Скоро хватиться его не могли: приятели и дамы знали, что он затворился в кабинете с папой, пана терпеливо будет дожидаться возвращения гостя из туалета. На всякий случай он ударился все же не по дороге, а напрямую, через лес, тропкой. Заблудиться здесь было невозможно.
Hа проспекте уже — он вышел к Дому ученых — Телятников вспомнил: денег же ни копейки! Даже автобусных талончиков нет. Да и какие сейчас автобусы… Придется возвращаться, успокаивать народ, врать чего-нибудь: дурно стало, пошел подышать. Мама опять глаза по тарелке сделает: ясно! назюзюкался все-таки. Тьфу ты!
И тут — о Его Величество Случай! — подкатило такси с зеленым огоньком. Водитель даже сам дверцы приоткрыл: «В город?»
— Денег нет, земеля, — сознался Телятников. Не сообразил сразу, что может рассчитаться на месте, в общежитии.
Водитель подумал секунду:
— Куревом не богат?
— Есть.
— Садись, — сказал водитель. — Хоть по-московскому успеть встретить.
На полпути подхватил он, однако, шумную компанию — двух девиц и пария, — собравшуюся всю ночь колядовать по друзьям и знакомым. Водитель предупредил их, кивнув на Телятникова: «Это мой сменщик». Но компании наплевать было, кто такой Телятников, рассчитались они сразу и более чем щедро.
Водитель повеселел.
— Я тебя в центре выброшу, перед площадью, — сказал Телятннкову. — Годится? А то, знаешь, пока её в стойло, пока то-сё…
На площади, в сказочном городке, возведенном вокруг великанской елки, было многолюдно. Из распахнутых ртов снежных богатырей и чудищ, по ледяным языкам-горкам сплошным потоком катилась визжащая толпа. Был тот час новогодней ночи, когда народ, оторвавшись от праздничных столов, двинулся в центр, к елке — подурить, поразмяться.
Телятников тоже проник в дыру, куда-то под мышку богатыря, поднялся (и спину подпирали) по деревянным, скользким ступеням, вдруг оказался в огромной, разверстой наружу пасти и ухнул вниз — стоя. У подножья горки не удержался — сзади подшибли, — упал, завертелся пропеллером — и сам подшиб какую-то глазеющую на этот балдеж девчушку. Вскочил, поднял свою жертву, хотел было обругать ее, а девчушка, приступив на правую ногу, вдруг ойкнула от боли, обвисла у него в руках. В следующий момент налетели на них две возбужденные бабехи, замахали варежками, закудахтали: «О, Дульсинея-то! Уже обнимается, тихоня! Уже с кавалером!» — и узнали Телятникова: «Володя! Ура! С Новым годом!»
И Телятников узнал налетчиц: студентки из нархоза. Как-то раз был у них в гостях, в общежитии, Марик и Рудик затащили.
— Тихо, девчонки, тихо! — усмирил он их. — Не толкайтесь. У нее вой с ногой что-то. Идти не может.
— Ой!.. Ай!.. — запереживали девушки. — Что же делать-то! Надо такси поймать!
— Да где его сейчас поймаешь? — сказал Телятников. — Ну-ка! — он легко поднял девчушку.
Они пошли.
Подружки семенили рядом, стараясь хоть как-то помочь Телятннкову, ручку-ножку поддержать этой… ушибленной. Больше мешали. Он вспомнил их имена: худая и чернявая, вся какая-то развинченная — кажется, Зинаида; та, что постепеннее, самоуверенная толстуха — почему-то Maнефа. Маня, наверное? Маша… Телятников тогда, при знакомстве, не поинтересовался.
До общежития было недалеко, квартала три, и девчушка оказалась совсем легонькой — вначале. Но помаленьку руки у Телятникова начали уставать.
— Эй, там, на нижней полке! — окликнул он. — Ты живая еще? Держись, пожалуйста, за шею. А то виснешь, как… Уроню ведь.
Она обняла его за шею, неожиданно крепко, прижалась холодным носом и губами к щеке. Новое дело! Телятников завертел шеей:
— Задавишь!.. Где вы такого сумасшедшего ребенка откопали? — спросил подружек. — Удочерили? Что-то в прошлый раз я ее не видел.
— Она в академическом отпуске была, — объяснила Маиефа. — После операции. Ей ногу резали.
— Хорошо еще, что не ту самую подвернула — другую! — это Зинаида.
— Укусись! — одернула ее Манефа. — То на одну хромала, а то на две станет.
— Сама укусись! На две… скажешь.
В общежитии, в комнате, они стащили с нее сапожок, осмотрели ногу, пощупали, помяли — Дульсинея попищала маленько, поморщилась.
— Ерунда! — решили девицы. — Растянула маленько, Или ушибла. До свадьбы заживет.
— Верно. Даже и опухоли нет. Могла бы сама дойти, притворяшка.
— А ей на ручки захотелось, лялечке маленькой!
Телятников, пока они вокруг нее хлопотали, рассмотрел девчушку: худенькая, тоненькая, словно бы прозрачная. Дюймовочка этакая. Дюймовочку она еще нарядом своим напоминала. Платьице на девчушке, когда она сняла шубу, оказалось белым, воздушным, вроде подвенечного. Правда что — лялечка маленькая, куколка. Но глаза из-под короткой челки смотрели скорбно, посторонними были на ее детском лице. И в уголках губ — скорбные морщинки. Неожиданное, странное лицо.
Решили пить чай. Тем более что все необходимое для него имелось на столе, даже не до конца разрушенный торт. Беду пронесло, девицы опять развеселились, задурили.
— Володя, Володя, скажи тост! — кричала Зинаида.
— Под чай-то? Офонарела! — смеялась Маиефа.
— Ну, а почему бы? — Телятников задумался на мгновенно — и срифмовал: — Всем святошам отвечаем: Новый год встречаем чаем!
— Гениально! — подпрыгнула на стуле Зинаида. — А теперь я!.. Нет, пусть сначала Дульсинея. Дульсинея, давай! За своего спасителя!
— Спаситель! — фыркнула Манефа. — Чуть не изувечил.
— Ну, за носителя! Вообще, сидит… как не знаю кто! Ей кавалер, можно сказать, с неба свалился, другая бы, точно, сдохла, а эта… Давай говори!
Дульсинея подняла свою чашку двумя руками, словно боясь по удержать одной, повернулась к Телятникову — и вдруг заплакала. Заревела, беззвучно содрогаясь, выплескивая чай на подол.
Зинаида и Манефа понимающе переглянулись: началось!
«Чего это она?» — одними губами спросил Телятников.
Зинаида ответила громко:
— Да ну! Блаженная! Никто замуж не берет.
— А кто берет, за того она не хочет, — добавила Манефа.
— Да кто берет? — Зинаида дернула плечом. — Этот, что ли? Будто не знаешь.
Телятников не понял — о ком они. Удивленно уставился на Дульсинею.
— Ты что, правда, замуж хочешь? — он осторожно отнял у нее чашку.
Девушка, шмыгнув носом, кивнула.
— Так выходи за меня! — великодушно предложил Телятников. — Пойдешь?
— Пойду, — сказала Дульсинея. Зинаида захлопала в ладоши:
— Ой, правда, Володя, женись на ней! Женись! Манефа сказала: «Пф!» — и сочувствующе глянула на Телятникова: вот идиотки!
Но Зинаиду уже взорвала эта идея. Она сбегала куда-то, вернулась с открытой бутылкой шампанского, приплясывая («Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба!»), обежала стол, налила всем:
— Горь-ко!
И покатилась «свадьба».
Телятников добродушно улыбался. Ему было легко, забавно. С «невестой» он целовался так, будто ему в фантики это выпало. «Невеста», однако, была серьезна. Телятников, даже когда поворачивался от нее к столу, к общему веселью, знал, щекой чувствовал: Дульсинея смотрит на него, глаз не отводит. «Ой-ой!» — думал Телятников. Но не дальше.
Где-то, в красном уголке, наверное, звучала музыка. Там все еще танцевали.
Разгоряченная шампанским Зинаида то и дело убегала туда — поплясать. Один раз исчезла надолго.
— Вот бешеная-то! — сказала Манефа и вышла. И тоже не вернулась.
И музыка скоро умолкла. И вообще, шел уже седьмой час утра. Телятников поднялся — где же девчонки-то? — дернул дверь. Дверь не подалась.
— Они не придут, — напряженным голосом сказала за спиной Дульсинея.
«Конечно, не придут!» — запоздало разгадал их маневр Телятников. — Ай да девахи! Это у них, значит, свадьбой называется? Гениально! Простенько и со вкусом. Сегодня одной сыграют, завтра — другой. Хорошо устроились!.. А ты не ждал? Не плыл по течению? Совсем-совсем? Ой, врешь!.. Вот и приплыл. И не барахтайся. Смешно барахтаться. Да и зачем?..»
Он вернулся к столу, взял Дульсинею за плечи, грубовато спросил:
— Ну, что будем делать, невеста?
Дульсинея закинула лицо, воспаленно заговорила: — Я знала, знала, что так будет! Еще когда ты меня нёс — зналаІ Чувствовала!.. И пусть! И пусть, пусть!.. Если бы они не догадались — я бы сама!..
У них ничего не получилось. Сначала Телятникову мешали ее готовность ко всему, торопливость, которые принял он за доступность, за порочность. Да она сама ему это подсказала — своим признаньем: «знала». А потом оказалось — оба они совершенно неопытны (ои и не подозревал, что здесь опыт какой-то нужен). Телятникова вдруг оглушил стук собственного сердца: «Да как же она?! Почему?!» — и больше он уже ничего в себе не слышал, кроме этих бешеных ударов. Девчонка, не понимая, что с ним происходит, ловила в темноте его прыгающие руки, целовала: «Милый! Милый!.. Ну, что ты? Что?»
