Ваше письмо было доставлено мне сегодня в одиннадцать часов утра. Предлагаю выкуп за захваченных вами в сумме пяти тысяч рублей золотом. Расчет в золотых царских пятерках. Деньги будут вручены немедленно при обмене. Способ обмена и получения денег предлагаю установить вам самим. Выкуп необходимо произвести завтра же. Предупреждаю вас и ваших сообщников, что в случае, если хоть один волос упадет с головы захваченных вами женщин, отца и служителя церкви, то никому из вас не уйти от жестокой кары. Кроме того, будут расстреляны все арестованные нами в городе большевики, которых мы до вашего нападения собирались судить и которым, к вашему сведению, не грозит смертная казнь даже в случае выкупа нами за деньги членов моей семьи. Они будут подвергнуты лишь тюремному заключению. Ожидаю немедленного ответа. Обещаю никаких военных действий до окончания переговоров не вести.
Полковник Могельницкий. 21 декабря 1918 года».
Сачек прочел это письмо вслух Цибуле. Они сидели вдвоем в избе Емельяна Захаровича.
– Ну, что ты на это скажешь? – спросил Цибуля своего помощника.
Сачек быстро заморгал редкими ресницами и, ухмыляясь, ответил:
– Ежели на него нажать, так он и десять даст.
Цибуля посмотрел на него внимательно, словно впервые увидел.
– Десять, говоришь?
– Пожалуй, что даст.
– А как же городские? – спросил Цибуля.
– Я же говорю, что ежели нажать, десять тысяч золотом отвалит. У него небось побольше нашего с тобой. Сколько веков на нашем брате ездили, заторопился Сачек, обрадованный тем, что Цибуля так спокойно принял его намек. – Городские что? Сам пишет – ну, в тюрьму посадит, там, глядишь, какая перемена произойдет. Тюрьма – это тебе не расстрел. Глядишь, у нас силы прибудут. Тут Березня подсылал своих ко мне насчет соединения. Они тоже против панов. Только у них с большевиками неполадки. А нам что до этого?
– Так, так… – пробурчал Цибуля и принялся за свою бороду. – А мне сдается, что брешет этот полковник насчет тюрьмы. Знаю я ихнюю повадку. Холмянские поверили, так он их за спасибо повесил.
Цибуля темнел, и Сачек поздно заметил свой промах.
– А ты, Сачек, сука. Мне про тебя раньше еще хлопцы говорили, но я думал – зря, а ты, я гляжу, продашь отца родного.
– Да что вы, Емельян Захарович, я так, к примеру сказал. Воля ваша, делайте, как знаете.
– Так, так… бери бумагу и пиши: «За деньги не продаем». Написал? «Доставляйте в Холмяпку Раевского, его жену, Ковалло и Метельского». Написал? Так. «Тогда обменяем в чистом поле, да чтоб без обману. Чуть что постреляю ваших. Мы не холмянские». Так и напиши им. Есть? Прочитай. Так. Ну, давай подпишу.
Вечером в охотничий домик вернулся «Рупь двадцать»: он привез оба письма Могельницкого. Во втором полковник отвечал Цибуле кратко:
«Согласен на обмен моей семьи на большевиков. Обмен произведем следующим образом: в поле между Сосновкой и Холмянкой на расстоянии версты останавливаются небольшие отряды с обмениваемыми в десять человек с вашей и нашей стороны. Первой должна быть обменена моя жена – графиня Людвига Могельницкая. Вы отпускаете ее, она идет через поле к нашему отряду; с нашей стороны мы отпускаем одного из тех, кого вы требуете освободить, и остальных таким же образом».
– Ура! – закричал Птаха и пустился в бешеный пляс.
Всех обуяла радость. Даже сдержанная Сарра захлопала в ладоши и бросилась обнимать просиявшую Олесю.
– Вот видишь, Олеся, как хорошо, скоро ты обнимешь батьку.
– Господи, неужели правда? – улыбаясь, сказала Олеся.
Птаха перестал плясать.
– Послушай, Ленька! – подлетел он к Пшеничеку. – Нет ли у старикашек чего-нибудь такого, знаешь, от чего жить веселей на свете? – И Андрий подмигнул впервые улыбнувшемуся Раймонду.
– Молочка от бешеной коровы? – сразу понял его Леон. – Я думаю, у них все есть. Ведь паны на охоте небось греются шпиритусом. Я в один момент, только как начальство? Может, это не подходит под программу? – на полпути к двери задержался Леон.
– Я думаю, этого не надо… – сказал Раймонд, невольно смущаясь тем, что он возражает первый и этим как бы берет на себя роль начальника.
– Не надо, ребята, зачем нам это? – поддержала его Сарра.
– Не надо, так не надо, – сразу же остыл Птаха.
– Что ты его уговариваешь, Саррочка? Если он нос рукавом вытирает, значит, он понял, – звонко захохотала Олеся.
– А, зазвенел колокольчик! – улыбнулся Щабель. Даже сумрачный Пшигодский перестал хмуриться.
– Веселый народ эти наши ребята, с ними и умирать не скучно, – тихо сказал он Щабелю.
Тот нагнулся к нему и так же тихо спросил:
– Как вы думаете, товарищ Пшигодский, не съездить ли мне с вами к Цибуле? Ребят здесь оставим, троих партизан с ними для смены на постах. Читали? Могельницкий им деньги предлагал. Всякое может случиться. Поедем, а?
Пшигодский, подумав, согласился.
– Вот что, хлопцы, мы сейчас с товарищем Пшигодским поедем в Сосновку, – громко сказал Щабель, поднимаясь из-за стола, – а вы здесь будьте начеку. Раймонд, мы поручаем тебе командование вашим небольшим отрядом. Под утро мы вернемся и перевезем этих, – указал он рукой на дверь, – в Сосновку.
У ворот, уже сидя на коне, Щабель наказывал Раймонду:
– Гляди в оба. Окна завесьте. Сторожевых сам проверяй. В случае чего коней с санями держи наготове. Ежели постовые отряд ихний приметят или разведку, так сажай графинь в сани, сами на коней и жарьте во весь дух в Сосновку напрямик по лесной просеке. Одним словом, соображай сам, как лучше.
В это время на другом конце двора Пшигодский прощался с Франциской.
– Ты что ж, с ними поедешь, ежели обменяют? – глухо спросил он.
– Может, и поеду. Куда мне?
– Не езди к ним. Направляйся к отцу в Сосновку.
– Это к тебе, что ль? Чтобы снова бил, да? Нет, дурех нету. Не хочу я с тобой жить, понимаешь? Не хочу!
– Франциска!
– Ты мне не угрожай! Я не для того за тебя шла, чтобы ты меня кулаками утюжил.
Студеный ветер хлестнул им в разгоряченные лица.
– Пшигодский! – позвал Щабель.
– Бить не буду, езжай к отцу. Там поговорим. А туда не езди, а то убью!
Когда все окна в домике были плотно завешаны, Раймонд и Птаха еще раз обошли усадьбу вокруг. Снег перестал падать. Ночь была ясная. Луна кралась по верхушкам деревьев. Сосны отбрасывали огромные тени.
В лесу тишина. Чуть слышно скрипит под ногами податливый снег. Он покрыл все вокруг теплым ватным одеялом, закутав в него маленький домик и постройки.
Слышно было, как в конюшне лошади спокойно жевали овес.
– Смотрите, товарищи, внимательно, – говорил Раймонд троим партизанам, – мы под утро вас опять сменим. В случае, если заметите что, давайте знать. Расходитесь по своим местам.
Когда они с Андрием входили в столовую, Пшеничек, только что пришедший с караула, уже рассказывал девушкам что-то смешное.
– Что он здесь брешет? – спросил Птаха, расстегивая пояс с патронными подсумками.
– Он говорит, что ты за собственной тенью бегал, думая, что это легионер. Правда это? – хохотала Олеся.
На этот раз Птаха добродушно улыбнулся и безнадежно махнул рукой.
– Что ж, профессия у него такая – мельник…
– Что же нам теперь делать, Раймонд? – спросила Сарра.
– Я думаю, что вы с Олесей можете ложиться спать, а мы должны подежурить эту ночку. Посидим, поговорим кой о чем.
– Я не хочу спать, – отказалась Сарра.
– И я, – повторила за ней Олеся.
– Ну, тогда надо заняться чем-нибудь, а то скучно всю ночь так сидеть, и Андрий опять станет ко мне придираться, а у меня терпение кончится, и будет скандал, – начинал Леон свою игру в «кошки-мышки».
– Ты не очень-то на «петуха изображайся», – передразнил его Андрий.
– Что ж, я по-украински хоть плохо, но говорю, а ты по-чешски что понимаешь?
– Опять начали? Надоело! – рассердилась Олеся.
– Эх, мандолину б сюда! Я бы ушкварил полечку, а вы б сплясали. Все равно один конец. Завтра ведь у нас праздник. То-то рад, будет Григорий Михайлович, когда нас с тобой увидит, Олеся! – воскликнул он.
– Олесю, конечно, а ты-то какая ему радость? – спросил Леон.
Андрий несколько секунд смотрел на Леона молча, а затем сказал:
– А ведь у вас в самом деле неплохо дело пойдет!
– Ты о чем? – осторожно спросил Леон, чувствуя какой-то подвох.
– Я насчет мельника, Папашка-то ейный муку молоть будет, ты языком, а она, – и он сделал на слове «она» ударение, – пироги печь. Тут тебе целая фабрика.
– Зачем ты их свел, Раймонд? Пошли одного на караул, и будет тихо, – предложила Олеся.
– Нет, мы уж свое отдежурили, а ты можешь постоять с винтовкой, если охота, – запротестовал Леон.
Сарра сидела за столом, подперев голову рукой. Раймонд отдыхал в глубоком кресле у камина, не снимая сабли и маузера.
– Я видела в шкафу в третьей комнате гитары и мандолины, – сказала Сарра.
