Неделин несмело сказал:
– Мы полагали, духовенство нынче на твердых зарплатах.
– Зарплата зарплатой, – сказал брат Павел рассудительно. – А есть еще и правила христианского благоповедения. Это я с вами, конечно, келейно. И не подобает древнему храму вашему уклоняться от обычаев благочестия. Да и паства у вас не бедная.
Повар дернул Неделина за рукав.
– Ладно уж, Исай. Не язычники мы. От людей не отстанем. Надо так надо. Вы нам только, брат Павел, подскажите насчет суммы. А мы уж…
– Ну уж это, как положено, – сказал монашек. – Тысяча.
– То есть старыми деньгами? – осведомился Неделин.
– Кто же нынче старыми считает? – сказал монашек, уже несколько скучая.
Снова наступило молчание.
Только балалаечник, как всегда, когда он собирался выпалить что-то язвительное, собрал к носу свои многочисленные морщины, выбитые временем и водкой. Все насторожились. Но и он промолчал.
Я из деликатности не стал дальше слушать и вышел из собора, решив осмотреть фрески попозже.
Я пошел к «батюшкиному» колодцу. Мне хотелось еще раз увидеть живых «Авраама» и «Сарру». Но все кругом было пусто.
Где-то внизу экскаватор, подвывая, по-прежнему драл мерзлую землю.
Далеко на горизонте обозначилась красная полоса. По снежному безлюдью пошли оранжевые отблески.
Пустынно, тихо. И только это железное тарахтенье внизу да вдалеке затихающий говор моторки, мелькнувшей на реке.
Постояв, я вернулся к собору.
Неподалеку от него стояла «Чайка». Сквозь слегка заиндевевшие стекла я увидел епископа. В руках у него была икона. Не отрываясь, он смотрел на нее.
Снизу, из-под горы, показался Неделин. Поравнявшись со мной, он остановился. Потом сказал, отдышавшись:
– Еле-еле наскребли.
Он побежал в собор. Через несколько минут оттуда вышел молодой монашек, на ходу запахивая шубу. Заурчал мотор, и из-под лакированного тела «Чайки» стали вырываться облачка пара, густо белея на морозе.
Когда я вошел в собор, балалаечник, бухгалтер и повар что-то оживленно обсуждали.
Балалаечник хрипел:
– Возьми сто, ну двести. Ну от силы триста. Но тысяча! Разбой!
– И не его это вовсе епархия. У нас свой есть. Вроде налета выходит, – с сумрачным удивлением говорил Неделин.
Повар успокаивал их:
– Может, за эту жертву искупительную простятся нам грехи наши. А, Исай?
Неделин покачал головой:
– Нет, Миша, не богу она угодна, наша жертва.
Неделин молчал.
– А кому, Исай?
– Хапунцам этим, вот кому! – захрипел балалаечник.
– Что ты мелешь, Захарыч! Опомнись, не греши! – испуганно сказал повар.
В храме раздались шаги. Все оглянулись.
Это шел брат Павел.
Повар радостно шепнул:
– Отказался владыка, вот видишь!
Приблизившись, монашек сказал:
– Владыка поручил передать всем его землякам свое пастырское благословение и сказать, что вскорости, поближе к крещению, он прибудет, дабы в сем древнем храме вознести господу благовещательные молитвы.
– Что?… – сказал балалаечник, наступая на монашка. – Опять прибудет? Понравилось? Разлакомился? Так вот скажи его преосвященству, что нам его благовещательные молитвы нужны, как копыта за шиворот!
– Свят! Свят! – зашипел монашек, повернулся и выбежал.
Мы услышали, как взревел мотор и зашумели шины по мерзлой земле.
– Осрамил ты нас, Захарыч, – сказал повар укоризненно.
Балалаечник махнул рукой:
– А! Теперь уж все равно. Закрывать будем храм. Не по карману он нам.
– Да, вздорожала нынче вера, – сказал повар. – А без веры как же? Уж я подумываю, не податься ли к воздыханцам, как отец Иероним? У них вроде дешевше.
– К воздыханцам? – язвительно переспросил балалаечник. – Ты бы уж прямо в партию просился.
– А что ж, – сказал повар, покосившись на меня, – если бы партийцы какое утешение насчет смерти предоставляли, так я бы к ним за милую душу.
– Вера – она не для жизни, а для смерти, – подтвердил задумчиво Неделин.
– Да, – прохрипел балалаечник, – без веры подыхать томно.
Тихо беседуя, три старика побрели к выходу. А я пошел по опустелому храму к бессмертной стенописи Андрея Рублева.
1964
