— Как это я могла бы?
— А так и могла бы. И можешь! Мы поддержим, поможем. Только захотеть надо.
Палага молчала, а Евлампия опять сказала свое и сказала со злобой:
— Она все может, если совесть потеряет. Она выскочит.
Нюрка чуть не заплакала от обиды:
— Ну что я тебе сделала? Ну что ты опять на меня?
А Бороздин обиделся не за Нюрку, а за Смолкину.
— Вредный ты элемент, — сказал он, тыча толстым коротким пальцем прямо в глаза Евлампии. — Говоришь много, а толку мало. В старое время таким людям, как ты, языки отрезали.
— Так теперь не старое время. Теперь за правду языки не отрезают.
— И как ты смеешь говорить такие слова, — продолжал председатель, — про знатного человека, про товарища Смолкину?
Евлампия повернулась к нему всем корпусом, словно приготовилась к прыжку:
— Разве я что-нибудь про Смолкину сказала? Вы что, товарищ председатель?
— А про чью же ты совесть говоришь?
— Я ее, Смолкину, в глаза не видела.
— А про чью же ты совесть говоришь? — повторил Бороздин.
Но он, должно быть, не оценил характера и ума своей колхозницы, иначе бы не повел разговор с ней в таком тоне. Он пришел сюда совсем не за тем, чтобы отчитывать свинарок, упрекать их в чем-то, вызывать на спор, на брань. Он пришел, чтобы наладить с ними добрые отношения перед приездом Смолкиной, о чем его предупредил телефонный звонок из райисполкома. Бороздину хотелось, чтобы перед приездом делегации — так он мыслил себе появление свинарки Смолкиной в его колхозе, ведь не могло же быть, чтобы она разъезжала одна, — чтобы до этого на свиноферме был наведен порядочек, насколько позволяли возможности, чтобы и помещение и сами свиньи выглядели более или менее опрятными, приличными, чтобы все было приличным. На свиноферме он бывал редко. Колхоз стал очень крупным, везде не поспеешь. А когда начинались серьезные перебои с кормом, он старался вообще туда не заглядывать. По текущим вопросам всегда можно было получить информацию от подчиненных, в том числе даже от Нюрки, вызвать ее в свой кабинет. И сейчас председатель хотел вести свой разговор только с Нюркой, как со старшей свинаркой, хотя обращался как бы ко всем сразу. Сбили его злые реплики Евлампии Трехпалой. Такие реплики председатель называл подрывными и старался не допускать их, обрывать их сразу при любых обстоятельствах. А вот не сумел на этот раз.
— Вы слышали, бабоньки, как он повернул все? — громко обратилась Лампия к Нюрке и к Палаге. — Нет, вы слышали? Разве я что про Смолкину Олену знаю? Разве я про ее совесть говорила? А может, она хороший человек, разве я знаю про это? Может, она правдой в люди вышла? Неладно это вы так, товарищ председатель, поймать хотите. Совесть надо иметь. Вот я про какую совесть сказала.
Лампию уже трудно было остановить, она, как говорится, входила в форму. А остановить надо было.
Бороздин снял шапку, вытер лысину — он начал потеть. В печке уже трещали сырые дрова.
— Дрова-то у вас сырые! — сказал он почти с торжеством обвинителя. — Не можете дров для себя наготовить? О дровах летом думать надо! — А затем спросил, обращаясь к Палаге и отмахнувшись рукой от назойливого крика Евлампии — А вода в котле есть?
Пелагея, с готовностью сделать все для своего председателя, подплыла к печке, подняла деревянную крышку над котлом и опустила в него руку. Вода в котле была.
— Не сумлевайтесь, Гаврила Романович, вода у нас завсегда есть, — пропела она.
— Вот так! — сказал Бороздин.
Евлампия была сбита с толку его спокойствием, и горячность ее сразу улеглась. От запальчивости и крика она могла теперь перейти к длительному молчанию.
Тогда Бороздин заключил разговор:
— Злая ты баба, Лампия. Отчего ты такая?
Евлампии уже ничего не хотелось говорить, и ответила она вяло, без всякого желания спорить:
— Свиньи тоже злые.
Дальнейший разговор пошел мирно. Гаврила Романович не стал сообщать, как намеревался, что ждет приезда Смолкиной, но все же соблюдал тон хозяина и немножко ворчал и покрикивал на свинарок и был заискивающе ласков с ними.
— Все поправим, приходи, Нюра, в контору. Найдем корма.
Он заинтересовался вдруг, что стены сторожки были оклеены плакатами, лозунгами — это понятно! — и разными вырезками из журналов и даже открытками, не имеющими никакого отношения к свиноферме, — а это зачем?
— Плакаты, лозунги — это хорошо! — сказал он. — За дальнейший рост поголовья, за быстрый откорм свиней, за увеличение живого веса — все так! А картинки эти тут по какому случаю? Вот что это: «Иван-царевич и серый волк»? Вы что — маленькие? Или это: «Опять двойка»? Если у него двойка за двойкой, так зачем его рисовать да на стену вывешивать? Это же не способствует! А в углу что за портрет? Салтыков-Щедрин, — прочитал Бороздин. — Гм. Он что — за свиней или против? Ученый какой-нибудь или тоже царевич? Откуда вы все это набрали и для чего? Разве портреты полагается на стенах вешать?
Нюрка ответила:
— Это старший сынок Лампии для матери своей старается, чтобы она тут от красоты не отвыкла. А портрет очень на его дедушку похож. Говорит: дед, да и только!
Однажды Бороздин выругал Евлампию за то, что в свинарник часто ходят ее дети — негигиенично-де, ребятишки могут инфекцию на ферму занести. Но так как он и сам не верил тому, что сказал, то сейчас решил и не вспоминать об этом случае.
А Нюрка встревожилась:
— Ничего плохого ребятишки здесь не делают, Гаврила Романович. Просто к матери ходят. Лампия их редко дома видит: она домой — они в школе, они дома — она здесь. А старшего учитель даже похвалил за то, что он украшает наш свинарник: это, говорит, школьный вклад в подъем колхозного животноводства.
— И правильно сказал, — согласился Бороздин. — Разве я против этого? Я напротив. Пусть украшает! Способный парень растет…
Лицо Лампии от слов председателя смягчилось, а Нюрка стала рассказывать еще:
— Где ни найдет Колька, сынок ее, журнал какой ни на есть — старый ли, новый ли, — так сейчас же вырезает из него все картинки и тащит сюда, к нам. В сторожке места уже не стало — теперь свинарник украшает: и там скоро все стены заклеит.
— Это хорошо, — одобрил председатель, — это культура! — И опять в его глазах появился некий инициативный огонек.
— Все для мамы, говорит, — хвасталась Нюрка как будто своим сыном или братом. — А лозунги, те сам сочиняет, чтобы складно было, и сам пишет печатными буквами. Вот этот он сам сочинил, — указала Нюрка на две стихотворные строчки, написанные на развороте газеты химическими чернилами жирными буквами.
Бороздин прочел вслух:
Дорожи свиньёй
Во славу родины своёй! —
и захохотал:
— Вишь ты, это по-нашему, на «о». У нас «о» завсегда было круглое, будто тележное колесо. Дело хорошее: идея есть и складно.
В свинарник Бороздин не пошел, только дал наказ, чтобы во всем был порядочек, чтобы старались женщины, а Нюрке приказал немедленно явиться в контору, оформить получение кормов.
— Мы вас всегда поддержим, только вы нас не подведите, — и опять в его глазах появился инициативный огонек. Но он тут же потух, как только Бороздин подумал, где возьмет он обещанные корма.
Когда он ушел, Нюрка спросила, глядя на Лампию и Палагу:
— Откуда вы взяли, что Смолкина приедет?
— Неужто нет? — ответила Лампия вопросом же.
— А промолчал?
— Значит, так надо. Молчать-то он научился. Политику с нами разводит.
Затем Лампия спросила Палагу:
— Ты чего лебезишь перед ним? Для чего подлизываешься?
Палага не обиделась, что было на уме — то и выложила:
— К тебе, что ли, я буду подлизываться? Меня не убудет, а жить спокойнее. Начальство, оно все в строку ставит. Надоело мне, бабоньки, все надоело, вот что я скажу.
Вода в котле закипела. Женщины начали колдовать, чем бы накормить свиней, а Нюрка надвинула поглубже шапку на уши да одернула серый засаленный ватник и пошла по вызову председателя.
Гаврила Романович Бороздин в своем кабинете разговаривал с Нюркой, как заговорщик, хотя и на этот раз не сообщил, что ожидается большая гостья.
— О корме распоряжения уже отданы. Ни о чем не беспокойся, все будет сделано, — шепнул он. — А ты сейчас же иди домой и прочитай вот эту книжицу, подумай над ней, — он взял одну брошюру из целой стопки точно таких же и вручил ее Нюрке. Это был рассказ знатной свинарки Елены Смолкиной о своей работе.
Затем последовали новые указания:
— Сегодня на свиноферму не ходи. Прочитай эту книжку, изучи ее, а завтра проведи воспитательную работу в своем коллективе, чтобы запомнили все и извлекли опыт. Вот так! Я целиком полагаюсь на тебя. И еще раз проверь там у себя, чтоб все было на своем месте и во всем соблюдался порядочек. Понятно?
