбекович спохватился, попросил Майрама: — Ты уж, друг, не проговорись, не выдай мою задумку».
В другой раз он шепнул Майраму: «Не знаю, что у меня выходит, а внук придумал такое: мои рассказы с магнитофона на бумагу переписывает, потом поправляем и снова записываем… Спорим мы с ним о каждой фразе…»
В день Победы Майрам застал Бабека Заурбековича в стареньком кителе с орденами на груди. По случаю праздника помимо доставленного Майрамом пива Бабек Заурбекович выпил стаканчик беленькой, развеселился, острил… Потом, когда его перенесли на кровать, заскучал, стал рассказывать Майраму о войне, о том, что ему пришлось пережить… На прощанье подмигнул Майраму: «Теперь нас трое: Петя, я и мой сосед радиожурналист… Решили книгу писать»…
…Прежде чем отправиться в гости к Бабеку Заурбековичу, Майрам настоял, чтобы они с Ильей заглянули на базар. Но отец Ильи даже не взглянул на виноград. Он обрадовался гостю и нетерпеливо стал расспрашивать о съемках. Утолив свое любопытство, откинулся спиной на постель и, прищурившись, уточнил у Майрама:
— А знаешь ли ты, с кем скитался по миру ваш легендарный Мурат?
— Это я знаю, Дзамболат рассказывал. С Таймуразом Тотикоевым, сынком зажиточного горца. Гордый, себялюбивый был. На танцах увидел девушку и в ту же ночь похитил. Своего друга Тотырбека Кетоева уговорил помочь ему…
— На свою голову этот друг согласился. Не знал Тотырбек, что унесут они в бурке Зарему, которую он сам любил, — сокрушалея Бабек. — Надо же! Как бывает в жизни, а?.. Она тайно была влюблена в Таймураза и вовсе не догадывалась, что похищенной-то оказалась по ошибке — в темноте комнаты Таймураз вместо Мадины — старшей дочери Дахцыко Дзугова — закутал в бурку младшую девчушку… Утром, когда в пещеру, куда доставил похититель свою жертву, проник бледный утренний свет, он к ужасу своему увидел не свою избранницу.
Коротким было счастье Заремы. Гордый Таймураз не мог снести усмешки судьбы. Любовь чистой и искренней, но нежеланной девушки тяготила его. И однажды он, инсценировав свою гибель в бурной горной реке, бежал из Осетии. В пути он присоединился к Мурату Гагаеву, отправлявшемуся на заработки, и многие годы вместе с ним скитался по разным странам.
А тем временем Зарема, считавшая себя вдовой, родила сына, которого назвала Тамуриком, и прошла муки ада, чтобы его вырастить. Потом дороги Мурата и Таймураза разошлись. Мурат не мог усмирять себя, когда видел несправедливость, вмешивался в чужие дела, и это оборачивалось для него страданиями, Таймураз же хотел добиться успеха любыми средствами и отказался продолжать поиски праведного счастья совместно с Муратом. Это случилось на ферме Роллинса. Убедившись в том, что случайно стал штрейкбрехером, Мурат покинул ферму. А Таймураз остался.
— А что дальше произошло с Таймуразом на ферме мистера Роллинса ты не знаешь?! — торжествующе заявил Бабек.
— В сценарии этого нет — признался Майрам.
— Хочешь узнать? — Бабек Заурбекович, покосившись на дверь, быстро сказал: — Первая глава книги готова. Сосед вчера принес исправленную, отпечатанную. Она там, — кивнул он на прикроватную тумбочку. — В верхнем шкафу. Бери домой. Почитай… Она поможет тебе в работе над ролью… Да, — вспомнил он. — Там начинается с мистера Тонрада. Это чужестранец-путешественник, что случайно оказался в Хохкау в тот самый вечер, когда Таймураз и Тотырбек совершили похищение Заремы.
…Перед сном Майрам раскрыл папку и стал читать…
…Тонрад пробивался к входу сквозь толпу зевак и репортеров, когда его узнал фотокорреспондент из «Нью-Йорк тайме». Обдав Тонрада вспышкой магния, он закричал на всю толпу:
— Вы будете защитником Великого убийцы?! Сенсация! Я так и назову свой репортаж: «Очередная причуда мистера Тонрада».
— Почему причуда? — удивился Тонрад.
— Ну как же! Кто еще станет защищать Великого убийцу?!
В огромных коридорах шаги Тонрада отдавались воспоминаниями шестилетней давности, когда он впервые появился в этих степах Дворца правосудия и шел с гордой радостью достигнутого успеха. Тогда страстным желанием было походить на своего учителя и шефа мистера Притла. Если бы тогда кто-нибудь ему сказал, что наступит время, когда он будет с отвращением думать об этом здании и станет избегать своего любимца и идола, Тонрад не стал бы разговаривать с человеком, посягнувшим на святая святых его надежд и чаяний. Но уже через три года с глаз его слетела пелена, мистер Притл обрел совершенно другое, свое истинное обличье, и Тонрад стал с отвращением думать о своей профессии. Для этого надо было случиться, чтобы он выступил защитником дела, обвинение в котором представлял его учитель. И все тайные пружины, которыми манипулировал шеф, вдруг стали отчетливо видны, как и суть их борьбы, заключавшаяся в том, кто ухитрится одержать верх в схватке обвинения и защиты, кто выиграет поединок.
Горечь, горечь, горечь, — и с ними страдания, нравственные и физические, обрушились на молодого, подающего большие надежды адвоката. Но не первое поражение, как думали более опытные коллеги Тонрада, явилось причиной его замкнутости и нежелания браться за новые дела, а внутренние муки при мысли, что все твои праведные мечтания неосуществимы, что во Дворце правосудия меньше всего думают о справедливости. Бессилие, что овладевало им, когда он провожал глазами опечаленных приговором его подзащитных, ни в чем не повинных жертв неправомерности и ухищрений верткого, хитрого Притла, эта немощность утвердить правду отравили его сознание и заставили бежать из серого здания.
Приближаясь к кабинету, берясь за замысловатые нарезные дверные ручки, мистер Тонрад чувствовал, как весь он вновь напрягся, мысленно ведя давний, безмолвный спор со своим учителем.
Секретарши не было в приемной. Тонрад вспомнил о своей вине перед мисс Мэнфи, которую он должен был поставить в известность о своем намерении отправиться в Европу, чтобы заняться наукой. Но разговор не состоялся, и вина в том огромного здания, в которое он поклялся больше не входить. И это хорошо, что Мэнфи нет в приемной, ибо один ее взгляд заставил бы Тонрада потерять уверенность в себе, а ему надо предстать перед Притлом сильной личностью, человеком, познавшим жизнь и ее проявления в обществе. Он рано радовался отсутствию Мэнфи, ибо первое, что ему бросилось в глаза, когда он открыл дверь в кабинет Притла, были стройные ноги с бесстыже оголенными коленками, что выглядывали из-под стола, на котором стояла пишущая машинка. Он видел, как вздрогнули эти ножки при скрипе двери, как секретарша старалась освободиться от объятий Притла, стоявшего за ее спиной. Тонрад улыбнулся в ответ на свирепый взгляд учителя, не успевшего убрать свои руки с прекрасных плеч девушки. Развязно плюхнувшись в кресло, Тонрад беззаботно улыбнулся:
