— Вот это мне не понравилось, — покачал головой директор.
— Это же здорово! — запальчиво возразил Дружков. — Красиво.
— Может быть, и красиво. Но вредно. Для здоровья людей нехорошо. А раз так, то и хвалить их не стоит. Я, например, собираюсь вообще ликвидировать этот предмет твоей поэтизации.
— Как ликвидировать? А куда же девать породу?
— Куда-нибудь. Подальше от людей…
Казалось бы, террикон — неотъемлемая, экзотическая, многократно воспетая поэтами принадлежность шахты. На Севере терриконы любовно сравнивали с гигантскими чумами оленеводов, на юге — с постоянно действующими вулканами, которые без устали курят горняцкую трубку. На поверку оказалось, что терриконы, куда вместе с пустой породой вываливается значительное количество угля — явление не такое уж безобидное. Скорее наоборот. Они, не в пример вулканам, извергают непрерывно многие тонны гари и едкого дыма, оседающего на улицы, дома и легкие жителей, насыщают атмосферу огромным количеством газов, образующихся при сгорании угля и породы.
Мартынов прикинул все плюсы и минусы, посоветовался с учеными и пришел к выводу, что породу лучше вывозить в тундру автосамосвалами, хотя по предварительным подсчетам получалось экономически дороже. Выходило, что на отвозке породы должны работать круглосуточно две машины. Вначале так и сделали. Но тут же директор провел наблюдения и установил, что один самосвал большую часть времени возит в поселок незаконно добытый уголь. Там шофер продает уголь желающим и делит «калым» с напарником.
Павел Ефимович ничего не говорил водителям. Он только приказал начальнику погрузки заделать все «течки», через которые утекал и разбазаривался уголь. Как только «течек» не стало, сразу выяснилось, что двум самосвалам работы на вывозке породы явно недостает. Одну машину сократили. Породу теперь успевают вывозить в тундру одним самосвалом в две смены. Это выгодно шахте. Потух романтический «вулкан»…
А Коля Дружков на самом деле уехал в Москву. Двенадцать лет проработал в шахте, а потом собрался в один день и укатил в столицу искать свое трудное поэтическое счастье.
За час до поезда Николай забежал в редакцию проститься и оставил мне стихи, посвященные молодым горнякам «Промышленной».
Лопата жгла мои ладони,
И страх висел над головой.
Казалась шахта преисподней
И адом — угольный забой…
И вот когда набрался роста,
Когда я вышел в горняки,
Садятся в клеть со мной подростки —
Зеленые ученики.
Они поверят очень скоро
В судьбу шахтерскую свою.
Я им забой и белый город
По акту совести сдаю…
Очень трудно взрослым людям приезжать в места своего детства. На последних километрах, когда за окном вагона начинают мелькать знакомые дома, колокольни, деревья, вдруг ощущаешь давящую боль в сердце. Там, за окном, твой потерянный мир. Там существуют места и приметы, близкие и понятные тебе одному. Там случайно встретишь девочку, с которой учился в седьмом классе и которой писал трепетные записки: «Я люблю тебя». Теперь эта девочка ведет за руку другую девочку. И уже не дочку, а внучку. А дочку ты не видел никогда, потому что три минувших десятилетия скитался по чужим краям, был силен и молод, не задумывался о том, что уходят годы и ты стареешь. Теперь эта девочка-бабушка вдруг напомнит, что скоро уже и самому уходить на пенсию, что все так молниеносно пролетело и больше не повторится никогда.
Пожилой человек со звездой Героя идет по улице своего детства. Нижние венцы отчего дома совсем подгнили, почернела крыша, истлела и переломилась антенна детекторного приемника, которую ты пристроил когда-то на верхушке тополя; дорожка от дома к колодцу становится все уже, зарастает травой (старику достаточно ведра воды на неделю); сам он, любимый старик, с каждым твоим приездом все больше горбится, все меньше живого блеска остается в его глазах; отца уже не интересуют подробности твоей жизни, для него важен сам факт существования сына, а детали не имеют того значения, какое имели в те времена, когда он считал, что может учить тебя уму-разуму. Теперь он признал твое превосходство. И от сознания этого превосходства грустно…
Здесь, в маленьком городке, выбился из земли твой родничок и потек в неизвестность. Здесь в начале тридцатых годов ты, раскрыв рот, впервые слушал рассказы Алексея Гавриловича Школина о горняцком труде.
Алексей Гаврилович редко появлялся в городе, где жила его семья: он трудился на строительстве Московского метрополитена. А когда приезжал на несколько дней, в его дворе собирались любопытные мальчишки. Они зачарованно слушали рассказы о подземных коридорах и станциях, по которым скоро пойдут поезда.
Школин казался волшебником. Ты верил каждому его слову, но все еще не мог представить, что под огромными домами Москвы могут ходить поезда и двигаться люди, не боясь заблудиться или задохнуться. Как бы там ни было, но ты решил, что сам станешь создателем сказочных городов. Только побыстрее бы закончить семь классов!
Самым близким отправным пунктом оказался Сызранский горносланцевый техникум. В августе 1938 года ты подговорил своего друга отправить документы в Сызрань. Каждый день забегали к Алексею Гавриловичу Школину, приехавшему в отпуск, делились своими тревогами. «Не выйдет из вас горняков, — подтрунивал проходчик. — Туда подбирают знаешь каких ребят! Как в Морфлот! Однако же время еще есть. Подрастете, окрепнете…»
Ты выдержал вступительные экзамены. До начала занятий оставалось еще три недели. Их надо было как-то прожить. Тогда ты прослышал, что многие студенты старших курсов промышляют в порту. Работа там трудная, до седьмого пота, до кровавых подтеков на плечах. Но эта работа помогала жить, учиться, выходить в люди. И ты познакомился с работой портового грузчика, чтобы стать горняком.
И вот первая практика, первая встреча с подземельем. Преподаватель горного дела, старый усатый штайгер Минухин повез студентов на Кашпирские сланцевые шахты. В тот же день ты узнал от своего учителя, что место это историческое, легендарное. Здесь, на высоком берегу Волги, Стенька Разин кашу варил, пир пировал…
Правда, шахта несколько отличалась от тех подземных улиц, о которых рассказывал Школин, но к тому времени ты уже понял, что в жизни все значительно сложнее, чем в сказках и книгах о сокровищах и подземных царствах. Поставили работать крепильщиком ремонтной бригады. Здесь уже нужны были знания, практическое умение запилить зуб, сделать замок крепежной рамы. Это дается не сразу, не с первого часа…
Утром следующего дня в конторке были выписаны мелом на доске заработки рабочих. Все студенты рембригады заработали по 3 рубля 15 копеек. Против твоей фамилии стояла цифра 3—20…
Война застала на преддипломной практике в далекой Средней Азии, на шахтах Кызыл-Кия. Там ты работал помощником врубмашиниста, изучал в действии только что появившиеся качающиеся конвейеры, строил планы относительно своего ближайшего будущего. Но всех практикантов срочно отозвали в техникум, приказали защищать дипломы и распределили в разные места добывать топливо, которое было так необходимо стране, уже потерявшей Донбасс и другие топливные районы европейской части Союза.
Молодого горного техника Мартынова послали на строительство Озинских сланцевых шахт близ Саратова. Там ты, Павел Ефимович, проработал тяжелые годы войны, дошел до горного мастера, до начальника участка, а потом тебя послали на пять долгих лет в Днепропетровский горный институт. Это были трудные, но прекрасные годы. Каждый день приносил новые знания об отечественной и зарубежной технике, которая начала развиваться так же бурно, как и другие отрасли промышленности. Появились первые комбайны, разрабатывались совершенно новые схемы вскрытия шахтных полей, отработки пластов, менялись понятия и представления о трудной и опасной горняцкой профессии.
После окончания института предложили ехать в Заполярье. Согласился, хотя хорошо понимал, что едешь не к теще на блины. Действительность оказалась еще сложнее, чем представлялась.
Назначили главным инженером шахты № 12. Первое знакомство с предприятиями произвело удручающее впечатление. Состояние горных выработок не выдерживало никакой критики, оно могло испугать не только горного инженера, хорошо знающего правила безопасности, но и любого, сколько-нибудь мыслящего человека.
Оставалось засучить рукава и работать. Приходил домой и падал, засыпая, иногда даже не раздеваясь. Жилье, куда поселился с женой и трехлетним сыном, можно было назвать квартирой с большими оговорками — жили на общей кухне. В шесть утра уже надо было быть на ногах всей семье, поскольку многочисленные жильцы начинали утреннюю трапезу. И так целых полгода. Потом простудился в шахте, заболел воспалением легких, врачи временно запретили спускаться под землю. Пошел работать горнотехническим инспектором. Затем предложили должность помощника главного инженера комбината, а вскоре назначили начальником производственного отдела.
