— Пытать, — кричали солдаты, — чего с ним канителиться!
Худенький человек выпрямился, поднял руки, как оратор, и воскликнул звенящим голосом:
— Товарищи, близок час, когда вы поймете, что вы делаете! Разве не ради вас, жен и детей ваших борется Красная Армия? Подумайте, за кого вы стоите? Подумайте, где обещанная вам земля?
— Молчать, собака! — крикнул офицер. — Сажайте его на кол!
Знаете вы, что такое кол? Это деревянный обрубок, самый настоящий. Вот такую дубинку вгоняют человеку в задний проход. Я видел, как его посадили на кол, вогнав с силой так, что хрястнули раздираемые внутренности. И человек корчился, пригвожденный, а с востока взошло большое, белое, горячее солнце, зачирикали птицы, занялась вся степь, и ослепительно засиял наверху наш агитвагон всеми своими лозунгами и плакатами. Он стоял к нам как раз той стороной, где веселый рабочий размахивал огненным молотком, зовя к сияющей пятиконечной звезде.
Корчившийся на колу увидел эту звезду, он протянул руки к вагону. И… содрогаюсь до сих пор, как вспомню. Вдруг сильным, нечеловеческим голосом, будто не рвало ему внутренности, стал говорить. Это была его агитационная речь. Он успел сказать:
— Да здравствует рабоче-крестьянская республика! Вы все поймете, вы будете с нами. В вагоне приготовлена для вас ли-тера-тура. Берите себе вагон!
Слово «вагон» резнуло, как нож, так напряженно вышло оно из горла. Действие было нечеловеческое, потрясающее. Солдаты буквально оцепенели, многие попятились от него. Офицер с проклятием выстрелил в лицо тому, кто агитировал с кола. Он был вне себя, когда заорал, чтоб жгли вагон.
Тут-то я и увидел самое необычайное во всей моей жизни. Да, милые вы мои, солдаты ринулись к вагону, набились в него и — пусть я провалюсь, если вру, — делая вид, что разрушают вагон, совали себе, кто во что успел, нашу литературу. Один за голенища, другой за пазуху, третий в рукав, под шапку. Я видел в окошко их лихорадочные движения — это казалось полусознательным, сомнамбулическим. Должен сказать вам, что и я сохранил на память, подобрав тихонько, обгорелую щепку от нашего вагона и сохраню ее до самой своей смерти.
Шесть месяцев после этого весь юг был окончательно очищен от белых. Я встретился случайно с одним из тогдашних наших мохначей, — он был уже красноармейцем.
— Почитай, целиком перешли мы в Красную, — сказал он мне между прочим. — С того дня и задумались.
Вот что я считаю образцовой агитацией. Живите тысячу лет и еще тысячу, а большего не придумаете. Сильнее, чем жертва, на земле нет ничего.
Кажись, станция. Пойду возьму свежего кипяточку.
Рассказчик встал, взял большой медный чайник и двинулся к выходу. Спящий в углу пассажир-коммунист внезапно открыл глаза, вскочил и, взяв фуражку, вышел за ним. На лесенке он слегка ударил его по плечу. Рассказчик живо обернулся и, казалось, ничуть не удивился.
— Вот что, товарищ, — сказал пассажир, — рассказ хорош, хотя и есть некоторая скрытая тенденция… Вы меня понимаете, насчет жертвы. Только одно плохо: постепенно сбились с тона. Вели вначале соответственно аудитории, а потом вдруг перешли на высокий стиль и засерьезничали, словно для более тонкого слушателя рассказываете. Эта неровность — единственный недостаток.
— Разве вы не догадались, что это — для вас? — усмехнувшись, ответил рассказчик. — Я заметил, что вы не спите. И тенденция, может быть, вам не повредит.
И прежде чем тот успел опомниться, он взмахнул чайником и исчез в толпе.
1923Впервые в журн. «Красная нива», 1923, № 38. Неоднократно переиздавался в сб. автора, вышел отдельным изданием в изд-ве «Молодая гвардия», 1931 и 1932.
По мотивам рассказа В. Шкловским был написан киносценарий «Агитфургон» (см. журн. «Советский экран», 1929, № 7, 8). Тогда же, в 1929 г., по этому сценарию был выпущен фильм, получивший название «Последний аттракцион» (режиссеры И. Нравов и О. Преображенская). Критика определяла новый фильм как «приключенческий лубок» (Вечерняя Москва, 1929, 12 сентября). Отмечалось, что фильм о гражданской войне оказался «построенным на свежем, несвойственном этой теме материале с помощью приемов, не совпадающих с обычной манерой изображать гражданскую войну» (Кино, московская еженедельная газета, 1929, 17 сентября). Судьба бродячего цирка, превратившегося в агитколлектив под руководством боевого комиссара (его играл арт. Быков), осветила важную тему: «В эпоху больших событий даже люди „революции посторонние“ не могут оставаться безучастными наблюдателями жизни. Поток событий вовлекает их в свое русло, и захваченные им неминуемо становятся по ту или иную сторону баррикад» (ленинградская газета «Кино», 1929, 13 августа).
