Иван Иванович с трудом отказался:
— Спасибо, Александра Матвеевна, сыт покуда — съел полпуда, я на несколько минут, есть дело к Вере Сергеевне...
Голубева, поняв, что гость действительно спешит и за стол не сядет, пригласила его в дом. По дороге сетовала:
— Ума не приложу, что это с моими Остапенками. Светлана Леонтьевна подала заявление на расчет. Уж я с ней и так и эдак — ни в какую. Тогда я — к ее супругу. А он и слушать не захотел, накричал, еще и оскорбил: «Развели в своем универмаге бордель!» Ну, надо же такое! У нас все, даже девочки-ученицы, серьезные и самостоятельные. Может быть, у Остапенко нелады по работе? Скоро перевыборы. Может, райком решил не рекомендовать его на следующий срок? Остапенко у нас в Стретинке уважают. Его мать шепнула мне, что он продает дом и уезжает из района совсем...
Что мог ответить Иван Иванович? Через минуту на Веру Сергеевну навалится ее собственное горе, подомнет, сломает, и ей будет уже не до чужих неурядиц. А в обломках мишурного счастья майор милиции Орач будет отыскивать следы матерого преступника.
Оправдывает ли такая цель ту великую моральную утрату, которую понесет эта женщина? Не оставить ли ее в счастливом неведении? Пусть сама ищет горькую истину, собирая по крохам. Может быть, на это уйдут годы, и тогда правда, рассиропленная во времени, не прозвучит выстрелом в упор, а отзовется лишь сердечной ноющей болью. Будет это тихое нытье особенно саднить долгими осеннее-зимними вечерами и ночами, когда в большом, ставшем вдруг неуютным, доме воцарится густая тишина, за которой стоит пустота. Никого, способного отогреть сердце лаской... Никакой надежды на встречу... Никакого будущего у робкой надежды...
Что нужнее человеку: горькая правда или праведная ложь? Что из них добрее к нам? Врач никогда не говорит тяжелобольному: «Вы умрете через месяц», «У вас в запасе — неделя», «Вам осталось несколько часов...» А вот священники принимали предсмертную исповедь и соборовали живых, собравшихся в вечный путь.
У жизни в тот момент, и раньше, и в будущем, был и будет для майора милиции Орача однозначный ответ на этот вопрос — его диктовала злая необходимость. Но когда у тебя на глазах рушатся великие человеческие надежды, превращаясь в труху, в пепел, ты каждый раз невольно задаешь себе один и тот же вопрос: «А имею ли я право разрушать?..»
— Вера Сергеевна, — обратился Иван Иванович к женщине все еще счастливой, когда они сели за стол в просторной комнате, где за плотными ставнями жила приятная прохлада, — вы не смогли бы описать подробнее внешность брата Леонида Николаевича?
Никакого скрытого смысла в вопросе Ивана Ивановича она не почувствовала, весь мир для нее теперь был расписан радужными красками, все люди — изумительные, добрые, справедливые.
— Ему за пятьдесят. Очень сердитый. Когда говорит, раздуваются ноздри, как у скаковой лошади, — припоминала она.
— Не было ли у него особых примет? Какая-то странная походка, что-то на лице, наколки на руках... — помог Иван Иванович наводящим вопросом.
— Были приметы! — легко отозвалась Вера Сергеевна. — Короткая борода. Рыжеватая. Наверно, подкрашивает, на висках — седина. И в бороде «серебро» должно быть.
Рыжая борода...
Иван Иванович достал из кармана заранее припасенный фотопортрет Папы Юли.
— Похож?
— Он! — ахнула Вера Сергеевна. — Только в жизни посердитее. Вы знаете, я очень стеснялась его. Он знал, что мы с Лешей стали близкими людьми, но еще не расписались. Мы с Лешей договорились: минует год после смерти его жены Елизаветы Антоновны... Какая необычная фотокарточка! — удивилась Вера Сергеевна.
— Портрет этого матерого преступника нарисовал художник по описаниям очевидцев. — Иван Иванович старался хоть как-то подготовить Веру Сергеевну ко встрече со злой правдой.
— Преступник?! — ужаснулась женщина, внимательно всматриваясь в фотопортрет. — Но он Леше всего лишь сводный брат, они двадцать лет не встречались, — поспешила она изготовить алиби для своего друга.
Тогда Иван Иванович передал ей фотопортрет Дорошенко.
— А это кто?
— Леша! — ахнула Вера Сергеевна. — Вы знаете, в жизни он постарше выглядит, у него появились залысины. — Она показала на себе, где Лешины залысины берут начало и где сходят на нет. — Он многое пережил: война унесла всех близких, жена последние пятнадцать лет лежала без движения — ее разбил паралич. Леша возле нее был и кормильцем, и сиделкой, — Вера Сергеевна явно любовалась фотопортретом. Но к ней подкралась тревога, набросила на сердце черную сеть. Женщина перевела взгляд с фотопортрета Дорошенко на аналогичный портрет Папы Юли. Удивилась схожести манеры исполнения и необычности: под портретом, выполненным до пояса, были нарисованы ноги: брюки и ботинки. — Иван Иванович, а откуда у вас такая фотокарточка Леши?
Сейчас майор милиции Орач должен крутнуть магнето и взорвать мину, подведенную под счастье этой скромной женщины.
— Этот человек совсем не тот, за кого выдавал себя.
Она не понимала, о чем идет речь. Глаза стали пустыми-пустыми. Она продолжала улыбаться, но уже не от полноты счастья, а по инерции.
— С ним что-то случилось? Он погиб? — вырвалось у нее.
— Нет, жив здоров. Только он не Черенков. У него другая фамилия: Дорошенко.
И тогда она рассмеялась. Ее потешало неведение майора милиции.
— Я своими глазами видела документы. Мы, женщины, очень любопытные. Когда я впервые зашла к нему в номер, они лежали на столе. Кто-то позвонил. Леша сказал, что забыл утром заплатить за номер, и вышел. Я видела и паспорт, и партийный билет. А когда приехали ко мне, рассмотрела повнимательнее. В паспорте перечеркнута отметка загса о регистрации брака и написано тушью: «Умерла». Стояла круглая печать. В партийном билете — отметка об уплате партийных взносов. У Леши постоянный оклад — сто восемьдесят рублей.
Она не хотела расставаться со своими заблуждениями, считая их великой правдой. Как ее переубедить?
— Четыре месяца тому назад у Черенкова похитили документы, ими и воспользовался Дорошенко.
— А жена?
— Что «жена»?
— Умерла?
— Да нет же. Жива. У них двое детей.
— Тогда это не он. В паспорте стояла отметка о смерти жены, а отметки о детях не было. И потом я же слыхала, как брат укорял его.
Если человек хочет верить, его ничем не проймешь, он находит тысячи подтверждений своей правоте. Вера! Блаженная слепота! Неограниченная способность во всем многообразии жизни видеть проявление только одного закона, одного явления, одного символа.
— Вспомните ситуацию, предшествовавшую разговору братьев о вас, — пытался Иван Иванович помочь женщине избавиться от заблуждений.
— Номер у Леши был отдельный. Я пошла в туалет сполоснуть стаканы. Они заговорили.
— Все это было сделано специально, чтобы вы услышали. И «случайное» знакомство в кафе — не случайно. Через ваше сердце эти двое преступников искали путь к магазину.
— Нет! — выкрикнула Вера Сергеевна. Но тут же спазмы перехватили горло, и она прохрипела: — Какой вы... страшный человек. Я и не знала... Очернить того, кого вы ни разу в жизни не видели в глаза!
— Вера Сергеевна, — убеждал пораженный силой ее любви и беспредельностью веры Иван Иванович. — Я прослужил в армии семь с лишним лет. Ехал домой с радужной надеждой и большим чемоданом, полным подарков. Дорошенко огрел меня ломиком по затылку, едва не отправил на тот свет. А перед этим мне казался таким свойским парнем!
— Если он такой бандит, как вы говорите, то почему гуляет на свободе? Куда смотрит милиция?
Она была по-своему права, и Иван Иванович не мог объяснить ей ситуацию в двух словах, мол, Дорошенко за прежнее свое получил.
— Уйдите! — жестко потребовала Голубева.
Иван Иванович покачал головой: «нет, уйти не могу». Он взял у Веры Сергеевны фотопортреты и спрятал их в блокнот.
— Даже если бы все это было правдой, зачем вы мне сказали? Зачем? — потребовала ответа женщина.
— Они ограбили не только ваш универмаг... Там, где они проходят, всходит горе. А «сводный брат» — один из тех, чьи руки обагрены кровью советских патриотов в годы Отечественной войны. Вы слыхали о трагедии во дворе благодатненской школы? Двадцать семь человек... Среди них — моя учительница... Я их видел своими глазами... Григорий Ходан, — пояснил Иван Иванович причину своей жестокости.
Но Вера Сергеевна уже не хотела ничего слышать.
— Какое отношение имеет Леша к вашему Ходану? Он что, вместе с ним расстреливал людей в благодатненской школе? Нет же! Так что знайте: я вам не помощница! Появится он сейчас на пороге, вы захотите его арестовать — я брошусь ему на помощь и ударю вас, чем смогу! — шептала она неистово. — Никто из мужчин до него не касался меня. Он — мой муж! Единственный и любимый, что бы вы о нем ни говорили. Я жду от него ребенка. Так зачем же, зачем вы мне все это рассказали? Вы самый жестокий из всех людей, которых я встречала. Уйдите! Уйдите!
