Кажется, я уже видел эту девушку из соседнего отделения, которая не выдержала темпа. Это Муся Топорик.
Вдогонку ей оригиналы вроде нашего Тутошкина плоско умничают:
— Туда же, в альпинистки ей захотелось!
— Смотри, мама заругает!
— Да, да, да! Мама курочку накажет, мама курочку побьет!
Народ в лагере, к сожалению, подобрался неоднородный. Это потому, что июнь: приезжают в лагеря все кому вздумается и редко действительно те, кто. влюблен в горы или есть надежда, что полюбит их. Просто в месткомах залеживаются случайные путевки. Их выдают как премии даже членам бригад коммунистического труда. Но хорошие токари не всегда становятся выносливыми спортсменами. Вот после экзаменов начнет съезжаться студенческая молодежь.
А мне все равно. Я доволен, что попал в одно отделение с Катей Самедовой. Для того чтобы потрепаться на отвлеченные темы, есть вот Ким Попов. Он грузноват, тяжел на ногу. Идет пыхтя и потея. Между прочим, борды, боксеры и даже футболисты чувствуют себя в горах неважно. Они непривычны к перегрузкам, которые длятся не два тайма или десять раундов, а иной раз сутками.
Легко взбирается по откосу Самедова.
Догоняю ее, поддерживаю на скалистом уступе.
— Я буду с вами идти.
— Все рады, и я немножко.
Она не очень–то щадит мое самолюбие, однако! Но у меня его не в избытке. У меня здоровая норма. Все–таки Катя «немножко рада», хотя и скрывает это за безыскусной шуткой,
Солнце жжет основательно. Дорога в гору терниста, что и говорить. Кровь пульсирует в висках учащенно. Все чаще спотыкаемся о разлатые корневища, выпирающие из грунта и скалистых расселин.
Зато какая отрада привал! А травы здесь густы и буйны. Альпийские луга… Дышишь воздухом точно разжиженным хлорофиллом и даже чувствуешь, как он рассасывается по альвеолам легких. У всех девушек да и у парней дужками темных очков прижаты листья — чтобы не обгорали носы. И щеки у всех пламенеют так, что не притронься. Солнце здесь как кузнечный горн, раздуваемый мехами.
Трещат цикады.
Втыкаю в грунт два ледоруба и растягиваю на их клювиках рубашку: чтобы для Кати была тень. Она благодарно кивает и падает в траву, мажется в тени рижским кремом «Нивея». Здесь этот крем пользуется повышенным спросом.
Катя протягивает мне баночку, и я тоже мажусь — обгореть никогда не поздно, еще успею. Я только не вешаю на нос этот фиговый листок. Нос мой достаточно закален. И не крашу губ красной помадой, как некоторые парни, хотя знаю, что губы растрескаются.
Еще один рывок в гору — на этот раз с траверсами по склонам Семенов — Баши. Траверсируем с непривычки неумело (для меня это сравнительно несложно, но ведь теперь я волей–неволей буду говорить от имени новичков).
Ледорубы в руках скованы, и Беспалов не устает покрикивать.
— Манипулируйте ледорубом свободнее, но не забывайте, что это не тросточка!
Ледоруб — опасный инструмент. В горах он необходим, без него в прямом смысле как без рук, но иногда он направляет свои острия — штычок, клювик и лопатку — против тебя же. Осторожно, не наткнись! И смотри не нанеси травму товарищу!
На очередном привале мысль только об одном — пить, пить и пить! Но до снежников далеко — и мы удовлетворяемся подножным кормом. Едим листики заячьей капусты — они шершавые, но терпкие и сочные. Чуть–чуть освежают.
Вниз, к лагерю, спускаемся быстро, почти бежим. Стремительно теряем высоту, которую так трудно набирали. Все это называется активной акклиматизацией.
Беспалов наступает на пятки.
— Инженеры, археологи, — бубнит он себе под нос. — Забудьте думать, кто вы такие. Здесь горы, и здесь я из вас буду делать альпинистов.
Он не может забыть недавней нашей беседы: обиделся. А мы, между прочим, тоже обижаться умеем, мы не из глины вылеплены. Ребята кипятятся. Тутошкин вполголоса выбрасывает очередную «антенну»:
— Гляди ты: воробей малый и тот сердится.
Ким бормочет мне в шею:
— Возможность повелевать вышибла остатки интеллекта из нашего инструктора.
Киму при его весе затруднительно толковать на бегу, но он не упускает возможности «проехаться» по адресу Беспалова.
Насчет мастеров спорта у меня есть кое–какие субъективные соображения. Мне кажется, без мастеров было бы проще. Вероятно, это чушь? Надо же кому–то учить новичков и водить их в горы? Надо же кому–то досконально знать эти горы? В принципе — да.
Но кое–кто из мастеров чаще, чем возникает необходимость, демонстрирует свой незаурядный физический комплекс. У меня он вполне зауряден, и мне неприятно, когда об этом излишне настойчиво напоминают. Заметьте: мало кто носит сейчас боевые ордена, заработанные потом и кровью на полях сражений. Между тем вы редко встретите мастера, который не носил бы значка, удостоверяющего его исключительные успехи в области спорта. Жаль, что получение звания и значка зачастую превращается в самоцель. Ради этого иные парни головой рискуют. Спроси кого–нибудь из них о горах Кавказа, и он начнет толковать про категории трудности такого–то скального отвеса, такого–то гребня, такого–то ледопада. Интерес к горам лишь узкопрактический: что они представляют в смысле проходимости, не больше. Ни тебе флоры, ни фауны, ни геологической либо современной истории края — ни слова об этом!
Любовь к природе, эстетическое упоение высотой подменяются в этих случаях культом чисто выполненного трюка, артистизмом его: сбалансировал над пропастью — значит молодец, и теперь тебе осталось только пробежать по проволоке, натянутой между пиками Эльбруса и Кавказа. Что? Из области фантастики? А то почему же, охотники нашлись бы…
Что касается меня, то я никогда сознательно не стремился в спешке набирать очки для очередного разряда. Нет, не было этого. Я отдыхал в горах, любуясь их неповторимостью, карабкался по ним в упоении, хотя и с оглядкой, и вдруг оказалось, что у меня вот–вот будет второй разряд… Ну что ж, второй так второй. Но я никогда к этому не стремился — без хвастовства, это точно.
Видимо, тщеславие не моя болезнь. Ведь вот, честное слово, у меня и в мыслях не было стать кандидатом наук — по крайней мере в те годы, когда это случилось. Изобрел я один прибор, кстати не первый в моей жизни. Он улучшает качество аэрофотосъемки с большой высоты. Конечно, я не случайно его изобрел. Уже на первом курсе политехнического института меня заинтересовало некое явление в физике, именуемое у специалистов эффектом Винна. Я перечитал кипы технической литературы преимущественно на английском — родина эффекта Англия. В Ленинской библиотеке ко мне так привыкли, что библиотекари, чаще всего девчонки, прозвали меня в конце концов Эффектом Винна. Стоило мне появиться в зале — и они уже шушукались, пугая друг друга: сейчас, мол, Эффект Винна даст нам жару своими заявками, добавит беготни.
Я не могу рассказать, в чем существо моего маленького открытия, основанного на действии этого эффекта. Но оно позволило мне сконструировать прибор, а вскоре после этого была издана моя брошюра для служебного пользования. Ознакомившись с ней, мои коллеги заявили, что я законченный кандидат или даже доктор. Мне не нужно писать диссертацию — она у меня уже есть: брошюра… Мне остается только одно — защищаться. И я волей–неволей принял боевую стойку. А вообще вид у меня был тогда далеко не боевой — мурашки по спине бегали. Но ничего, обошлось.
Защита прошла как будто успешно, хотя доктора мне не дали. Действительно, вроде бы еще рановато. Откровенно сказать, я не рассчитывал даже и на кандидата, но, видно, эта моя брошюра и впрямь что–то значила.
Вскоре после защиты ушла Ирина, хотя у меня намного повысился заработок да и отпускных дней набегало за «кандидатство» куда больше. Но сколько бы их ни было, на долю Ирины досталось бы маловато. Она так и подумала. Она знала мою натуру.
Так вот — мастера! Звание, знаете ли, обязывает. Но и мастера не боги, они не гарантированы от неприятностей в горах. Горы дураков не любят, но и умных они зачастую не щадят.
Я знаю одного заслуженного мастера спорта — это действительно выдающийся альпинист. Так вот однажды он выбрал для ночевки на первый взгляд вполне благополучное местечко. А утром прошел несколько шагов от палатки в сторону и вдруг почувствовал, что ледоруб легко скользнул вниз. Он его выдернул и отпрянул: в узкой дыре были видны… леса Сванетии! Оказывается, палатка стояла на довольно тонком карнизе, и только чудом восходители не провалились.
Вот что такое горы, когда они смеются. Но иной раз, смотришь, они не прочь и поиздеваться над смельчаками, посягнувшими на их вершины. Однажды с четырьмя альпинистами произошел редчайший казус. Они опоздали спуститься в лагерь в дневное время и вынуждены были спускаться ночью, преодолевая при этом скальную вертикаль, переходящую в плоскость. Есть такой способ Бауэра для подобных стенок: надеваешь кошки, берешь в руки по скальному крюку и, цепляясь попеременно то кошками, то крюками за неровности скалы, вроде бы на четвереньках спускаешься. Что и говорить, работенка незавидная. Кто–то из ребят посмотрел вниз и вдруг увидел между ногами звезды. Он подумал, что либо обалдел от усталости и ему^же что–то мерещится, либо форменным образом сходит с ума. Между тем все они давно ползли на четвереньках не по стенке, а по плоскости, уже не соображая этого.
