– А как ты мерзок был в тот момент, когда лез в раскрытое окно, трусливо лез, бесчестно!
– Я просто из интереса лез, – угрюмо сказал Славка. – Марки мне не нужны.
– А если бы вместо марок на столе лежали деньги?
Славка пожал плечами и не ответил. Он и в самом деле не знал, как поступил бы тогда.
– Ты пойми, дурак этакий, в жизнь ведь вступаешь. С чем сейчас войдешь, то при тебе и останется: пойдешь ли широкой дорогой, с хорошими людьми бок о бок или будешь в темноте блукать, крутить закоулками…
Славка молчал.
– Ты вот говоришь, что просто из интереса лез… Ну, а представь себе, если все начнут ради интереса тащить друг у друга. Что из этого получится?..
Кончился лес. Перед глазами раскинулась однообразная поляна. Трошка бежал уже вдоль крутого, обрывистого яра. На реке шла горячая, полнокровная жизнь. Плыли баржи, груженные лесом и гравием. Шли пассажирские пароходы. На песчаной косе противоположного отлогого берега работала бригада рыбаков. Было видно, как под навесом повариха в белом халате накрывала столы для обеда. Один рыбак крутил ручку деревянного барабана, на который наматывалась бечева невода, и полукруг белых поплавков, лежавших на воде, суживался и все ближе и ближе подходил к берегу.
Но вот дорога повернула в сторону от яра, и навстречу поднялись приземистые домики окраины Брусничного. Поехали по широкой пустынной улице.
– Вот здесь, – сквозь зубы сказал Славка.
Федор Алексеевич пошевелил вожжами, и Трошка понял – свернул в открытые ворота.
– Посиди пока, – сказал Федор Алексеевич, бросая вожжи Славке на колени. Затем поднялся на крыльцо.
Дверь в дом оказалась незакрытой. Он вошел в просторную, грязную кухню, наполненную запахом жареного лука, картошки, пареной брюквы. У плиты суетилась старуха.
– Здравствуйте, бабушка, – громко сказал Федор Алексеевич.
Старуха проворно обернулась, убрала под черный платок выбившиеся седые пряди волос. Лицо ее было моложавым и даже румяным. Она приветливо поздоровалась, как ружье к ноге, опуская кочергу, смахнула передником пыль с крашеной лавки, пригласила гостя сесть.
Через несколько минут Федор Алексеевич узнал, что дом этот принадлежит молодому доктору Павловскому, который уехал в Москву на курсы усовершенствования врачей, забрав с собой жену и сына. А старушка работала у Павловских няней. Зовут ее Еремеевной. В одной комнате этого дома живет прежний его хозяин – больной, одинокий старик Федоренко. Лет пять назад разбил его паралич – он потерял речь, отнялись ноги и руки. За больным стариком ухаживала она из жалости. Думала, за это и к ней на старости лет кто-нибудь милосердие проявит. Еремеевна получала пенсию Федоренко, кормила его и по совету доктора Павловского в комнате больного целыми днями держала окно открытым.
Разговаривать со стариком Федоренко было невозможно. Но директору из педагогических соображений хотелось заставить Славку извиниться хотя бы перед няней. Он коротко рассказал ей историю с марками. Еремеевна всплеснула руками, заволновалась; она и не предполагала, что кого-то может привлечь открытое окно.
Федор Алексеевич вернулся за Славкой, но, к удивлению своему, во дворе его не обнаружил. Опустив голову и широко расставив толстые ноги, стоя дремал Трошка. На сиденье ходка лежал туесок с марками.
– Ростислав! – негромко позвал Федор Алексеевич.
Ответа не последовало.
Тогда он вышел за ворота. Широкая улица была безлюдна.
Директор возвратился в дом, передал Еремеевне письмо и туесок, извинился за своего воспитанника и, расстроенный, поехал в Коршун.
А Славка тем временем на попутной машине добрался до Коршуна и весь вечер не выходил из дому. Зло оборвал мать, когда та сделала ему замечание за то, что он завалился на кровать в грязных сапогах. Нагрубил отцу, который, как обычно, пришел домой в нетрезвом виде.
Так, не раздеваясь, до полуночи провалялся Славка в постели, то намереваясь утром бежать к Федору Алексеевичу извиняться, то приходя к выводу, что делать этого не надо.
Ваня Лебедев-Лабосян тоже кончает девятый «А». Он сирота. Родителей своих не помнит. Восемь лет назад из Коршунского детского дома взял его на воспитание директор лесозавода Вартан Акопович Лабосян. Отношения у них сложились самые дружеские, живут, как говорится, душа в душу.
В детском доме в деле Ивана Ивановича Лебедева сохранился единственный документ – акт с двумя неразборчивыми подписями. В акте говорится о том, что мальчик сдан в Дом ребенка города Иркутска 2 июля 1950 года. Мать мальчика, Лебедева Ольга Ивановна, умерла в 1949 году, отец, Иван Николаевич, умер 30 мая 1950 года. Мать работала на слюдяной фабрике. Отец – инвалид Отечественной войны, был в гитлеровском концлагере в Италии, из плена бежал, принимал участие в итальянском отряде Сопротивления. На родину возвратился больным.
Как это ни странно, Ваня очень похож на второго отца – Лабосяна. Ростом высок и в плечах широк. Взглянешь на него – и сразу подумаешь, что парень этот обладает недюжинной силой. Ручищи и ножищи большие, крепкие. Рукопожатие сильное. Таких, как Ваня, в деревнях называют увальнями.
Волосы у Вани светлые, с рыжинкой, глаза голубые, улыбчивые. Широкое, румяное лицо с добрыми губами и белыми, крепкими зубами простодушно и очень располагает к себе. Выглядит Ваня взрослее своих однолеток, и поэтому школьники называют его – Иван Иванович Лебедев-Лабосян.
Ваня – секретарь комсомольского комитета. У него в школе свой кабинет – крошечный закуток без окна под лестницей. На дверях надпись: «Комитет комсомола». Здесь с трудом помещается обрезанный и одним краем прибитый к стене стол. На стене над головой полки с политической литературой. Низко над столом и днем и вечером горит жаркая бронзовая люстра с лампочками-свечами, принесенная кем-то из школьников специально для комитета комсомола. Здесь Иван Иванович разговаривает только с глазу на глаз – третьему лицу поместиться невозможно.
Упоминание об итальянском солдате в письме Павла Федоренко взбудоражило учеников, и снова Коршунская школа деятельно занялась поисками фактов, связанных с могилой итальянца. Теперь надо было разыскать знакомых Федоренко. Для этого в субботу вечером, после занятий, школьники отправились в Брусничное.
Сбор назначили в комитете комсомола. Саша с Верой, обе в пальто и платочках, повязанных под подбородком, появились одновременно. Вани еще не было, и кабинет был закрыт. Но все знали, что ключ лежит под дверью. Вера достала ключ, открыла кабинет и уселась на секретарский стул. Саша пристроилась с краю, на столе.
– Смотри-ка ты – новость! Телефон! Да какой-то странный! – удивленно сказала Вера и поднесла к уху трубку телефона, похожего на распластавшегося лягушонка. Раздался глухой звонок.
– Что, Ваня? – спросил в трубку голос директора.
– Кто гудить? – спросила Фекла Ивановна из интерната.
– Ох елки! – отозвалась старшая пионервожатая.
Вера испуганно заморгала глазами и быстро положила трубку на телефон:
– Все разом отвечают!
Саша засмеялась:
– Он соединен сразу с тремя точками… А тут, смотри, кнопка. Звонок куда-то. Позвонить, что ли? – И она надавила кнопку, приделанную к краю стола.
Звонка не было слышно. «Не работает», – подумала Саша и еще раз надавила кнопку.
– Ну, кто там балуется? – послышался недовольный голос, и на пороге появился хозяин кабинета, в стеганке, с кепкой в руках. Могучей фигурой своей он загородил дверь.
Саша вспыхнула:
– Это я, Иван Иванович.
А Вера звонко рассмеялась:
– У тебя тут такая техника!
Из-за плеча Вани в комнату заглянул Славка. Бросил быстрый взгляд на Веру и хотел уйти, но Ваня схватил его за рукав гимнастерки:
– Почему на уроках не был?
Славка смерил недружелюбным взглядом такого же рослого, как и он, Ваню и сказал сквозь зубы:
– Я не комсомолец. Пусти. – Он вырвал руку и ушел.
Ваня поглядел ему вслед и с упреком обратился к Вере, которая вскочила со стула и тоже поглядела на уходившего Славку:
– На тебя заглядывается. Вот тебе бы…
– Мало ли кто на меня заглядывается! – серьезно и немного с вызовом ответила Вера и поторопилась уйти.
Ловко и неслышно спрыгнула со стола Саша. К кабинету подошли девочки и мальчики, одетые в пальто, в стеганки:
– Ну что, едем, Иван Иванович?
– А хлеб на дорогу захватили?..
– У меня огурцов полмешка.
– А я картошку взял…
Ваня закрыл кабинет, ключ положил под дверью, и все вышли из школы.
Во дворе людно и шумно. На футбольной площадке девчонки пинают кожаный мяч. Мальчишки-одиннадцатиклассники сколачивают доски, на тачках подвозят опилки, набивают их за обшивку стены мастерской, разместившейся в длинном бараке.
– Иван Иванович! – сказал мальчишка в детдомовском коричневом костюме, оглядываясь на открытые ворота. – Шофериха сказала: «Если ехать, так ехать. Ждать некогда».
