Сначала Захар Денисович попробовал взять Федора на испуг и, видя, что это принесло известные результаты, решил ударить по совести.
— И не стыдно тебе, и не совестно в глаза мне глядеть? Я тебя кормил-поил, а ты… Эх, Федор, Федор, так по хрестьянски не делают. Да ты, чево доброго, не комсамалист ли? Это они, христопродавцы, смутьяны, мать их распротак, могут так исделать!..
Захар Денисович укоризненно покачал головой, искоса наблюдая за Федором.
Федор стоял опустив голову, переминая в руках картуз. Он понимал только одно, что все планы его, обдуманные ночью о том, как скорее заработать денег на лошадь, пошли прахом. Что-то непоправимо-тяжелое навалилось на него, и из-под этой беды ему уж не вырваться.
Молча повернулся и пошел на гумно. Там уж пожаром полыхала работа: возили с дальних прикладков хлеб, пыхтела машина, орал Фрол-зубарь, пихая в ненасытную пасть молотилки вороха пахнущего крупнозернистого хлеба, визжали бабы, подгребая солому, и оранжевым колыхающимся столбом вилась золотистая пыль.
В гостях у сына
В этот день Федор ходил как во сне. Все валилось у него из рук.
— Эй, ты, раззявин пасынок, куда правишь? Куда правишь, куда правишь, мать твою! — орал, хмуря брови, хозяин.
Федор, встрепенувшись, дергал быков за налыгач и невидящими глазами глядел на ворох мякины, который зацепил он задними колесами арбы.
Обедали наскорях тут же на гумне, и снова сначала будто нехотя, потом все веселей, все забористей начинала постукивать машина, суетливей расхаживал около лоснящийся от минерального масла машинист, чаще кормил зубарь ненаедную молотилку беремками хлеба, и ошалевшие рабочие, чихая от едкой пыли, сменившись, жадно по-собачьи хлебали из ведер воду и падали где-нибудь под прикладком передохнуть. Уже перед вечером Федора позвали во двор.
— Там тебя какая-то побируха спрашивает, у ворот дожидается! — крикнула на бегу хозяйка. Размазывая рукавом грязь на взмокшем от пота лице, Федор выбежал за ворота. Около забора стояла мать.
Дрогнуло и в горячий комочек сжалось у Федора от жалости сердце: за два месяца постарела мать лет на десять. Из-под рваного желтого платка выбились седеющие волосы, углы губ страдальчески изогнулись вниз, глаза слезились и беспокойно и жалко бегали: через плечо у нее висела тощая излатанная сума, длинный изгрызанный собаками костыль держала она, пряча за спину.
Шагнула к Федору и припала к плечу… Короткое, сухое, похожее на приступ кашля, рыдание.
— Вот как пришлось… свидеться… сынок.
Костыль мешался ей в руках, положила на землю и вытерла глаза рукавом. Хотела улыбнуться, показывая Федору глазами на суму, но вместо улыбки безобразно искривились губы, и частые слезы, задерживаясь в ложбинках морщин, покатились на грязные концы платка.
Стыд, жалость, любовь к матери, спутавшись в клубок, мешали Федору говорить, он судорожно раскрывал рот и поводил плечами.
— Работаешь? — спросила мать, прерывая тягостное молчание.
— Работаю… — выдавил из себя Федор.
— Хозяин-то как? Добрый?
— Пойдем в хату. Вечером поговорим.
— Как же я такая-то?.. — испуганно засуетилась мать.
— Пойдем, какая есть.
Хозяйка встретила их у крыльца.
— Куда ты ее ведешь? Нечево давать, милая! Иди с богом.
— Это моя мать… — глухо сказал Федор.
Хозяйка, нагло усмехаясь, оглядела ежившуюся женщину с ног до головы и молча пошла в дом.
— Марья Федоровна, покормите мамашу. С дороги пристала… — заискивающе попросил Федор.
Хозяйка высунула в дверь рассерженное лицо:
— Двадцать обедов, што ль, собирать?.. Небось, не помрет и до вечера! С рабочими и повечеряет!
Резко хлопнула дверь, в открытое окно доносился негодующий голос:
— Навязались на мою шею чорты… Старцев понавел полон двор. Штоб ты выздох, проклятый! Взяли дармоеда на свой грех!..
— Пойдем ко мне, под сарай, — богровея прошептал Федор.
Горький хлеб
Смерклось. Тишиной сковалось гумно. Рабочие пришли вечерять в дом. В кухне накрыли три стола. За одним сидел хозяин с женой, машинист, кое-кто из рабочих и в самом конце стола Федор с матерью.
Захар Денисович вяло хлебал жидкую кашу и, поглядывая кругом, морщился: больно уж много с‘едают рабочие, — что ни день, то пуд печеного хлеба, жрут будто на поминках.
Машинист угрюмо молчал, ему нездоровилось. Фрол-зубарь смачно жевал, двигая ушами, и болтал без умолку:
— Ну, как, дорогой хозяин, доволен работой?
— Доволен, доволен и чему доволен?… — гнусавил Захар Денисович. — Молотьбы пропасть, а рабочие по нонешним годам вовсе не такие, как до войны были. Усердия нету, вот оно што! Взять вот хоть бы мово Федьку, — жрать-то он мужичок, а работать мальчик. Все дело на хозяине, а ему деньги плати бог знает за што.
Федор искоса глянул на мать, она заискивающе и жалко улыбалась. Хозяйка нарочно отставила подальше от нее чашку с кашей, на самый край сдвинула хлеб. Федор видел, что мать ест без хлеба и каждый раз привстает с скамьи, чтобы дотянуться ложкой до чашки.
— Работать они мальчики, — хихикая повторил хозяин (выражение это, как видно, ему понравилось), — а уж исть му-жич-ки!..
Фрол метнул взгляд на бледное лицо Федора, и губы его дрогнули.
— Это ты про кого же говоришь? — сухо спросил он.
— Вообче.
— То-есть как это вообче?
Фрол отложил ложку и слег над столом. Прижмурив глаза, он упорно глядел в переносицу хозяину и сжимал и разжимал кулаки.
— Вообче про рабочих, — не замечая придирки, самодовольно проговорил Захар Денисович. Рабочие за соседними столами, чуя назревающий скандал, перестали гомонить и прислушались.
— А если я тебе, гаду, за такие слова по едалам дам? — громко спросил Фрол. Хозяин оробел: выпучив глаза, он молча глядел на потное и рассерженное лицо зубаря.
— Как это?.. — выхаркнул он под конец.
— Хошь попробовать?.. Так я могу!..
— Ты гляди, брат, за такие выраженье сразу в милицию!..
— Што-о-о?..
Фрол шагнул из-за стола, но машинист удержал его за руку и с силой посадил на скамью.
— Выражаться тут нечево!.. — опамятовавшись, бубнил Захар Денисович.
— Тут и выражаться нечево, а морду твою глинобитную исковырять, как пчелиный сот, вот и все!.. — гремел расходившийся зубарь. — Ты не забывай, подлюка, што это тебе не прежние права! Я на тебя плевать хочу! И ты не смей смываться над рабочими! Не я на месте этого Федора, а то давно бы из тебя душу вынул!.. Рад, што попал на мальчишку и кочевряжишься? Знаем вас таких-то!.. Што прикусил язык?.. Цыц!.. Нынче исправнику не пожалишься!.. Я в Красной армии кровь проливал, а ты смеешь над рабочими смываться!?..
— Замолчи, Фрол, ну, прошу тебя, замолчи!.. — тряс машинист рукав морщеной гимнастерки.
— Не могу!.. Душа горит!..
Хозяин присмирел и свел разговор на урожай, на осеннюю запашку. Машинист, до этого молчавший, чтобы сгладить впечатление, произведенное скандалом, охотно поддерживал разговор. Захар Денисович неожиданно сделался ласковым и предупредительным до приторности. Щедро угощал рабочих, под конец даже Федору сказал:
— Ты чево же, брат Федя, без хлеба ишь? Хозяйка, отрежь ему краюху!.. Хлеба у нас теперя, бог даст, хватит.
Федор отдвинул черствую краюху и в ответ на недоумевающий взгляд хозяина ответил, кривя губы:
— Хлеб у тебя горький!..
— Правильно! — стукнул кулаком зубарь и вышел из-за стола следом за Федором. Рабочие поднялись за ними охотно и дружно.
Захар Денисович, багровея и моргая глазами, перебегал от одного стола к другому, визжал пронзительно:
— Што ж вы, братцы?.. Ишо каша молошная есть!.. Хозяйка, живо мечи все на стол!..
— Благодарствуем за хлеб-соль! — насмешливо сказал чей-то голос.
Расплата
Утром не дожидаясь завтрака, мать Федора засобиралась уходить.
— Может, передневала бы? — нехотя спросил Федор. Он почему-то ощущал непреодолимый стыд за себя, за хозяина, за мать, за всю жизнь свою, такую безрадостную и постылую. Поэтому ему было совершенно безразлично, останется ли мать на день или нет, несмотря на то, что еще вчера он ощущал при встрече с ней такую огромную солнечную радость.
