Когда же ты приедешь? По календарю до каникул осталось двадцать три дня — это еще очень долго… Не можешь ли поскорей, а то я, кажется, не выдержу. Нет, конечно, выдержу, это я так сболтнула, но из меня как будто весь день пыль выколачивали…
В республику уже написали из Марселя, что приедут, как и в прошлом году, на каникулы 85 школьников, и большой дом на дороге к Во Нуар готовят к их приезду. Наши лучшие лыжники уже ходили на разведку в горы, подымались по канатной дороге в Лотарэ и Ла Морт и пробовали трассы. Все ждут тебя. Рассказывали мне, что в прошлом году ты был лучшим тренером. Научишь меня по-настоящему ходить на лыжах и спускаться с гор? Пока я постоянно шлепаюсь и еду с горы «на трех точках», как дразнят меня ребята. А ты не будешь презирать меня за это? Я стесняюсь, что я такая неуклюжая, а Пьер сказал, что все это естественно, потому что раньше я никогда не спускалась с гор и вообще не умела ходить на лыжах.
Еще хочу написать, что видела тебя во сне. Будто мы сидим с тобой на пустынной, как тогда, площади Фэт. И ты мне говоришь что-то такое хорошее, что у меня внутри все радуется и прыгает. А тут вдруг набегают какие-то грубые и злые, хватают тебя, а я не даю, держу за руку, зову на помощь папу моего, кричу и знаю, наверное знаю, что он сейчас же придет… Тут проснулась, а надо мной Боболь. «Я собиралась уже за Матерью бежать или звать доктора. Ты так кричала… Вон, смотри, всех перебудила». И правда, вокруг моей постели стояли старшие девочки, а остальные сидели на постелях и смотрели на меня.
В общем, письмо я не буду перечитывать, а то не пошлю.
Клоди».
Рири читал, и каждое слово входило в него тревожно, умиленно, или радостно, или мучительно. Она занята, но выбрала всё-таки время написать. Ночное время. Не спала, писала. Опять упоминает Пьера. Хвалит его. Два раза упоминает. Занимает ее мысли? Может, совсем серьезно увлеклась?
Да, но все-таки она пишет, что ждет его, Рири. Отмечает на календаре дни. И кто это наговорил ей, что он — лучший лыжник? А сон, сон… Что он означает? И хорошо это или плохо, что она рассказывает ему сон? А почему она не добавила перед подписью «Твоя»? Забыла или нарочно?
Все в нем кипело, мысли сталкивались, бежали, обгоняли одна другую. Он был так поглощен ими, что когда из темноты послышались голоса «стаи»: «Вожак! Вожак, где ты? Куда ты девался? Иди сюда!» — он не отозвался.
Не слышал или не хотел откликнуться?..
36. В горах готовятся к празднику
Большой дом близ ущелья Во Нуар ожил, зашумел, зашевелился. Распахнулись форточки, захлопала входная дверь, по пухлой снежной целине пролегли утоптанные тропинки — к малому дому, коттеджу Матери и Патоша, к столовой, в деревню.
Рано утром со своими учителями приехали марсельские школьники. У автобусов, которые привезли марсельцев, происходили радостные встречи: ребята из республики приветствовали старых знакомых, уже побывавших в Мулен Вьё в прошлом и позапрошлом году. Брижит обняла толстую чернявую девчонку в красно-желтом широком пончо:
— До чего же здорово, что ты снова приехала, Мари! Почему не писала весь год? Я думала, тебе у нас не понравилось…
Красно-желтая всплеснула гусино-красными руками:
— Не трави мусор! У вас — волшебно. Это все предки. Они у меня чокнутые. Был у меня прокол — кент один появился шик-амбал, так они мне бенц устроили: на всю переписку лапу наложили.
Брижит остолбенело смотрела на девчонку.
— Слушай… что ты такое мелешь? Я ни слова не понимаю… — пробормотала она наконец.
Мари громко захохотала, позвала своих марсельцев:
— Лабухи! Здесь понимают только древнефранцузский. Провинция! По-нашенскому — ни бум-бум.
Марсельцы весело взирали на девочек. Почти все были типичные южане: румяные, темноглазые, голосистые. Один украдкой показал на Клоди:
— Ребята, вы только взгляните на эту лисичку. Сила!
Те тоже уставились на девочку:
— Ого! Сила!..
— А по-моему, вовсе не фонтан, — ревниво сказала Мари. — На су полтора десятка дают.
— Заткнись, гусыня, — хладнокровно посоветовал ей высокий горбоносый мальчик. — Ведь от зависти болтаешь… — И тут же подошел к Клоди: — Мадемуазель, меня зовут Раймон Лало. Я — пират по наследству. Занимаюсь морским разбоем. Давайте знакомиться.
Во время этого представления Мари, глубоко оскорбленная, заревела в голос. Ревела она густым басом, и ребята из республики на минуту даже растерялись: как и чем утешить гостью?
Брижит и Клоди старались как могли ее успокоить, что-то показывали, пытались отвлечь. А Дидье, давно уже вертевшийся возле приезжих, принялся отпускать толстушке комплименты, уверять, что Раймон невежа и ничего в женской красоте не понимает. Словом, встреча начинала приобретать все более мирный и дружелюбный характер. А когда республиканцы отправились вместе с гостями завтракать, а потом на прогулку в горы, отношения сделались окончательно хорошими. Некоторые марсельцы первый раз в жизни видели столько снега в горах. Они пришли в щенячий восторг от белизны, тишины, волшебного вида деревьев и скал под снегом, тут же затеяли игру в снежки, с хохотом валялись в сугробах, впервые покатались на салазках с горки у леса и вообще сразу почувствовали себя непринужденно в этой торжественно-праздничной белой долине. Дидье и Пьер поставили некоторых новичков на лыжи, учили первым правильным движениям.
Раймон спросил у Клоди:
— А ваш парижанин не приедет в этом году?
— Какой парижанин? — спросила Клоди. В ней все замерло в ожидании ответа. И как перенести это слово «ваш»?
— Такой темноволосый, замечательный лыжник. Это он меня учил слалому, — продолжал Раймон. — Он — племянник ваших руководителей, а может, внук. Словом, его зовут Рири Жюльен.
— Рири, наверное, скоро приедет, — самым размеренным голосом отвечала Клоди. — Во всяком случае, он обещал…
— Вот когда мы вдоволь походим на лыжах! — с удовольствием воскликнул Раймон. — Вы, мадемуазель, наверное, тоже разрядница? И слаломистка?
Клоди вспыхнула:
— Никакая я не разрядница и не слаломистка! Я даже не умею еще ходить на лыжах. Ведь я здесь новенькая.
— Новенькая? — очень удивился Раймон. — Позвольте, позвольте… Уж не ты ли та героиня парижской ист… — Он вдруг прикусил язык и растерянно уставился на Клоди: — Ох, извини меня, пожалуйста. Я, знаешь…
— Знаю, знаю, — насмешливо сказала Клоди. — Можешь не извиняться и спокойно говорить мне «ты». Ты попал в яблочко. Я действительно та самая героиня той самой парижской истории. — И с этими словами Клоди покинула своего спутника и свернула в коридор, который вел в спальни девочек.
Раймон не посмел идти за ней — он энергично честил себя болваном, и ему очень хотелось изо всей силы ударить себя кулаком по голове. Именно изо всей силы.
В коридоре Клоди встретился спешащий куда-то Пьер. Увидев девочку, он просиял, и его изуродованное лицо неуловимо разгладилось и похорошело. А может, Клоди уже не замечала его уродства?
— Едем с Дидье за елкой, — радостно сообщил он девочке. — Ты поможешь потом ее украшать? А сейчас же после праздников меня поместят в клинику, сделают операцию. Воображаю, каким я стану красавцем… — Пьер фыркнул, но видно было, что ему сильно не по себе.
— Зря говоришь, — сказала мужественно Клоди. — Ты и сейчас совсем ничего.
Пьер покраснел.
— Ты действительно так думаешь?
— Ну конечно, — не моргнув, соврала Клоди. — Да и не только я одна. Приезжие девочки тоже тебя заметили.
— Правда? Ну спасибо тебе, — пылко сказал Пьер. Он полез в карман, достал свернутый листок бумаги, протянул Клоди: — Это тебе.
— Что это? — растерялась девочка.
— Так. Накропал кое-что. — И Пьер бросился бежать по коридору, к лестнице, крича кому-то внизу: — Иду! Сейчас спускаюсь. Иду-у!
Клоди подошла к окну, развернула страничку. Под цветком эдельвейса с толстыми, точно войлочными, лепестками шли строчки стихов:
Я был глупцом. Я был слепцом.
И не хотел я жить.
Уверен был: с таким лицом
Счастливым мне не быть.
Но вот девчонка из-за гор
В наш старый дом пришла,
Взглянула нежно. И с тех пор
Тоска моя прошла.
Клоди читала, и что-то остро и болезненно дрожало в ней, сжимало сердце. «Взглянула нежно»? Это действительно было или показалось Пьеру? И хорошо это или плохо?
В спальне Клоди подошла к календарю. Оторвала еще один листок. До приезда Рири оставалось пять дней. Еще целых пять дней.
— Наверное, ты уже устала?
— Нет.
— Проголодалась?
— Нет. Нисколько.
— Может, тебе холодно? Куртка твоя просто ветром подбита…
Она, не отвечая, затрясла головой. Капюшон при этом свалился ей на спину, открылись спутанные золотисто-оранжевые прядки над прозрачными, очень серьезными глазами. И стало видно все лицо с новым, непонятным для мальчика выражением. Очень повзрослевшее лицо — так он подумал. А сам с трудом удерживался от желания закутать девочку в свою теплую куртку, подышать на ее наверняка замерзнувшие руки, накормить. «Я точь-в-точь наседка над своим цыпленком», — отметил он без всякого юмора, никак, впрочем, не останавливаясь на этой мысли.
