Афанасьич не расставался с ружьем, но с самой Ольховки им ни разу не встретилась дичь. И сейчас все вокруг будто вымерло — ни зайцев, ни куропаток, ни запоздавших с отлетом утиных стай.
«Хоть бы что-нибудь живое пролетело — сова или ворон, — думал Аникей. — Хоть бы лося встретить… хоть бы медведя».
Ничего. Даже следов не видать на свежей пороше. Будто зверья и птицы здесь отродясь не водилось.
«Место какое-то… страшное».
Снег шел мокрый, густой, где-то к полудню он таял, а с вечера шел снова. Орлик искал траву под снегом, копытил, но как-то лениво, неохотно, он худел на глазах. Его подкармливали понемногу, чем могли — сахаром, хлебом, остатками крупы.
Седло Серого, перевернув, укрепили крест-накрест на седле Орлика, между двумя вьюками, и на него положили груз Серого. Поклажа горой возвышалась на спине коня, впереди шел Аникей, отыскивая места для прохода, чтобы Орлик не цеплял за деревья, а Афанасьич шел сзади с ружьем, поглядывая по сторонам, все еще на что-то надеясь.
Сейчас кругом была тундра, ни деревца. Только чахлые кустики бетулы — карликовой березки — попадались на пути. Да ягода в изобилии — брусника и шикша.
Здесь же на равнине застал их ночлег. Палатку установить было негде — еле нашли небольшой холм, разбили лагерь на его склоне, вместо стояков для палатки приспособили карабин и ружье, а растяжки укрепили с помощью камней и седел. Кустиков ягод, мха и веточек бетулы для костра хватило.
— Завтра будем на месте, — сказал Аникей. — Вон там у сопок, — он показал, — перевалбаза. Там же посадочная площадка геофизиков. Иногда к ним летают, когда погода. И если они еще не свернули свою экспедицию.
— Совсем?
— На зиму остается один человек с рацией. Следит за балками и площадкой. Пастухов принимает, когда зимой подкочевывают. Склад с продуктами должен быть.
— Осталось две пачки галет и две банки консервов, — сказал дед.
— А чай?
— Есть.
— На завтрашний день этого хватит, был бы чай, вон сколько ягод!
— Давай, Никей, сейчас пособираем немного, пока снег не пошел.
— Правильно мыслишь! Давай котелок! Эх, и поедим завтра!
К нему возвращалось нормальное рабочее настроение. «Что мы, как сычи, надулись и молчим всю дорогу? — думал он. — Так ведь и сдвинуться можно. Хватит! Напереживались. Работать надо. Работать! Хуже уже не будет… не должно быть».
— И кустиков нарубим, — сказал Аникей. — Заготовим побольше веток на утро, в палатке они за ночь немного подсохнут, а?
— Верно, верно, — встрепенулся дед.
Они быстро набрали ягод, заготовили топлива, наскоро попили чаю, и Аникей первым полез в палатку. Дед подошел к Орлику и воровато скормил ему три галеты.
Аникей не спал и был весь там, в Ольховке. Тогда в ночь, перед утром прощания, она встала с постели и подошла к окну, раздвинула шторы, чтобы узнать, идет ли дождь. Она так хотела, чтоб шел дождь, чтоб Аникей не уходил в это утро.
Дождя не было. Громадная луна висела в небе, и тяжелые облака плыли мимо нее. Лунный свет залил комнату. Он струился, обтекал тонкую темную фигурку, застывшую у окна, и Аникей был ослеплен луной, как солнцем.
Она шевельнулась, и длинная тень, ее качнулась на стене. Она тихо вернулась в постель, и ему казалось, одежды из лунного сияния колыхались на ней.
— Так хорошо, да? — шепотом спросила она.
Ее длинные черные волосы отливали в лунном свете серебром, они казались белыми, они, как дождь, струились у него между пальцев, и была она такая красивая — красивее дождя.
У него защемило сердце, и он подумал о том, что скоро будет прощаться, что эта ночь кончится, кончится скоро.
От ливня лунного света, затопившего комнату, неясная тревога поселилась в его сердце, тревога о том, что ждет его впереди.
— Я зашторю окно, — сказал он.
Они не спали, и утро не наступало долго.
Она зашептала что-то, и он уловил мелодию. Потом откинулась на подушку, засмеялась, запела чуть громче, и он угадал чукотские слова.
— Что это? — спросил он.
— Ты же просил… помнишь? Песня девушки с Голубых Озер.
— Но ты говорила «нельзя», только на праздниках.
— Сейчас можно.
— О чем она?
— Девушка поет о юноше, — она засмеялась, — о красивом юноше, который из-за далеких гор однажды пришел к Голубым Озерам из чужой страны и остался тут навсегда и никак не может вернуться домой… так сильно полюбил он девушку, которая ради него не может покинуть Голубые Озера.
— И все? — спросил он.
— Нет, она поет дальше о том, что такая участь ждет и других юношей, если им выпадет счастье увидеть Голубые Озера и девушек, что родились тут. Все.
— Ух ты! — засмеялся он. — Самонадеянная девушка.
Она улыбнулась:
— Не знаю. Так в песне поется. А песни зря не бывают. Значит, все правда.
Она прижала его голову к своей груди, и он услышал, как бьется ее сердце.
…Сейчас Аникей лежит в палатке, вход застегнут на все пуговицы, он не видит ночи, но знает, что на небе ни единой звездочки, тяжелые облака легли на вершины гор, и ему хочется курить.
— А мы вас давно заметили, — встретил Аникея парень в летной форме. — Откуда, думаем, идут такие Дон-Кихот и Санчо Панса?
— Что-нибудь для нашего Росинанта найдется?
— А как же? Вон столовка, спросите Андрея, это наш повар. Сами-то как?
— Да не мешало б.
— Тогда поспешите, пока горячее. Мы недавно пообедали.
Столовая оказалась маленьким балком с двумя комнатами. Одна — кухня, вторая — зал на два раскладных дачных столика с такими же раскладными стульчиками для восьми персон. Вот и вся пищевая точка.
Афанасьич проник на кухню.
Повар Андрей вылил ему в ведро остатки борща, навалил туда же каши, сухарей, выдал две буханки хлеба.
— Надо будет добавки, — приходи. А вода вот — в бочке, — Андрей протянул гостям две тарелки. Одна с котлетами, вторая — с макаронами. И чайник с какао. — Заправляйтесь!
Перевалбаза Южная Озвереевка была пуста. В балках расположилась летная группа, обслуживающая геофизиков… Приходили сообщения, что пастухи скоро подойдут, но совхозный радист, обычно живший на перевалбазе, все еще был на центральной усадьбе, а это значит, не ранее забоя оленей начнется здесь интересная жизнь.
Летчики содержали дома в порядке, склад не трогали — волноваться было не о чем. Экспедиция геофизиков, а вместе с ней и летно-обслуживающий персонал должны закончить все работы уже на этой неделе. Так, во всяком случае, поведал Аникею парень в летной форме, оказавшийся начальником площадки. Парня, несмотря на молодость, почему-то величали тут Иваном Ивановичем.
— На ту неделю хорошее метео, — сообщил Иван Иванович, — в три дня справимся.
…Пока Орлик занимался ведром, гости успели пообедать. Афанасьич пошел за водой для лошади. Раскрыв бачок, увидал живую рыбу.
— Смотри-ка, харитон!
Андрей рассмеялся:
— Испугался небось? Это мы придумали, чтоб вода холодней была. В деревне лягушек в молоко бросают, а мы харьюза. Пусть плавает.
— И так холодина, — сказал дед.
— Пусть до ужина плавает…
— Аквариум развели, — бурчал Афанасьич. Налил воды в ведро и, прихватив коню еще полбуханки свежего хлеба, пока не видит Андрей, вышел на улицу.
— И это вся ваша живность? — спросил Иван Иванович. Он стоял и гладил Орлика.
— Видите, тощий да маленький, — начал издалека Аникей. — Старый конь. Хлопот, кроме кормежки, никаких.
— Георгий, — позвал Иван Иванович.
Подошел молодой парень в такой, как у Ивана Ивановича, летной форме.
— Жора, как тебе этот аргамак?
— Шагай, геолог… — усмехнулся Жора. — Совсем коня замордовали…
— Такова жизнь, — потупил глаза Аникей.
— Вот я и говорю, — продолжал Иван Иванович. — Они просят спецрейс. А ты пустой идешь. Возьмешь скакуна?
— В позапрошлом году, как сейчас помню, в салоне вертолета возили, — вмешался Аникей. Он начал отчаянно врать: — А в «Аннушке»-то и того проще. Тоже возили…
— Я знаю, — сказал летчик. — Есть инструкция, читал когда-то, но не помню.
— Ну вот, — обрадовался начальник площадки. — И полетите. Я вижу, животина спокойная.
— Как бы не окочурился. Совсем он у вас дохлый, — сказал летчик. — Готовьтесь, завтра с утра. При любой погоде. Тут летать — ого-го, один пишешь — семь в уме. Шагай, геолог.
— Молодой еще, — сказал Иван Иванович, когда Жора ушел. — Первый год летает. Вы на него не обижайтесь. Они, молодежь, нынче гонористая.
Аникей еле сдерживал улыбку — Иван Иванович был самую малость старше Георгия, выглядел ровесником.
«Ну, вот и все, — облегченно вздохнув, подумал Аникей. — Прилетим завтра. Афанасьич отведет Орлика на конебазу. Я пойду к начальству. А потом дам телеграмму Миле. Нет, сначала дам телеграмму, а потом пойду к начальству. Она прилетит, и поедем в отпуск. Нет, сначала надо комнату выбить для нас в общежитии. А может, у Афанасьича поселиться? У старика все-таки дом. Он бы на кухне спал, а нам — комната. Гм».
