Оратор выдержал паузу. Он сжал руки в кулаки. Шея его втянулась в плечи. Он стал еще бледнее и почти шепотом уронил:
– Нет, этого не будет... Берданки останутся в руках рабочих, и все мы, вместе с ними – или победим или умрем. Пусть узнают жандармы, что они не могут запугать нас ничем. Мы не дрогнем перед их штыками и докажем, что без наказанно угнетать мы себя не дадим. Берданки – наше достояние. Отдать их – это значит самим себе вырыть могилу. А если кто-нибудь думает иначе, то пусть идет домой и спит спокойно. Мы и без него в состоянии показать врагу силу рабочего класса!
Последние слова оратора потонули в громе аплодисментов и криков.
– Камо, правильно! Так их, Камо!
Фракция меньшевиков молчала, и это молчание нарушил председатель собрания.
– Очевидно, товарищи, – сказал он, – нам придется сражаться если не сегодня, то завтра, если не завтра, то через месяц или через год. Вооруженное столкновение неизбежно – лучше его начать сейчас. Иначе нашу уступку в выдаче берданок могут истолковать во дворце как капитуляцию, как сдачу на милость победителя, а это грозит слишком тяжелыми для нас последствиями.
Собрание слушало, затаив дыхание. Председатель, вероятно, продолжал бы свою речь, но в эту минуту в дверях появилась группа вооруженных рабочих. Тот, кто вошел первым, пробрался к столу президиума и, поставив ружье у ног, громко сказал:
– Товарищи, казаки двигаются. Рабочие требуют вас на фронт. Они решили не сдавать оружия и защищаться до конца. Время не ждет.
По предложению рабочих тут же был выбран боевой штаб. Собраниезакрылось само собой, и участники его разошлись.
В это время казачья сотня уже подходила к Нахаловке.
Разбившись на дружины, вооруженные рабочие заняли подступы к слободке.
Камо руководил операциями отряда в сто человек. Ему поручено было защищать один из самых опасных участков фронта. Бойцы залегли в цепи в ожидании противника. У всех было такое настроение, будто они готовились не к кровавому столкновению, не к приближению смерти, а к какой-то веселой игре. Многие шутили, смеялись.
Какой-то рабочий в косоворотке, больших сапогах, небритый вел по цепям маленького мальчика, очевидно, сына. Мальчик шел быстро. Ему было весело. Он все время посматривал на лицо отца и улыбался. Отец был угрюм и нес на плечах ружье так, будто это было не ружье, а коромысло.
Другой боец низким угрюмым басом убеждал плакавшую жену:
– Ты иди домой, тебе тут нечего делать...
Она смотрела испуганными, слезящимися глазами, вытирала подолом нос и все твердила:
– Да что ж это вы задумали, а? Детей-то... детей хоть пожалели бы...
– Уйди, – гремел он, – уйди, наказанье мое... Понимаешь: не твоего ума дело. Да уйди же ты, – крикнул он вне себя и, схватив ее за руку, быстро повел куда-то прочь.
– Бабье и тут сует свой нос, – сказал кто-то и сплюнул.
Но вдруг по всем дружинам пронеслось тревожное, жесткое слово:
– Казаки...
Дружины замерли. Женщины, дети метнулись назад. Дула ружей направились в ту сторону, откуда ленивой и осторожной поступью двигались, поднимая пыль, всадники.
Камо все время беспокоила мысль о том, что одна из сторон Нахаловки остается никем не защищенной. Там, правда, подступы имеют естественное препятствие – гору. Все силы брошены в наиболее доступные для противника места. Но Камо все время казалось, что неприятель может появиться и со стороны горы.
Он метался по цепи, отдавал распоряжения, назначал прицел, шутил, улыбался и был похож на человека, столовой ушедшего в устройство какого-то большого шумного празднества.
– Нас они еще не знают, – говорил он, – но сегодня мы покажем себя. "Здравия желаем, вашскродь, пришли понюхать – чем пахнет Нахаловка? Милости просим!.. " Целься, ребята, в голову лошади – попадешь казаку в живот. Докажем, что мы умеем стрелять не хуже их.
Где-то вдали тишину прорезали выстрелы. Это стреляли по движущимся казакам. Среди них, казалось, была какая-то неуверенность. Они остановились, по-видимому, ожидая дальнейших приказаний начальства. Вот они тронули лошадей и медленным шагом двинулись в сторону позиций. В тот же момент позиции ответили залпами.
Камо поднял из цепи десять человек.
– За мной, товарищи, к горе... быстро...
Он бежал, спотыкаясь о кочки, туда, где осталась незащищенная позиция. За ним, взяв берданки наперевес, спешили десять рабочих. Вот они у подножия горы. Они карабкаются по горе... взобрались на вершину. Внизу – выстрелы и крики «ура». Там идет бой...
Камо хотел взглянуть вниз, но в ту же минуту, прямо в лицо ему двинулась лошадиная морда. Он увидел печально-испуганные глаза лошади, услышал храп. Что-то загрохотало, завыло, ринулось на него тяжелой, темной массой и сбило с ног. Он ударился лицом о землю. Совсем близко – выстрелы. Почему такие громкие, такие оглушительные выстрелы, будто из орудия?
Камо быстро поднялся и приложил к плечу ложе берданки. Его глаза остановились на казаке. Он прицелился и выстрелил. В то же мгновение казак ткнулся лицом в гриву лошади. Она взметнулась и помчалась в сторону. Всадник свалился. Камо побежал, но споткнулся о чье-то недвижно лежавшее тело и упал. Что-то со свистом мелькнуло мимо, и Камо почувствовал удар в затылок.
Одно мгновение ему показалось, что он теряет сознание, но он сделал над собой усилие и поднялся. Кровь горячими струями текла по лицу; он ощущал ее на шее, за воротником. И вот он скорее почувствовал, чем увидел и осознал, что его окружили, за него уцепились чьи-то руки. Его держат... над ним ругаются мрачными ругательствами... Он – в плену...
Восемь конных казаков, окружив его тесным кольцом, повели в управление.
Когда его уводили, один, смертельно раненый, с трудом приподнялся на руки, устремил догорающие глаза на пленного и простонал:
– Прощай, Камо... Мы еще увидимся.
Казачий вахмистр вздрогнул и пристально взглянул на пленного. Потом близко наклонился к нему и с суровым удивлением спросил:
– Это ты, Камо?
Но пленник старался остановить платком лившуюся из головы кровь. Вопроса вахмистра он не слышал.
Конвой не хотел замечать мучений пленника. Вахмистр все добивался сведений о складах оружия, о местопребывании бунтовщического штаба, но, не добившись ничего, внезапно остановился и объявил, что пленного надо повесить. Однако под рукой не оказалось веревки. Оборванного, покрытого кровью, Камо доставили в тюрьму.
Его бросили в одну из переполненных камер. Он истекал кровью, медленно сочившейся из головы и заливавшей глаза. Вдруг кто-то тронул Камо за плечо: Перед ним стоял человек с молодым, почти еще юношеским лицом.
– Вот вам вода, – сказал он, – умойтесь, обмойте голову.
– Да, да, спасибо... Это очень хорошо.
Человек принялся лить ему на голову воду. Вода стекала прямо на цементный пол и убегала под нары. Обитатели камеры привыкли к таким обмываниям и к окровавленным людям. Все оставались равнодушными к происходившему у стены. Камо дали полотенце. Он вытер голову, лицо и окончательно. пришел в себя. Около него заботливо хлопотал с ведром воды и полотенцем все тот же молодой человек.
– Спасибо вам, товарищ, – сказал Камо.
– Где, тебя захватили? – спросил молодой человек.
– На Нахаловке.
– Там, на горе, где начался бой?
– Да,
– Меня тоже поймали там три часа назад, хотя я и не дрался и был без оружия, а так... ходил смотреть. Долго ли они меня теперь продержат?
Он промолчал и со вздохом добавил:
– А может быть, предадут военному суду?
– А ты боишься суда?
– Нет, не боюсь. Не хочется только отвечать за то, чего Не делал... Жалко, что и я не был вместе с рабочими.
– Ничего, все будет хорошо.
– Говорят, там дрался Камо и его зарубили казаки. С десятком людей он пошел отстаивать позицию от целого эскадрона. Жалко, – такой за мечательный революционер.
Камо посмотрел на него.
– А что ты слышал про него?
– Многое слышал. Разве ты ничего не знаешь о Камо?
– А ты кто такой?
– Я фармацевт из аптеки Рухардзе. У меня мать, и она не любит, когда я шляюсь там, где идет стрельба. А мне нравится все это. Только почему это они сажают ни в чем неповинных людей, простых зрителей? Вот если бы за что-нибудь посадили... Ну был, скажем, на Нахаловке вместе с другими рабочими – это другое дело. По крайней мере, за революцию сидел бы.
Камо вдруг задумался.
– Вот что, товарищ, ты хотел бы послужить революции?
– Революции? Еще бы! Но как можно, сидя в тюрьме, сделать что-нибудь для революции? Революционером каждому хочется быть, да не каждый сможет.
Камо взял его за руку.
– Ты никогда не видал Камо?
– Сегодня, на Нахаловке, только издали. Он показался мне совсем молодым.
– Видишь ли... Камо совсем не убит. Он жив. Он сейчас в тюрьме, в этой камере, перед тобой. Я – Камо.
