— Ревела-то почему? — спросил Петька, уверенный, что ее приняли.
— Заревешь, — призналась девчонка. — Поезжай, говорит, обратно. Специальность не подходит.
— А какая специальность-то?
Девчонка замялась:
— Ну, не подходит, и все.
Парни оживились, закидали девчонку вопросами:
— Балерина?
— Кондуктор?
— Манекенщица?
Она развеселилась, неохотно призналась:
— Животновод... Вот, говорит, и хорошо. Работай там у себя как следует. БАМ накормить — знаешь, сколько мяса нужно!
— Правильно говорит, — согласились с начальником парни, еще ожидавшие аудиенции.
— А я не только животновод, я строитель, — ликующе возразила девчонка, — Пока училась — три лета подряд в стройотряде. Бригадиром. Вот так! — И она победно прошла мимо оторопевших парней.
По мере того как очередь на прием к начальнику участка таяла, Петька все больше и больше волновался. До него оставались двое демобилизованных солдат и подозрительная компания неопрятных и вроде бы неумытых, с обветренными, опухшими лицами мужчин неопределенного возраста.
Солдаты, ожидая, покуривали, весело вполголоса переговаривались. Мужчины — все четверо — сидели на корточках вдоль стены и хмуро молчали. Петька нетерпеливо прохаживался по коридору, выходил на крыльцо. С крыльца было видно вытянувшееся под прямым углом к главной улице здание общежития. Одноэтажное, деревянное, щитовое, как и все другие строения. А слева, чуть в стороне, над красной коробкой аккуратного — кирпичной кладки — дома тянул свою длинную руку ярко-желтый подъемный кран, добавляя к отстроенным этажам еще один — пятый.
Сбежали с крыльца солдаты и, пожелав Петьке удачи, кинулись останавливать с грохотом проезжавший мимо тяжеловес МАЗ.
— Ну как? — крикнул Петька вдогонку.
— Порядок! — обернулся один из них, а другой уже забирался в кабину и тянул с собою товарища.
Не успел МАЗ отъехать, как вывалились в коридор из кабинета четверо тех, неумытых. Вывалились и не спеша зашаркали к выходу. «Быстро он их...» — отметил Петька и, сразу же оробев, толкнул дверь.
В простом и каком-то необжитом кабинете, кроме стола и стульев, ничего не было. «Строители, — успел подумать Петька, — и кабинеты у них временные...» Прошел к столу, увидел начальника участка и очень удивился. Вместо солидного, пожилого человека — тяжеловесного, прочного, неторопливого — на него изучающе смотрел молодой, лет двадцати пяти, спортивно подобранный, легкий, не иначе вчерашний студент. И хотя сидел он за своим начальничьим столом спокойно, привычно и даже вроде удобно, — угадывались в нем постоянная готовность к движению, сдерживаемая энергия, вынужденность такого вот статичного состояния.
— Садись, — кивнул он на стул. — Рассказывай.
— Я приехал, чтобы...
— Знаю, — улыбнулся глазами удивительно молодой начальник. — Рассказывай о себе.
— Видите ли... Я сам...
Он не дал Петьке договорить.
— Тоже знаю: без путевки. Я не об этом. Где работал? Что умеешь? Родители есть?
— Откуда же знаете, что без путевки? — осмелел Петька.
— Прочитал, — серьезно сказал начальник участка и, заметив Петькино недоумение, уточнил: — Только что прочитал на твоем лице.
И оборвал «лирическое отступление»:
— Слушаю.
Он дорожил временем — каждой минутой, это Петька почувствовал сразу и потому ответил коротко, без обиняков. Добавил, правда, что согласен на любую работу, что он абсолютно здоров и вынослив, а если чего не умеет — научится.
— Вот, вот, — подхватил хозяин неуютного кабинета. — Надо выучиться. На плотника... каменщика... бульдозериста... На строителя. А сейчас нет для тебя работы. Напрасно приехал. Деньги на обратную дорогу есть?
Петька сжал задрожавшие губы.
— Механизаторов и тех некуда принимать. Шоферам отказываем. Представляешь, сколько парней сорвалось с мест, понаехало?.. Не представляешь!
Тревожно звякнул телефон, начальник сказал в трубку: «Терещенко». И слушал, разбирая лежавшие на столе бумаги. Экономил время. Потом сказал еще одно слово: «Ясно», Нажал на рычаг, связался с кем-то, приказал:
— Пошли механика в карьер. Срочно. Экскаватор встал.
И, пока слушал ответ, опять просматривал бумаги, делал какие-то пометки.
Петька упрямо сидел, хотя все уже было ясно. Подступало отчаяние. Он еще сопротивлялся ему, но сопротивлялся уже из последних сил.
— Не отремонтируешь — не будет балласта. Укладка встанет, — пригрозил Терещенко. — Ищи, ищи. Я подожду.
Он поднял от бумаг глаза, увидел растерянного, убитого Петьку, заметил, как пытался он выглядеть независимым и спокойным, и, не выдержав его встречного взгляда, снова занялся бумагами. При этом он не отрывался от трубки, раза два сказал телефонистке «говорим» и наконец дождался своего телефонного собеседника. Спросил его успокоенно, уже наверняка зная, что тот ответит:
— Нашел? Порядок, Отремонтируете — дай знать.
Положил трубку, опять глянул на Петьку. Глянул сочувствующе, дружески, а сказал резко:
— Помочь тебе не могу. Поезжай домой, учись, получай строительную специальность. Работы здесь на десяток лет. Успеешь...
Он проговорил все это залпом — хотел скорее кончить нелегкий для обоих разговор.
Казалось, мог бы уже и привыкнуть: каждое утро перед дверью его кабинета толпились вот такие же, откликнувшиеся сердцем, приехавшие издалека ребята. Он безошибочно отличал их от пустозвонов, мотающихся по белу свету в поисках «где лучше», от расчетливых дельцов, рванувших на горячую стройку в надежде «отхватить на машину», даже от умелых и работящих, но не в меру тщеславных парней, жаждущих известности и наград, а работу почитающих средством их приобретения. Он понимал их. Он радовался, когда кроме буйного искреннего желания строить они привозили с собой и умение. Он каждый раз преодолевал себя, прежде чем сказать таким «нет».
Терещенко встал, надел плащ, взял с подоконника кожаную, с короткими полями шляпу. Петька тоже поднялся. Он осознал вдруг всю нелепость своего положения, почувствовал обиду, незаслуженную, несправедливую: ведь не развлечения ради ехал сюда, не за рублем, не за славой! — и, обожженный этой обидой, внутренне выпрямился, сказал не столько Терещенко, сколько самому себе:
— Отсюда я не уеду.
Начальник участка посмотрел на него пристально, с интересом. Промолчал. Первым шагнул к двери. Когда вышли на улицу, спросил:
— Петр Терехов? — и, по выражению Петькиного лица поняв, что правильно запомнил имя, посоветовал: — Сходи еще к Пестрецову. В отделение временной эксплуатации. Уверен, что бесполезно, но все-таки сходи.
И крупно зашагал к строительной площадке, поглядывая на верх кирпичной коробки, туда, где едва видны были каменщики, где трудилась не переставая длиннющая желтая рука башенного крана.
Ничего Петька не добился и у Пестрецова. Сунулся к начальнику ОВЭ, когда тот одной ногой был уже где-то на звеносборке, когда топталась перед ним колоритная компания тех четверых. Переждал. Поговорил. Получил сочувствующий, доброжелательный отказ. Сам понял: в этой железнодорожной организации новичок-неумеха и вовсе не к месту.
Пошел в столовую, постучал в запертую дверь. Выпорхнула девчушка в белом халатике, укоризненно сказала:
— Долго спишь. Завтраком давно накормили. — И увидела его рюкзак. — Новенький? Тогда проходи.
Петька еще не переступил порог, а она уже кричала в раздатку:
— Люсь! Гуляш остался? А шницеля? — и торопила Петьку. — Что тебе, говори быстрей!
Видно, и она была занята не меньше здешних начальников, и Петька поел наскоро, не ощутив вкуса, и, только когда вышел, сообразил, что хлеба-то у них в столовой и правда нет. Гуляш этот он с капустными пирогами ел.
Самое время было вывернуть все карманы, пересчитать деньги и прикинуть, хватит ли на обратный путь. Но, по мере того как Петьку хлестали одна за другой неудачи, он вместо отчаяния обретал почему-то все большую стойкость и, как это ни парадоксально, уверенность в том, что все сделал правильно: не пошел в институт, приехал вот сюда на БАМ, где, оказывается, и без него работников девать некуда. Правильно и то, что ходит здесь пока неприкаянным от одного начальника к другому, неизвестно, где будет ночевать, неизвестно, что ждет его завтра... Все, все правильно. Не по командировке ведь ехал, не по путевке.
Он зашел в магазин, оценил щедрость продуктовых прилавков, не устоял, купил сливочных тянучек. Заглянул в промтоварный. Увидел фотоаппараты, увеличители, поторопился уйти. Обошел поселок, спустился к станции. И тут обнаружил, что станции-то, оказывается, две, и обе с одним названием.
Первая — та, на которую он приехал: «Бам. МПС». Деревянный станционный домик на обочине старой Транссибирской двухпутки. Летят мимо нее в оба конца поезда — товарные, пассажирские, скорые... Покачивают на частых стыках контейнеры, платформы, рефрижераторы, спальные и международные вагоны. А рядом — какие-то запасные пути. Буднично, спокойно лежат себе на полотне, тянутся параллельно «рабочим», не остывающим от колес рельсам, постепенно от них отклоняются и вдруг красиво и круто поворачивают строго на север и уходят в тайгу, в сопки.
