Уже без десяти семь, а Дима все еще ест. Пора одевать детей, быстро, обоих сразу, чтоб не вспотели.
— Дай же мне выпить кофе, — ворчит Дима.
Я сажаю ребят на диван, приволакиваю весь ворох одежек и работаю за двоих: носки и носки, одни рейтузы, другие рейтузы, джемпер и кофта, косынка и другая, варежки и…
— Дима, где Котькины варежки?
Дима отвечает:
— Почем я знаю, — но бросается искать и находит их в неположенном месте — в ванной. Сам туда и сунул вчера.
Вколачиваю две пары ног в валенки, напяливаю шапки на мотающиеся головенки, спешу и кричу на ребят, как кричат, запрягая лошадей:
— Стой же, стой, тебе говорят!
Тут подключается Дима — надевает им шубки, подвязывает кашне и пояса. Я одеваюсь, один сапог не лезет, ага, вот она, моя гребенка!
Наконец мы выходим. Последние слова друг другу: «Заперла двери?» — «Деньги у тебя есть?» — «Не беги как сумасшедшая». — «Ладно, не опоздай за ребятами» (это я кричу уже снизу), — и мы расстаемся.
Пять минут восьмого, и, конечно, я бегу. Издали, со своей горки, я вижу, как быстро растет очередь на автобус, и лечу, взмахивая руками, чтоб не упасть на скользкой тропке. Автобусы подходят полные, сядут человек пять из очереди, потом кинутся несколько смельчаков из хвоста, кто-то везучий успевает ухватиться за поручень, автобус пыхнет, взревет и тронется, а из дверей еще долго торчит нога или портфель.
Сегодня я среди смельчаков. Вспомнила студенческие годы, когда я была бегунья, прыгунья Оля-алле-гоп. Раскатываюсь по льду, прыгаю и хватаюсь и очень хочу, чтобы еще ухватился кто-нибудь сильный и втиснул меня внутрь. Так и получается. Когда мы утрясаемся немного, мне удается вытащить из сумки «Юность». Я читаю давно уже всеми прочитанную повесть Аксенова о затоваренной бочкотаре. Я не все в ней понимаю, но мне делается от нее весело и смешно. Читаю даже на эскалаторе и кончаю последнюю страничку на автобусной остановке у Донского. В институт я успеваю вовремя. Прежде всего, конечно, к Вале в механическую. Она сердится:
— Что вы все бегаете? Сказала же — во вторую половину недели.
— Значит, завтра?
— Нет, послезавтра.
Она права. Хорошо бы, конечно, не бегать… Но другие бегают, и страшно, что ты можешь прозевать какое-нибудь «окно».
Поднимаюсь к себе. Прошу Люсю беленькую приготовить на завтра образцы для испытаний в электролаборатории. Снова сажусь за сводный график. В половине первого иду в библиотеку сменить журналы и каталоги.
Я систематически просматриваю американские и английские издания по стройматериалам: у нас всегда, а в ленинской, научно-технической, патентной — когда удается выбраться. Я довольна, что занималась английским серьезно еще со школы. Полистать минут двадцать журналы после двух-трех часов работы — это отдых и удовольствие. Все интересное для нашей лаборатории показываю Люсе Маркорян, Якову Петровичу. Он тоже «англичанин», но послабее меня.
Сегодня в библиотеке я успеваю просмотреть «Стройматериалы-68», познакомиться с новыми выпусками реферативного журнала, перелистать каталог одной американской фирмы.
Смотрю на часы — без пяти два. Я забыла сдать «заказ» на покупки!
Я бегу к себе, по дороге вспоминаю, что я так и осталась непричесанной. Меня разбирает смех. Запыхавшаяся, лохматая, влетаю я в нашу комнату и оказываюсь в центре сборища — комната полна. Собрание? Митинг? Неужели забыла?
— А вот, кстати, спросите у Оли Воронковой, какими интересами она руководствовалась, — говорит Алла Сергеевна, обращаясь к Зинаиде Густавовне.
Я вижу по лицам, что идет какой-то горячий разговор. Обо мне? Может, я в чем-то провинилась?
— У нас тут разгорелась дискуссия вокруг этой анкеты, — поясняет мне Марья Матвеевна, — Зинаида Густавовна подняла интересный вопрос: станет ли женщина, разумеется, советская женщина, руководствоваться общенародными интересами в таком деле, как рождение детей.
— И вы хотите спросить меня и таким образом вопрос решить, — отвечаю я, успокоившись (я-то думала, что-нибудь по работе).
Я, конечно, главный авторитет в вопросах деторождения, но мне это надоело. Кроме того, «интересный вопрос» Зинаиды — просто глупый вопрос, если даже и поверить, что он сделан из чистого интереса. Но, зная Зинаиду с ее вечными подковырками и ехидством, надо думать, что вопрос ее «вредный» и кому-то Зинаида хочет вколоть шпильку. Сама она в том счастливом возрасте, когда детей уже не рожают.
Шура разъясняет мне вполголоса, что спор закрутился вокруг пятого вопроса анкеты: «Если вы не имеете детей, то по какой причине: медицинские показания, материально-бытовые условия, семейное положение, личные соображения и пр. (нужное подчеркнуть)».
Я не понимаю, зачем спорить, когда каждая может отвести вопрос, подчеркнув «личные соображения». Я бы даже подчеркнула «пр.». Но пятый вопрос всех заинтересовал, а наших бездетных даже задел.
Алла Сергеевна определила его как «чудовищную бестактность», Шура возразила:
— Не больше, чем вся анкета.
Люся беленькая, впитавшая из вчерашнего разговора самое тревожное («кто будет землю нашу заселять»), бросилась на защиту анкеты:
— Надо же искать выход из серьезного и даже опасного положенья — демографического кризиса.
Лидия, моя соперница в конкурсе на младшего научного, имеющая двоих обожателей, сказала:
— Те, кто замужем, те пусть и ликвидируют кризис.
Варвара Петровна, доброжелательная и спокойная, поправляет Лидию:
— Если проблема общенародного значения — значит, касается всех… до определенного возраста. Люся черная пожимает плечами:
— Стоит ли спорить о таком бесперспективном деле, как эта анкета?
Сразу раздалось несколько голосов:
— Почему бесперспективное?
Люся обосновывает тем, что составители в качестве причин отказа от ребенка выдвигают в основном личные мотивы, а значит, они признают, что каждая семья, заводя ребенка, руководствуется соображениями личного плана, стало быть, «повлиять на это дело никакими демографическими обследованиями не удастся».
— Ты же забываешь «материально-бытовые условия» — смотри, — возражаю я.
Марье Матвеевне не понравилось скептическое замечание Люси Маркорян. Она сказала:
— У нас сделано колоссально много, чтобы раскрепостить женщину, и нет никаких оснований не доверять стремлениям сделать еще больше.
— Может быть, лучший результат дал бы узкопрактический подход к проблеме, — сказала Люся черная. — Вот во Франции государство платит матери за каждого ребенка… Наверное, это действеннее, чем всякие анкеты.
— Платит? Как на свиноферме?! — брезгливо скривила рот Алла Сергеевна.
— Выбирайте слова! — мужской голос Эм-Эм раздается одновременно с пискливым Люськиным:
— Для вас что свиньи, что люди?!
— Так то во Франции, там же капитализм, — пожимает плечами Лидия.
Мне весь этот шум надоел. Уже поздно. Ужасно хочется есть. Кому-то из «мамашенек» пора идти за покупками. И, наконец, надо же мне причесаться?! Да и вообще хватит с меня этой анкеты. Я поднимаю руку — внимание! — и становлюсь в позу.
— Товарищи! Дайте слово многодетной матери! Заверяю вас, что я родила двоих детей исключительно по государственным соображениям. Вызываю всех на соревнование и надеюсь, что вы побьете меня как по количеству, так и по качеству продукции!.. А теперь — умоляю! — дайте кто-нибудь хлебца…
Я-то думала их насмешить да на этом и кончить споры. Но кто-то обиделся, и началась откровенная склока. Со всех сторон полетели ядовитые реплики, голоса поднялись, заглушая друг друга. Слышались только обрывки фраз: «…важное дело превращать в цирк», «…если животный инстинкт преобладает над разумом…», «бездетники все эгоисты», «…сами себе портят жизнь», «еще вопрос, какая жизнь испорченная», «…добровольно же взялись увеличивать население…», «…а кто вам пенсии платить будет, если смены молодой не хватит», «…только та женщина настоящая, которая может рожать…» и даже «…кто влез в петлю, тот пусть молчит…»(!)
А во всем этом хаосе два трезвых голоса — сердитый Марьи Матвеевны: «Это же не спор, а какой-то базар» — и спокойный Варвары Петровны: «Товарищи, ну что вы так разгорячились, в конце концов каждая из вас сама выбрала свою долю»…
Стало потише, и тут мелкая душонка Зинаиды вырвалась визгливым вскриком:
— Сама-то сама, а вот когда приходится за них дежурить, или в командировку на заводы таскаться, или на отчетно-выборном вечер просидеть, то и нас касается.
На этом наш бабий разговор об анкете и деторождении закончился. И теперь я вдруг пожалела: можно было бы поговорить серьезно, даже интересно было бы поговорить.
По дороге домой я все еще думаю об этом разговоре… «…Каждая выбрала свою долю…» Так ли уж свободно мы выбираем? Я вспоминаю, как сотворилась Гулька.
