— Ровно одиннадцать. Не может быть, чтобы у меня часы бежали.
— Нет. У вас всегда все тютелька в тютельку, — произнес Пухов и захохотал.
— Не надо. — Аким Морев тронул его за плечо. — Что ж, в самом деле пора начинать. — Он нажал кнопку и, когда в кабинет вошел Петин, спросил: — Где же народ?
— В приемной. О чем-то спорят.
— Зовите.
В кабинет вошли Опарин, редактор областной газеты Рыжов и секретарь обкома по сельскому хозяйству Мордвинов. Рыжов, как всегда, женственно улыбнулся, потер руки и подсел было к Сухожилину, намереваясь что-то спросить, но тот, кивнув на стул против себя, тихо произнес:
— До тех пор, пока вы решительно не займете принципиальной линии, я с вами рядом сидеть не могу. Пожалуйста.
Аким Морев сосредоточился на том, что обязан был сейчас сообщить бюро обкома партии, в то же время, настораживаясь, следил за каждым движением Сухожилина, даже за тем, как у того тонкие, плотно сжатые губы порою изгибались в саркастической улыбке.
«Напакостить может», — думал он, ища в уме «вступительные» слова.
Мордвинов, как всегда, покорно и тупо смотрел в рот Акима Морева, ожидая, что тот скажет.
— Я, товарищи, хотел бы, чтобы сегодняшнее наше заседание носило неофициальный характер, — начал Аким Морев и тут же услышал возражение Сухожилина:
— Тогда пригласите нас к себе на квартиру, потолкуем за чашкой чаю. Нет. Я настаиваю, чтобы заседание шло под стенограмму. Нельзя дальше терпеть: вся центральная печать трубит о провалах в колхозах нашей области, продукты в магазинах города расхватываются колхозниками, а первый секретарь обкома хочет отделаться беседкой…
— У-у-у, Гаврил Гаврилович решительно пошел в наступление. Да ведь проиграешь, товарищ Сухожилин, — вначале с насмешкой, а потом грубовато, накаляясь, закончил Пухов.
Аким Морев дал знак Петину, и в уголке за столом появились две стенографистки.
— Я хотел бы, — начал секретарь обкома, — чтобы мы не просто протокольно мыслили, а вскрыли бы все обстоятельства, породившие то, что мы имеем ныне в колхозах. Положение же в колхозах… — И Аким Морев подробно изложил то, что он видел, слышал во время своей поездки по северным районам, но больше всего задержался на двух колхозах — на «Дружбе» и «Партизане».
— Нам всем надо понять, — продолжал секретарь обкома, чувствуя, что идет по зыбкому льду, но пройти по нему во что бы то ни стало обязан, — надо понять, что для колхозника, как и для каждого рабочего, интеллигента, социализм — это в первую очередь удовлетворение материальных и духовных потребностей. Только оторвавшийся от народа бюрократ-мечтатель может мыслить о социализме как о чем-то отвлеченном, заоблачном. Для человека труда социализм — это мое государство, моя жизнь, мой быт, моя мораль, мое отношение к другим людям. Ну, а какой социализм может быть в колхозе «Партизан»? Шесть лет колхозников весной кормили посулами, а осенью ничего не давали. Теперь пустобрехи кормят докладами о постепенном переходе от социализма к коммунизму, а колхозники питаются огородиками, базаром. «Стыдно, — говорила нам одна женщина, — торговать-то на базаре. Вот так стянешь косынку на лоб, прикроешь глаза и торгуешь». Стыдно, а ничего не поделаешь. Стыдно, а кушать надо. Стыдно, а сиди на огородике, то есть на своем мельчайшем индивидуальном клочке. Стыдно, а занимайся тем, что претит твоей душе. Мало этого, над тобой еще глумятся. — И Аким Морев рассказал, как «руководят» колхозом Гаранин, Ивашечкин, Семин, как они «разбили» учителя Чудина, и только за то, что тот осмелился написать письмо в обком партии.
— Да. Но письмо сам не подписал, а спровоцировал колхозников, — произнес Сухожилин, поняв, что Аким Морев слово «пустобрехи» кинул в его адрес.
— Вы полагаете, раз написал письмо и передал его колхозникам, значит, спровоцировал их? Вы полагаете, колхозники — дурачки? — резко ответил Аким Морев и продолжал: — А потом и колхозникам рот зажали.
Аким Морев говорил около двух часов. Речь его была живая, она многих взволновала, в том числе и Александра Пухова, который всегда относился к колхозным делам со снисходительной усмешкой.
4
После перерыва слова попросил Сухожилин и заговорил, то и дело заглядывая в папку, вычитывая оттуда «цифровые данные»:
— Не будем оспаривать секретаря обкома в той части его доклада, где он говорил о хороших колхозах. Совершенно верно: в хороших колхозах решение Пленума Центрального Комитета партии легло на уготованную почву. Но ведь ныне речь-то идет не о хороших, а о плохих колхозах. Решение Пленума вызвано не тем, что у нас есть хорошие колхозы, а тем, что во многих колхозах прорвалась мелкобуржуазная стихия.
— А ведь, пожалуй… пожалуй, — даже с каким-то удивлением тихо произнес Рыжов, всматриваясь в Сухожилина и что-то записывая.
Дальше Сухожилин охарактеризовал постановление последнего Пленума ЦК как постановление «историческое, открывающее все пути к доподлинному развитию сельского хозяйства, к доподлинному расцвету колхозов».
Тут Аким Морев подумал: «Черт его знает, зачем он это делает. Ведь в решение Пленума не верит и всяческими уловками уводит людей в сторону. Вишь ты, откопал мелкобуржуазную стихию».
А тот продолжал:
— Почему же где-то застряло постановление Пленума Центрального Комитета? Аким Петрович утверждает, что такие коммунисты, как Гаранин, Ивашечкин и Семин, создают все условия, чтобы постановление Пленума застряло, не дошло до народа. Вон где, оказывается, виновники событий — в низах. Ай-яй-яй! А может, они, виновники, повыше сидят?
Сухожилин в глубине души отвергал все постановления весеннего Пленума Центрального Комитета партии, но высказать такое не просто остерегался, но и боялся. Считая мероприятия Пленума чреватыми пагубными последствиями, он, не говоря об этом, хватался буквально за все, лишь бы нанести удар Акиму Мореву и его единомышленникам по работе в обкоме. Вот почему он и сейчас заговорил с восклицательными знаками.
— Кто такой Гаранин? Стоит только заглянуть к нам в областной музей, и станет ясно: там висит портрет Гаранина, он действительно с пушкой пришел в революцию и в тысяча девятьсот семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом героически громил на Волге беляков. До сих пор пароход-буксир имени Гаранина бегает по великой русской реке. Этот буксир бился за Родину под стенами Сталинграда. Вот кто такой Гаранин! А ныне его решено стереть, а ныне на его место решено выдвинуть провокатора, пьянчужку-учителя Чудина. И все это делается только для того, чтобы отвести вину от себя!
— От кого — от себя? — спросил Пухов.
— А вы не понимаете, «от кого»? Обком не справился с задачей, не смог уяснить всего значения решения Пленума ЦК и потому, а возможно, и по другим мотивам, не смог это решение провести в жизнь. А товарищ Морев, вместо того чтобы в своей бездеятельности искать корень зла, ополчился на низовых работников, да еще на таких, как Гаранин!
Сухожилин говорил долго, страстно, все напирая и напирая на бюро обкома, а главным образом на Акима Морева, то и дело выкрикивая: «Вы не ленинцы! Вы изменили Ленину!»
Во время речи Сухожилина Рыжов ловил его взгляд, все пересаживаясь и пересаживаясь ближе к нему. Опарин сердито рисовал на блокноте каких-то коняшек. Мордвинов, о котором говорили: «Всегда смотрит в рот тому, кто занимает большой стул», — неотрывно смотрел на Акима Морева и ждал, что-то ответит он на напористую речь Сухожилина. Пухов не стирал с губ презрительной улыбки, уничтожающе смотрел на оратора, а порою на Акима Морева, говоря взглядом: «Кому волю даем?!» Николай Кораблев все больше хмурился и переглядывался с Лариным.
Аким Морев понимал, что Сухожилин преднамеренно и настойчиво уводит совещание от основного вопроса к «злой демагогии».
«Сразу-то и не поймешь, зачем ему это. Ведь начитанный человек, а вот живет под какими-то замками», — думал он, собираясь сейчас же выступить, но Пухов криком перебил его:
— Когда сбираешься, Гаврил Гаврилович, население бесплатно хлебом кормить? А то за плату магазины опустошили. Бесплатно, может, перестанут?
Александр Пухов, видимо, полагал, что такими словами собьет уверенность с Сухожилина, но тот поднялся и, показывая рукой с вытянутым пальцем на Пухова, спокойно произнес:
— Это вы, отступники от ленинизма, так сказать, нутряки-марксисты, своей вреднейшей политикой взбаламутили народ и столкнули его с пути в коммунизм! И история вам этого никогда не простит.
«Ага! Вон почему ты распустил такую демагогию», — подумал Морев и сказал:
— Нам, работникам обкома, история не простит? Нет, не в нас дело… Это вы говорите нам, а метите в решения Пленума Центрального Комитета партии.
Сухожилин обвинил членов бюро обкома в отступлении от ленинизма, связав его с бедами в области. Обвинение было брошено решительно и бесповоротно. А члены бюро, особенно такие, как Николай Кораблев, Опарин, Александр Пухов, были убеждены, что они всю сознательную жизнь работали на народ в соответствии с учением Маркса — Ленина.
