— Большевизм может пожрать весь цивилизованный мир, если его не истребить в зародыше. — В голосе Эдварда звучала жестокая решимость и то, что лишь острым чутьем уловил сидевший перед ним иезуит, — страх. Эдвард встал, сделал несколько шагов и, остановившись перед отцом Иеронимом, продолжал: — Рушится все здание Германской империи… Что будет там дальше, трудно сказать. Если Берлин повторит Москву и создаст у себя Советы, то это будет страшной угрозой. Ведь вводить союзные войска в охваченную революцией страну — значит повторить судьбу немцев на Украине. Если же социал-демократы — я говорю о правых — удержат в своих руках власть, тогда демократическая курица сменит императорских орлов, и Германия на ряд лет перестанет играть роль великой державы.
В глазах отца Иеронима Эдвард угадал немой вопрос.
— Вы спрашиваете, зачем я приехал сюда, где немцы могут расстрелять меня как французского шпиона?
— Я, кажется, об этом не говорил. Но, признаюсь, это меня интересует.
— Прекрасно. Простите за длинное вступление. Итак, почему я здесь?.. Как только в Берлине начнется пожар, немецкая армия на Украине и в Польше развалится. Это несомненно. Немцы уйдут, и вся занимаемая ими территория перейдет в руки Красной Армии. Вы представляете себе, что тогда получится? Красная Москва — красный Берлин! Это — конец Европы. Ни Франция, ни Англия допустить этого не могут. Ситуация резко меняется. Раньше австро-немецкая армия служила барьером, отделявшим Европу от коммунистической России. Теперь этот барьер рушится. Если мы вместо него не построим другого, Советы захлестнут все…
— Как же можно этому помешать? — спросил напряженно слушавший отец Иероним.
Эдвард взял в руки карту.
— Создать Польскую республику с национальной армией, которая преградит красным путь на Запад. Латвия и Эстония получат «самостоятельность» и вместе с Польшей и Румынией создадут вооруженный буфер между Россией и Западом под протекторатом Франции. Англия же займется Мурманом и Архангельском. Союзные десанты будут теснить красных с севера, флот — с Балтийского моря. Вторая английская зона — Северный Кавказ, Баку, Средняя. Азия. Французский же флот при первой возможности входит в Черное море и занимает Одессу и другие порты. Японцы захватили Владивосток и уже двигаются в Сибирь. В том же направлении действует русская белая армия и чехословацкий корпус. Польша в это время попытается занять Правобережную Украину, Литву и Белоруссию, а если это не удастся — создаст там враждебные Советам государства. Зажатая в это кольцо, Москва задохнется. Но нам, полякам, надо спешить, пока хаос не охватил и наши края. Надо подготовить вооруженные силы, которые смогли бы прижечь огнем всех, кто вздумает после ухода немцев создавать в Польше Советы или что-либо в этом роде. Нам важно выиграть время, собрать силы, вооружить их, создать органы власти, жандармерию. Франция даст нам в кредит амуницию, оружие, пришлет тысячи полторы офицеров. И тогда мы заговорим иначе, Но сейчас необходимо действовать, и притом самым решительным образом. Тем более что ведь это вопрос не только общей политики, но и нашей с вами судьбы: если мы не истребим польских большевиков, то они истребят нас!
Эдвард смолк, вглядываясь в карту. Затем, словно вспомнив что-то, добавил:
— Кстати, его святейшество кардинал поручил мне передать вам, что если ваша работа окажется удачной, то более подходящего генерального викария[5] на Волыни, чем вы, ему не найти.
Глазки отца Иеронима не изменили своего обычного выражения.
— Я жду ваших приказаний, пане Эдвард.
— Прекрасно, отец Иероним! — Эдвард сел. — Итак, будем действовать… Дня через два я уезжаю в Варшаву на совещание. За это время ознакомьте своих коллег в округе с обстановкой. Делайте это осторожно. — Заметив нетерпеливое движение пальцев иезуита, Эдвард понял, что последней фразы не надо было говорить. — О моем приезде и моей миссии — пока ни слова. Через три недели день рождения моей жены. Под этим предлогом мы соберем здесь лучшие фамилии округи и наиболее состоятельных людей, заинтересованных в наших действиях. Одновременно вы соберете у себя совещание ксендзов. Затем вы лично постарайтесь встретиться с местными политиканами. Кто у них там верховодит?
— Пепеэсовец[6] — адвокат Сладкевич.
— Он уже социалист? Скоро! Прожженная бестия! Вы с ним поосторожнее, отец Иероним! Пока ситуация ныяснится, этот способен трижды продать нас немцам. Я привезу из Варшавы нескольких офицеров, которых надо устроить в порядочных семьях. Начнем отбор людей, будем, потихоньку вооружать их…
Пусть кто-нибудь из ваших коллег выступит в проповеди с призывом к борьбе за отчизну и великую Польшу. Если его даже арестуют — неважно, выручим! Я привезу денег. Пока вот пятнадцать тысяч марок. Кстати, предупредите, кого нужно, о скором крахе немецкой марки. В Варшаве я встречусь с папским нунцием[7] и попрошу совета, как, нам дальше действовать. А сейчас основная задача — собирание сил… Вот, кажется, все, что я хотел вам сказать. Теперь я вас прошу поехать к князю Замойскому и передать ему это письмо.
Оба поднялись.
Франциска засмотрелась на парня, рубившего дрова. Вот он замахнулся, ударил, и далеко в сторону отлетела половина чурбана. Второй удар, третий… Быстро росла гора поленьев. И в том, как легко взлетал топор, чувствовалась уверенность и молодая сила.
— Ты бы передохнул немного. Куда торопишься? — проговорила Франциска, складывая выколоченный ковер.
Юноша недоумевающе взглянул на горничную. Глаза у него синие, над ними черные брови, словно крылья в полете. Непослушный завиток волос навис над глазами.
«Красив мальчишка, без спору, хотя этого еще не знает. Губы еще детские, нецелованные», — опытным женским взглядом отметила Франциска.
Улыбнулась ему. В этом парне, рослом и сильном, что-то хорошее, нетронутое. И странно, что голос у него не юношески ломающийся, а окрепший, мужской.
— Может, я вам мешаю?
— Да нет же! — возразила Франциска. — Но ведь ты с самого утра работаешь без отдыха, как будто тебя кто подгоняет. Ты обедал?
— У меня… того… обедать-то нечего. Да и не хочется.
— Ну да, рассказывай! Глупости! Помоги ковер внести, потом пойдем на кухню, покушаем. Я тоже не обедала.
Парень в нерешительности.
— Такого уговора не было… Старший ваш, в синем кафтане, что нанимал, про обед не говорил.
— Это мой свекор… Бери ковер! Поешь, там у них не только на тебя — на десятерых хватит. Не бойся, от этого не обеднеют! — Франциска нетерпеливо поправила передник.
Юноша поднял ковер и, взвалив на плечи огромный сверток, пошел за горничной в палац.
— Дай нам, Барбара, чего-нибудь поесть. Да побольше! Надо хлопца накормить, да и я проголодалась, — сказала Франциска, войдя в кухню. — С этим праздником в доме все вверх дном! А что будет, когда он наступит… Прием на сто гостей, оркестр из города… Матка боска! Такого уж давно не было, — говорила Франциска, усаживая парня за стол, на который Барбара уже ставила тарелки с борщом.
— Как тебя зовут? — наливая парню вторую тарелку, спросила Франциска.
— Раймонд.
— А фамилия?
— Раевский.
— Ты городской? У тебя есть отец и мать?
— Есть.
— Что же, видно, плохо живется, что на заработки ходишь? Отец на войне?
— Нет.
— А где же? — не унималась Франциска. Юноша промолчал. Франциска понимающе вздохнула.
— Бросил вас, наверное?
В кухню вбежала Хеля. Стрельнув глазками в незнакомого парня, защебетала:
— Панство едет к Замойским… Графиня в коляске, а молодой граф верхом. Сейчас Анеля завивает графиню Стефанию, а я бегу на конюшню, чтобы через час подавали лошадей.
Дверь снова открылась. Вошел Юзеф.
— В кухне опять посторонние! Я что говорил, Франциска? И потом поскорее ешь, тебя звали наверх, — раздраженно сказал он.
— Да что это такое? Поесть спокойно не дадут! С утра до поздней ночи бегаешь, бегаешь — и все мало! Все еще чего-то придираются, — огрызнулась Франциска.
— Ну-ну, укороти свой язык! — прикрикнул Юзеф. — А ты, хлопче, кончай работу, потом прохлаждайся, сколько хочешь. Тут тебе делать нечего… Дрова сложить там же, на заднем дворе, в сарае. Двор подмести. Тогда придешь за деньгами. Ну, отправляйтесь по местам! — повысил голос Юзеф.
Юноша поднялся так стремительно, что старик попятился.
— Спасибо за угощение, — обращаясь не то к Франциске, не то к Юзефу, сдавленно произнес Раймонд и быстро направился к двери.
Когда последняя охапка дров была сложена, двор подметен, Раймонд надел свою фуфайку, взял под мышку топор и пошел к парадному подъезду.
