Артэлектрик Серега Макарычев покорил бергенцев игрой на балалайке. Он подбрасывал ее над головой, ловил, пританцовывал и закидывал за спину, продолжая играть. Норвежцы были в восторге. «Шпиль мир ауф ден балалайка айнен руссишен танго!» – «Сыграй мне на балалайке русское танго!» – просили они и пригласили Макарычева выступить в клубе с русскими песнями.
Широкоплечий Павел Никоненко, глазковский кулачный боец, тоже отличился. В то время в бергенском порту стояли французские, английские и американские военные суда. Англичане и американцы вели себя вызывающе. Один из них подошел к Никоненко и плюнул ему на ботинок. А ботинки у наших матросов начищены до блеска. Павел достал платок и вытер. Американец не успокоился, стал крутить руками перед носом Никоненко – вызывал на бокс. Павел принял вызов – размахнулся левой рукой и неожиданно ударил американца правой. Тот растянулся на пыльной дороге. Из-за киоска сразу поднялись его товарищи. Они-то и подговорили его на этот поединок. Никоненко свистнул. Подбежали наши матросы. Тогда американцы подошли к Павлу, стали трогать мускулы и восхищенно кричать: «О! Рашен бокс!» А побежденный, медленно поднявшись, крепко пожал Никоненко руку.
Левка Шевелев тоже пользовался большой популярностью, но среди детей. За ним всегда шла вереница ребятишек. Что привлекало их в русском матросе?
Левка показывал им фокусы: завязывал орех в платок – и орех исчезал; рвал веревочку, зажимал обе половинки в кулаке, а когда раскрывал, на ладони снова лежала целая веревочка. После каждого сеанса Лева одаривал детей леденцами, которыми были набиты карманы матросского клеша.
Вечером мы пошли в клуб. В городе пестрели афиши. Размалеванный факир гордо держит в вытянутой руке шарик, а в ногах куча цепей и веревок.
Местный норвежец, когда-то живший на зимовке с мурманскими рыбаками, рассказал Кожемякину биографию этого факира. Бывший белогвардеец, он одно время квартировал у норвежца. Не подозревая, что рыбак знает русский язык, белогвардеец хвастался своими похождениями перед другими офицерами. Он присвоил себе орден и документы убитого партизана. Притворился неграмотным и проходил ликбез, выводил в тетради: «мама-папа, мы – не рабы, рабы не мы». А возвращался домой, закуривал дорогую сигару, доставал из-под дивана французский роман и читал.
После того как его опознали, он бежал за границу. Много изъездил разных стран. В молодости кончил Морской корпус и знал такелажное дело, где-то прошел школу факиров. С тех пор выступает в портах, одновременно занимаясь шпионажем для английской и американской разведок.
Мы вошли с боцманом Кожемякиным в клуб. Иностранные моряки и местные жители заняли все места. Наши матросы потеснились, и мы сели. Впереди нас расположились норвежцы – знакомый рыбак с друзьями.
Поднялся занавес. На сцене стоял весь в черном знаменитый маг. На белом тюрбане[10] горела золотая пуговица, а из нее веером распускались белые страусовые перья.
Голова факира была гордо поднята, и темные глаза внимательно разглядывали публику. У ног в красных остроносых туфлях с бантиками «турецкие полумесяцы» лежала куча разных цепей и веревок, тонких и толстых, длинных и коротких.
Так вот он какой, маг-белогвардеец! Весь смуглый, точно обжаренный, с тонкими губами, с птичьим носом.
Факир обратился к публике по-английски, по-французски, по-немецки и просил связать его. Никто не вышел. Тогда, коверкая слова, он произнес по-русски:
– Кто из поштенных гаспада желает завязить вэровка и цэп?
Минуту стояло молчание. Но вот поднялся толстяк, поправил пенсне и направился к сцене. За ним последовал лысый, длинный норвежец. Они начали связывать факира веревками: сначала руки и ноги, а потом окрутили туловище цепью. Толстяк с долговязым, довольные, сели на место.
Факир медленно повернулся к публике спиной, чтобы все видели, как он связан. Глухим, как из подземелья, голосом начал произносить магические слова, словно лягушка заквакала. Потом стряхнулся – и веревки и цепь слетели с него шелухой. Зрители ахнули. «Зер гут![11] Прометей!» – сказал кто-то. А один наш матрос заметил: «Вот это такелажник!»
Факир поднял цепь и веревки и потряс ими перед пораженной публикой. Затем небрежно кивнул головой и снова обратился к нам:
– Кто из поштенных гаспада жэлаэт завязить?
– Пойдем, свяжем этого белогвардейца, – шепнул мне Кожемякин.
– Ты шутишь! Он же маг!
– Перед «заячьей лапкой» не устоит, не то что перед печатным узлом.
– Печатным?! – вытаращил я глаза и даже приподнялся.
– Пойдем, свяжем! – настойчиво говорил мне Кожемякин. – Кажется, я узнаю этого факира. Если на левой руке, возле большого пальца, увижу темную ямку, – значит, он расстреливал меня.
Мы встали. Идем под смешки и шепот на сцену. Кто-то присвистнул.
Факир с готовностью протянул нам руки. Кожемякин даже в лице изменился. Возле большого пальца мага действительно была глубокая темная ямка, – по-видимому, ожог ляписом, который остается на всю жизнь.
Я смотрел, как Кожемякин связывает факира двойным печатным узлом. Да, это был тот самый узел, который синел на руке погибшего в тайге матроса!
Факир презрительно улыбался. Публика затихла. Маг проквакал волшебные слова, сильно встряхнул руками и... не развязался. С силой дернул еще раз. Не упали веревки!
Факир тряс руками. Из-за кулис вышел его ассистент, тоже в черном, что-то сказал. Но маг не освободился. Публика кричит. Факир заметался по сцене. В зале рев, свист.
– Пять минут! – заметил знакомый нам норвежец, глядя на часы.
Вдруг факир поднял связанные руки над головой и на чистейшем русском языке обратился к Кожемякину:
– Господин боцман, пожалуйста, развяжите секретный узел!
Кожемякин поднялся и громко, на весь зал, сказал:
– Белогвардейским контрразведчикам и шпионам русский матрос не развязывает руки!
И пошел к выходу.
Норвежец быстро переводил своим друзьям разговор Кожемякина с факиром. Рыбаки дружно захлопали.
Все наши матросы встали с мест и под гром аплодисментов покинули клуб.
Этим печатным узлом, а еще его называли любовным, связан у меня корешок альбома, где хранятся фотографии друзей моей комсомольской юности и товарищей, с которыми я потом много лет работал в ЭПРОНе.
В 1921 году, сразу после окончания гражданской войны, на Черном море появился частник водолаз, по прозвищу Сюнька. Настоящее его имя и фамилия были Семен Тотопельберг.
Имел он плохонький баркас с ветхим парусом, на котором мальчишки ухитрились намалевать суриком красный череп с перекрещенными костями – символ пиратства. Сюнька только ухмылялся, но парус не снимал.
На носу судна стояла лебедка для подъема добытого груза и ломаная лодчонка за кормой. Команда у Сюньки – два инвалида: один, без ноги, – на водолазном аппарате, другой, одноглазый, – на сигнале стоял. Где поглубже, нанимал немую бабу качать воздух. Самое большее у него было четверо работников. Что он им давал из добычи, – неизвестно.
Сюнька делал пять-шесть выездов в месяц, и только в хорошую погоду. Спускался под воду сам. Водолазные рубашки текли. Выйдет на трап, приложит заплату прямо на мокрую рубаху – ничего, мол, на нее же вода давит, не отвалится, лишь бы отработать.
В погоне за выгодной добычей Сюнька погубил массу затопленных кораблей, еще пригодных для плавания. Если суда лежали неглубоко, он выламывал медные компасы, металлические ручки и другие части. Чтобы добраться до машин и содрать металл, Сюнька взрывал палубы и борта кораблей. Всю добычу он грузил на баржи и сбывал втридорога Рудметаллторгу, крупной в то время советской организации, с которой Сюнька заключил договор на поставку цветного металла. С одной стороны, Сюнька помогал Советскому государству, а с другой – наносил огромный ущерб.
Время было тяжелое. Только что кончилась гражданская война, и народное хозяйство молодой Советской республики находилось в состоянии разрухи. Для быстрейшего его восстановления вводилась временно новая экономическая политика – нэп.
Сахар отсутствовал, не хватало хлеба. Страна остро нуждалась во всем. Обескровленным войной фабрикам и заводам требовались станки и металл.
А на дне Черного моря лежал почти весь флот. Заниматься судоподъемом еще было некому. Вот и стал владычествовать здесь, наживая большие барыши, Сюнька-пират. Когда появился ЭПРОН – экспедиция подводных работ особого назначения, ему немало пришлось побороться с этим пиратом. Водолаз ЭПРОНа Тимофей Сезонов вспоминал:
«В 1925 году мы поднимали очень ценный груз с железной баржи «Наваль». Врангелевцы при отступлении утопили ее на большой глубине. «Наваль» была загружена токарными и фрезерными станками с николаевского завода. На ее палубе лежали громадные чушки красной и желтой меди. А в баллонах – серебро в стружках.
