Мои рассуждения могут показаться наивными, но я убежден, что именно особенности русского народного характера во многом, очень во многом определили победу Октябрьской революции, все последующие наши победы и продолжают определять.
…Халифа Ташмухаммедова, одна из миллионов людей, живущих на земле, услышала призыв новой жизни. Ни с кем не советуясь, в одиночку она подготовила свое восстание против заскорузлой старины, очутилась в должный день на площади перед костром, открыла перед комсомольцами свое лицо. «Рахмат, яшасун!»— закричали комсомольцы. Она бросила чачван в костер — отныне все пути назад, в старую жизнь, были для нее отрезаны.
Через два дня ее доставили в больницу с глубокой ножевой раной под левую грудь. Нож был в те времена обычным ответом на порывы женщин к свободе. Убийц хватали, судили, расстреливали, но прошли годы, прежде чем старый закон смирился и отступил. Халифу вылечили, отправили в Ташкент учиться; через три года она вернулась в родной Андижан членом партии, народным судьей.
Меня очень интересовала судьба молодой узбечки; работая «журналистом» на входящих и исходящих, я не оставлял надежды сделаться настоящим журналистом и написать историю Халифы.
Между тем зима уходила, прохладные дни сменялись теплыми днями весенних дождей, арыки наполнялись водой.
Но вот дожди прекратились, под горячим солнцем стали высыхать дороги и сады. Воздух наполнился ароматом молодой листвы. Мне не сиделось в душной канцелярии суда. Дорога опять манила меня.
За зиму я скопил достаточно денег, чтобы купить билет на поезд до того города, куда поеду, и просуществовать первое время, пока не устроюсь на службу. Но куда ехать?!
Отец, отправляя меня по немецкому обычаю, на все четыре стороны, хотел, чтобы я узнал жизнь и прокормил себя.
Мне казалось, жизнь я узнал, себя прокормил. Мог бы ехать домой, но я вспомнил свой разговор с отцом, его пренебрежительное отношение к моим писательским наклонностям, и возвращаться домой мне не захотелось.
Во мне опять вспыхнуло желание писать, заглушенное годами моего скитания. Я вспомнил подпись «Бодрствующий». Мне стало смешно. Нет, теперь я так бы не подписался и писал уже не фантастические рассказы, а о настоящей жизни, большой, многогранной, увиденной мною своими глазами.
Я уволился из суда и взял билет в Ташкент.
1960–1961
Курбаши — здесь: командир отряда басмачей. — Прим. авт.
Кяфир (куфр, кяфр) — неверный, то есть не признающий ислама или забывший, предавший его заповеди.
Нукер — воин личной охраны правителя. Здесь: ординарец.
Здесь ошибка: коленопреклоненные фигуры — одна мужская — папа Сикст II, другая — женская — св. Варвара.
Тугай — пойменный лес речных долин пустынной и полупустынной зоны.
Суфизм — широко распространившееся в мусульманском мире учение о способах достижения высшей благодати, о познании бога, приближении к нему и единении с ним.
Тапан — видимо, здесь ошибка памяти и имеется в виду танаб, старая мера площади, различная в разных районах: от одной шестой до половины гектара.
Байгуш — пришлый нищий, бродяга, человек кочевого племени.
Маскарабазы (масхаробозы) — народные актеры, обычно дававшие представления на свадьбах, других семейных праздниках.
Соляная рапа — вода в водоемах, представляющих собой насыщенный солевой раствор.
Под словами «зеленый прокурор» подразумевается весна.
Белуджи — народ, живущий в различных азиатских странах, основными его занятиями были кочевое скотоводство, земледелие.
Имеется в виду 1960 год.
Дутар — струнный щипковый музыкальный инструмент с большим грушевидным корпусом и длинной шейкой.
Джугара (белая дурра) — злак из рода сорго, зерновое и кормовое растение.
