— Это Александр Семенович Якум, — представил его Антонов, — он назначен к вам начальником экспедиции. Знакомьтесь.
Осведомившись, закончена ли приемка парохода и не было ли эксцессов, Антонов заторопился.
— Я вынужден уехать в редакцию, подписать к печати очередной номер «Красного знамени». Ещё одна моя обязанность, — улыбнулся он Клюссу. — Желаю вам успеха, счастливого плавания и согласия с Александром Семеновичем.
Якум и Клюсс испытующе смотрели друг на друга. «Старый революционер, — подумал Клюсс, — наверно, будет меня прощупывать». Якум так и поступил:
— Нам с вами, капитан, предстоит совместно руководить экспедицией на Камчатку. Поэтому нужно сейчас поговорить честно и откровенно, чтобы во время рейса не возникали недоразумения. Согласны?
— Вполне согласен.
— Прежде всего я хочу быть уверенным, что этот разговор останется между нами и ни при каких обстоятельствах разглашен не будет. Можете ли вы мне это обещать? Подумайте, я сейчас вернусь.
«Так вот каких руководителей выпестовала революционная русская партия! — думал Клюсс. — Сильны организованностью, деловитостью, упорным стремлением к цели. Нет ни барства ни сибаритства, ни снисходительной вежливости». Ему вспомнился один генерал, приглашенный большевиками после апрельского выступления японцев руководить ведомством военно-морских дел.
Генерал считал Клюсса «своим» и так отозвался об Антонове: «Исключенный студент, фельдшерский сын. Таким одна дорога — в большевики-стрекулисты».
Выше всего генерал ценил происхождение. Ему наплевать, что Антонов образован, владеет иностранными языками. Главное — он не дворянин.
А Якум? Кто он? Говорят, латыш, профессиональный революционер, был на каторге.
Интересно, какие они в частной жизни? Впрочем, это неважно.
Клюсс сожалел, что так поздно встретил этих людей, и твердо решил заслужить их доверие.
Вошел Якум с бумагой в руках:
— Простите, товарищ Клюсс, что долго заставил ждать. Читайте, это мое предписание.
Прочитав, Клюсс сказал:
— Я уже предупрежден, что вверенный мне корабль будет в вашем оперативном распоряжении.
— Представляете ли вы всю сложность обстановки, в которой нам предстоит работать?
— В общих чертах. Я принял назначение на «Адмирал Завойко» без колебаний, так как считаю, что долг каждого русского бороться с интервенцией.
Якум удовлетворенно кивнул:
— Значит, мы можем заключить договор чести: быть верными своей Родине и откровенными друг перед другом?
— Можем, Даю вам слово офицера.
— А я слово коммуниста.
Они крепко пожали друг другу руки.
— Теперь, Александр Иванович, я могу, — Якум понизил голос, — сообщить вам истинные цели экспедиции. Основная наша задача — сохранить за Русским государством Камчатку и прилегающие к ней острова.
Клюсс задумался, потом спросил:
— Что для этого следует делать?
Якум серьезно посмотрел на Клюсса.
— Не допустить соглашений местных деятелей с японцами о каботажном плавании, о снабжении населения продуктами, рыболовным и охотничьим снаряжением, товарами.
— А это может произойти?
— Ознакомлю вас с обстановкой, которая сложилась сейчас на Камчатке.
Порывшись в портфеле, Якум протянул Клюссу бланк:
— Вот прочтите, какую телеграмму послал Ленину в марте этого года Камчатский ревком. В ней яркая картина создавшегося там положения.
Клюсс внимательно прочел документ. Да, положение катастрофическое. Кроме рыбы, все продовольствие ввозилось. В кооперации ничего, кроме муки, нет. Казначейские кассы пусты. Бумажные кредитки совершенно обесценены, имеют хождение только иена и доллар. Пушнину скупают иностранцы, охотское золото всё уходит за границу. Закрылось много школ. Почти прекратилось медицинское обслуживание населения. Аппарат управления не организован. Военной силы нет. Во всей области только 24 милиционера. На рейде стоят японские военные корабли под предлогом защиты интересов японских подданных. Служащие государственных учреждений восемь месяцев не получали жалованья.
— Да, — сказал Клюсс, возвращая телеграмму, — Камчатку можно потерять. Понимаю всю важность нашей миссии.
— Мы должны доставить туда продовольствие и убедить камчатских коммунистов немедленно создать базы на случай возникновения партизанской войны. Передадим им оружие. Оно хорошо спрятано?
— Прятать его не стали, чтобы не привлечь внимания. Все считают, что это наши артиллерийские припасы, погруженные тайно от японцев. И матросы и офицеры будут крепко хранить эту тайну.
— Хорошо, товарищ Клюсс. Могу ли я положиться на ваш экипаж?
— Экипаж сформирован только вчера. Матросов отбирал комиссар флотилии. В подавляющем большинстве это учившаяся молодежь, призванная в 1919 году правительством Колчака. Старых матросов Сибирской флотилии на «Адмирал Завойко» попало только два: боцман Орлов и котельный механик Панкратьев. Из молодых мне рекомендовали радиотелеграфиста Дутикова, машиниста Губанова, комендора Казакова, рулевых Орлова и Дойпикова, фельдфебеля Косова. Офицеров я выбрал сам. А вот комиссар ещё не назначен… Обещаю, что без вас не приму ни одного решения, кроме чисто технических, и все ваши распоряжения будут выполняться. Только очень бы вас просил в жизнь корабля не вмешиваться, с этим я справлюсь сам.
Якум улыбнулся:
— Хорошо, капитан, обещаю не вмешиваться…
Расставшись с Клюссом, Якум вначале почувствовал неуверенность: не сделал ли он ошибку, сообщив беспартийному капитану истинную цель экспедиции. Но, подумав, решил, что поступил правильно. Без капитана, которому можно полностью доверять, пускаться в дальнее плавание в такой шаткой политической обстановке, безусловно, нельзя. Правда, с Клюссом он встретился впервые, но этот морской офицер с решительным взглядом, твердой, уверенной речью и сединой в висках произвел на него хорошее впечатление. «Такому можно верить», — подумал он.
Вернувшись на корабль, Клюсс вызвал к себе штурмана. Штурман молодой, неопытный, недоучившийся гардемарин, да ещё летчик, кажется. Почему он остановил свой выбор на юноше, две недели как получившем самый младший штурманский диплом? Ведь просился Волчанецкий, известный на Сибирской флотилии штурман, человек пожилой, много плававший, преподаватель. Но с Волчанецким Клюссу плавать не хотелось. Хоть и опытный, но типичный моряк торгового флота с принятыми там штурманскими приемами, которых Клюсс не любил. А Беловеский зимою часто бывал в его доме. Клюссу понравилось его стремление к самообразованию, знание двух языков, способность к усидчивому труду. Такого можно и нужно учить, прививать ему штурманские навыки. А потом Беловеский, возмужав, усовершенствовав и развив приобретенный опыт, будет в свою очередь учить молодых офицеров. Так, и только так, идут вперед морские науки, и этот процесс не должны прерывать политические перемены в стране.
Была и другая причина: Беловеский очень подходил для экспедиции — он был красным. Среди офицеров такие очень редки. Влюблен в романтику мореплавания, любит паруса, шлюпки и, как ни странно, отличный строевик и стрелок.
Всё это напоминало Клюссу его собственную молодость, и он настоял на переводе Беловеского с посыльного судна «Улисс» на «Адмирал Завойко».
Штурман явился свежий, побритый, в отглаженном морском костюме. Лицо дышало бодростью и здоровьем.
— Вы уже отдохнули, Михаил Иванович?
— Так точно, Александр Иванович.
«Если поспал часа три — и то хорошо», — подумал Клюсс и стал подробно разъяснять, что нужно сделать к походу. Всё это он коротко записал в блокнот и, передав штурману, отпустил его:
— Действуйте. Вечером доложите, что сделано.
Сразу после обеда Беловеский вместе с рулевым боцманматом взялся за дело. Разбирал карты и лоции, выверял хронометры, делал береговые магнитные наблюдения, установил на верхнем мостике новый главный компас, завел журналы. На другой день всё было закончено, и командир разрешил ему провести последний вечер на берегу: отход завтра в полдень.
Клюсс принял у себя лейтенанта Нифонтова, бывшего ещё вчера командиром миноносца «Твердый», а теперь назначенного на «Адмирал Завойко» старшим офицером. Это был низенький лысеющий блондин с уже обозначившимся брюшком. Говорит тенорком, иногда срываясь на фальцет, часто складывает пухлые губы трубочкой. Пожимая ему руку, Клюсс улыбнулся:
— Ну как, Николай Петрович? Не передумали? Устраивает вас назначение?
— Конечно, Александр Иванович. Я уже около года дальше залива Петра Великого не был. От Аскольда до Фуругельма и обратно.
— Ну, сейчас пойдем значительно дальше. Но не это главное. Политическая обстановка шаткая, а наши семьи остаются здесь…
Нифонтов замялся:
