Вот и все. Боже мой, как было все просто до вчерашней телеграммы.
«Жду у Телеграфа семнадцатого ровно полдень».
Ничего не скажешь, коротко и ясно. Хорошо еще — день свободный. Смотрю на часы. Добегает одиннадцать. Господи, надо что-то делать…
Бегу в ванную, натыкаюсь в коридоре на зеркало. И встречаюсь взглядом с немолодой уже женщиной. Стройной, правда. Но морщины, морщины! Сколько же их скопилось возле глаз! И черненое серебро в волосах… Ах, санитарка Маша! О чем ты еще думаешь?
Возвращаюсь в комнату. Открываю дверь на балкон и смотрю вниз. Подо мной люди. Спешат по своим делам. Покупают газеты в киоске, сигареты. Так хочется смешаться с ними, проникнуться их заботами, ни о чем не думать. А в парикмахерскую уже не пробиться… Боже, какая к черту парикмахерская. Открываю шифоньер, долго рассматриваю его содержимое. Наконец надеваю пальто и выхожу к людям. Незаметно в пестром потоке пешеходов добираюсь до метро.
И вот уже перейден Рубикон — пятикопеечный турникет. Увозя меня вниз, эскалатор движется подозрительно быстро.
…На улице Горького солнечно, торжественно. У гостиницы «Националь» развеваются полотнища иностранных держав. Надо же, сколько сегодня гостей к нам! Медленно, стараясь подольше растянуть последние десять минут, бреду вверх. Охватываю взглядом противоположную сторону улицы — магазин «Подарки», кафе «Космос». И, как в детстве, читаю слова наоборот. «Сом-сок, сом-сок, сом и сок». Чертовщина какая-то… И тут меня окликают. Замираю и медленно поворачиваюсь. Почему-то передо мной стоит во весь свой огромный рост наш анестезиолог Петр Степанович. Он что-то говорит, я вслушиваюсь и не могу понять. Ах, Петя, Петя! Всем взял, всем хорош, одна лишь отрицательная черта, как отметина какая, — всюду и всегда появляться не вовремя. Кроме операционной, конечно. Я натыкаюсь на него, когда мне надо позвонить из кабинета главного (по единственному неспаренному телефону), когда я спешу домой, когда пытаюсь перекусить после операции или переодеться, когда ко мне кто-то приходит… Что же это он такое говорит? Ах, да, билеты в Ермоловский театр у него в руках. «У Гали внеочередное дежурство в родилке». Но при чем тут я? Так-с, приглашает… Милый Петя, знаю, что Вампилов — очень интересно, знаю, но… Я развожу руками. Ах, он еще спрашивает, сколько времени. Да вот же часы — перед нами! Без двух минут… Через Петино плечо я вижу часы, вертящийся глобус, вход в Телеграф. У входа, прислонясь к стене, стоит мужчина в синей болонье. В руках что-то светлое. Сверток или газета… Сверток или газета? Петя расшаркивается. Я рассеянно киваю ему. Да, в руках мужчины страницы «Известий», из кармана плаща выглядывает свернутая в трубку другая газета, под мышками крепко зажаты костыли. Прищурившись от яркого солнца, он улыбается мне. Я подхожу. Здороваюсь, называя его по имени. Не гася улыбки, мужчина покачивает головой. Сильно «окая», вежливо, пожалуй, даже ласково, говорит, что я ошиблась, что он не Александр Петрович… Боже мой, да что же это за день такой сегодня! Ровно через минуту по московскому времени наступит полдень. Я отхожу в сторонку и жду.
На станции «Скорой помощи» в этот предвечерний час затишье. Трудно объяснить почему. Может быть, позднее, с сумерками, с наступлением ночи, страждущие, больные люди становятся еще слабее и вот тогда… Впрочем, раз на раз не приходится. Но сегодня в самом деле спокойно. На широкой скамье у подъезда расположился с конспектами на коленях Сергей, фельдшер «неотложки». Полистав толстую коричневую тетрадь в коленкоровой обложке, он положил ее на скамейку. Прямо перед ним, в проеме между двумя домами-башнями, виднелась часть излучины Волги. В нее-то и опускался, медленно растворяясь в воде, оранжевый шар солнца. Вода на глазах меняла окраску, и Сергей не мог оторвать от этого зрелища глаз. Все это продолжалось считанные минуты. Золотистый диск растаял, оставив после себя лишь розовую полоску над водой. Сергей снова взял тетрадь.
— Держи свою «Вечерку»… — сзади облокотился на спинку скамьи шофер «неотложки» Степан. Сергей взял газету. Степан, обойдя скамейку, присел рядом, развернув страницы «Красной звезды».
— Что, все про моряков ищешь?.. — улыбнулся Сергей.
— А что… на прошлой неделе опять про нашу флотилию писали, и зимой тоже…
— Да знаю я, ты ж всем уши прожужжал об этом.
— И никому я не жужжал…
— Слушай, Степка… вот ты говоришь, «вернусь в эскадру, наша эскадра» и так далее. Не хотелось говорить, но я ведь все знаю про тебя. Помнишь, с месяц назад дружок к тебе приезжал… Ну, в тельнике, как и ты, в клешах. Он же рассказал все… Начальника ты возил какого-то морского, вот что. А ты — «эскадра»!
Степан, побагровев, вскочил со скамьи.
— Начальника! Ты знаешь, кого я возил? Самого адмирала! И ты думаешь, я не плавал?! А «Отличник ВМФ» — у кого? А грамоты?
Серега поднялся, положив свои тяжелые ладони на плечи Степана, опустил его на скамью.
— Будя, Степа… Не кипятись. Я ж — любя. Друг ты мне или кто? А если бы я знал что-то про тебя да скрывал, разве это по-дружески?
— Дак адмирал-то ни в какую не отпускал меня, и часы с его руки ношу, ты же видел сам… — грустно сказал Степан.
— Верю… на то у тебя и первый класс, и характер у тебя хороший, Степка. Ну, а если не секрет, почему ушел со флота-то?..
— Рост проклятый подвел… не видишь, что ли?
— Н-да… Слушай, а что там Пал Саныч делает?
— Бутерброды да кофе на ночь. Колбасы я принес…
— А я калач притащил, мягкий, горячий еще. Помочь бы надо Пал Санычу пойти…
— Не стоит… Он любит все сам делать, знаешь ведь.
— Да… А давно ты с ним ездишь?
— Два года. Как демобилизовался — сразу… Сначала, правда, с месяц с Гольдиным поездил, потом к нему поставили.
— Ну-у, у тебя, Степан, стаж. Да и я вот третий месяц уже с вами… завтра пойдет третий.
— А Пал Саныч-то три года, как на «скорой». До этого в больнице заведовал чем-то, по туберкулезу вроде…
— Да, я слышал, что он фтизиатр, кандидат наук. И как это у него получилось…
— Что получилось-то?
— Ну, что он на «скорой» оказался.
— Я-то это понял… за два года.
— Что понял, Степ?
— Не наше это с тобой дело, Серега. Главное, человек он — что надо…
— Вот поэтому-то и хотелось знать.
— Понимаешь… жена у него померла три года назад… от сердца. А «скорая» не поспела ко времени, чуть-чуть, говорят, опоздала, на минуты какие-то… Сам он в отъезде был в то время, в Ленинграде, на совете, что ли, на совещании. Вернулся оттуда, черный аж был весь с месяц, болел так… А месяц прошел — бац на стол начальству рапо́рт, заявление я имею в виду — и на «скорую»…
— Да, Степк, лучше бы ты мне не рассказывал…
— Он мне никогда ничего не рассказывал. Один раз только… когда на кладбище заезжали цветы отвезти, тюльпаны. Бодрый был, когда ехали, шутил даже. Попросил остановиться метров за триста, не надо дальше, говорит, Степа, а то засмеют, «скорая помощь», мол, на кладбище…
— А ты?..
— Развернулся и встал за кустами. Минут через пятнадцать вернулся он, белый весь… и таблетку незаметно в рот, а я-то в зеркальце вижу. Ну, а дорогой рассказал… тюльпаны, говорит, очень любила, самые первые…
— И все три года один?
— А разве такой может жениться…
— Вряд ли… — ответил раздумчиво Сергей.
— То-то…
— Слышь, Степа, дай закурить, если есть…
— У меня ж — табак.
— Ах ты… опять забыл, что ты «флотский» потягиваешь…
Над их головами заурчал динамик, и резкий высокий дискант объявил:
— Приготовиться машине…
— Нам, видно… — Степан убрал в карман трубку.
— …04-11… повторяю, приготовиться машине 04-11!
— Гольдинская… их бригаде новую дали, — сообщил Сергей. — За ними — мы…
— Это уж — как пить дать… — согласился Степан. — Вон, смотри, Пал Саныч в окно показывает — гору целую завернул еды, и куда столько — сам-то ест с гулькин нос…
— Да-а… Степка, за два года накрутили вы по городу витков-то…
— Не говори… И знаешь, стал я замечать, что для него каждый уголок в городе, каждый закоулок особый свой знак имеет. Высунется на ходу и смотрит, смотрит… А иной раз притормозить попросит. Езжай, говорит, здесь, Степан, потише. Само собой, не когда на вызов едем, а после или, вообще, когда смену сдаем…
— Ты хоть понимаешь… почему?
— Догадываюсь… Раза два или три остановить просил на пару минут. У Консерватории, помню… дождь идет проливной, а он вышел у троллейбусной остановки, шагами отмерил сколько-то и стоит мокнет… Ну, а потом вернулся, веселый сразу стал, что-то про смешное рассказывал…
— Н-да… как со свидания…
— И возле садика по-над Волгой, возле «Липок» этих, останавливались раз. Дак он мимо ограды, мимо решеток тех узорчатых медленно идет, как во сне… Я потом завсегда там стал замедлять ход, а то и остановлюсь… подыму капот да в мотор загляну, вроде бы там что неладно…
