Через несколько дней Курт, захватив кое-что из носильных вещей, отправился к рейхстагу. Вскоре Курт затерялся в многолюдной толпе.
Здесь, у гранитных колонн и ступеней сгоревшего рейхстага, международные спекулянты торговали всем: пудрой, перчатками и картинами Лувра. Жители западного сектора Берлина тут же за продукты отдавали носильные вещи солдатам западных армий. Добротное пальто шло за килограмм хлеба, костюм — за фунт чикагской конской колбасы. Жителей Восточного сектора было меньше: там всем, кто работал, выдавали продукты по карточкам.
Курт, перекинув через руку пальто, остановился около рослого американца. У того на оголенной по локоть руке стучало около десятка разнокалиберных часов. Он громко зазывал покупателей, и резкий голос его выделялся в шуме толкучки. Курт засмотрелся на него. Вдруг кто-то тронул Курта за руку, он обернулся. Рядом стоял чуть ниже его ростом плохо одетый мужчина. Щупая пальцами материал пальто, он спросил:
— Продаете? — глаза его быстро обежали серо-синий мундир бывшей германской армии, в который был одет Курт.
— Меняю, — ответил Курт и тихо добавил: — На продукты.
— Жаль. Я, пожалуй, мог бы его купить, мне нужно пальто, — он оглянулся по сторонам, понизил голос до шепота: — Скоро зима, а вернулся я в шинелишке…
— У меня это тоже не лишнее, а что сделаешь? — спросил Курт.
— Я-то, понимаете, в плену был… Вам не довелось? — быстро взглянул в лицо Курту. — Похоже был.
— Пришлось… в России.
— Вот как? А я у англичан. В Египте попал, — потом, будто еще колеблясь, он снял с руки Курта пальто. Примерил. Осмотрев себя в пальто, сказал: — Возьму, пожалуй. Что просите?
Курт назвал, что бы он хотел получить. Покупатель, шевеля губами, вполголоса занялся подсчетами, потом быстро сказал:
— Пожалуй, хватит. Обождите здесь, я принесу.
Курт остался один. Вокруг сновали люди, показывая вещи или продукты, называли цены, уходили. Потом появлялись новые, и все повторялось сначала. Курт уже потерял надежду дождаться своего покупателя, когда тот вынырнул из толпы с большим свертком под мышкой.
— Еле удалось достать, — шумно вздохнул он, передавая сверток. — Здесь все, что вы просили. — Накинув на плечи пальто, он посмотрел на Курта, который с голодным блеском в глазах осматривал масло и хлеб, и спросил: — Нам случайно домой не по пути?
Курт назвал свою улицу.
— О, так это мне по дороге. Пошли.
Они быстро выбрались из толпы.
— А что, пришлось в России поработать? — спросил новый знакомый. — В лагерях?
— Нет, не держали в лагерях, — ответил Курт. И от радости, что удачно обменял пальто, разговорился. — Еще до войны я начал изучать русский язык. Потом в России продолжал заниматься этим. Трудно было… мало кто из русских охотно разговаривал с нами. А в Донбассе мне посчастливилось достать хороший словарь. Тогда дело пошло быстрее. Попал в плен, работал переводчиком.
Продолжая рассказывать о своей жизни в Советском Союзе, Курт остановился против огромной груды щебня.
— Вот так и жил… А это мой дом, — указал он на дверь, ведшую в подземелье. — Зайдемте?
— Нет, нет! — отказался спутник. — Я и так уже задержался, жена, пожалуй, волнуется. Время-то беспокойное… А как у вас с работой?
— Не нашел… Придется идти в Восточный Берлин, там можно поступить.
— Разбирать завалы?
— Зато будешь получать хлеб, масло, деньги.
— А вы не были на улице Бисмарка, 8? Там набирают рабочих.
— Был. Отказали… Везде был.
— На Бисмарка, 8 надо наведываться каждый день. Я когда-то тоже так ходил, а вот сейчас работаю.
Попрощавшись, спутник перешел через улицу, остановился и начал закуривать, повернувшись спиной к сходившему в подвал Курту. Когда тот скрылся, он быстро достал «вечную» ручку и записал адрес Курта Винера. Потом еще раз осмотрел улицу и довольно улыбнулся.
— Пожалуй, за Курта я хорошо получу, — промолвил он и направился к зданию рейхстага.
* * *
На другой день Курт Винер зашел в дом на улице Бисмарка. В приемной посетителей не было. Потоптавшись около порога, Курт несмело подошел к одному из столов, за которым сидел немолодой уже немец. В первый свой приход сюда Курт обращался тоже к нему. Сейчас служащий что-то писал на бланке толстой бумаги.
— Я насчет работы, — тихо сказал Курт. — Можно?
— Вы записаны у нас на очереди?
— Три дня назад я справлялся у вас, вы ничего не говорили об очереди.
— Как фамилия? — спросили откуда-то со стороны.
Курт обернулся и, не зная кому отвечать, так как столов в приемной стояло много и все служащие, ожидая ответа, смотрели на него, всем сразу сказал;
— Винер… Курт Винер.
— Это, кажется, у меня, — протянул пожилой немец, у стола которого стоял Курт. Он быстро достал карточку и, не поднимая головы, вполголоса, недовольно сказал: — Вы тот раз так быстро ушли, что мы ничего не могли вам объяснить. Хорошо, хоть я успел записать вашу фамилию. Садитесь.
Когда Винер ответил на немногочисленные вопросы о местожительстве и семейном положении и когда все это служащий бюро внес в карточку, Винеру предложили пройти к шефу.
В просторном кабинете, обставленном дорогой мебелью, с богатыми шторами на окнах и старинными картинами на стенах, сидели два человека. Один за большим, массивным столом что-то писал, другой — в кресле, привалившись к спинке, курил сигару. Служащий пропустил вперед Курта, склонив голову, сказал:
— Курт Винер, — помолчав, добавил: — Ищет работу, — и вышел.
Сидевший за столом кинул взгляд на Курта, молча указал на стул, стоящий около стола, и, не дожидаясь, когда Винер подойдет, спросил:
— Ваша специальность?
— До войны я работал слесарем, — присаживаясь на краешек стула, ответил Курт.
— Кем были на фронте? Шофер? Механик?
— Нет. Автоматчик.
— Так, так… А больше у вас никакой профессии нет? Может, вы хорошо знакомы со станками немецких фирм? Их наладкой?
— Да, мне приходилось заниматься наладкой станков, — торопливо ответил Курт.
— На каких заводах? Круппа, Мессершмитта?
— Нет, — Курт замялся: наладчиком станков работал он, будучи в плену в России, на одном из заводов, эвакуированных в Сибирь, но сказать об этом боялся, опасаясь, что ему тогда могут отказать в работе.
— На Телефункене?
— Не-ет…
— Вы нам все говорите. Мы должны все знать, чтобы обеспечить вас соответствующей работой. Иначе мы вынуждены будем послать вас в полукустарные мастерские. Как хотите, выбирайте.
— Я работал в… России, — тихо сказал Курт.
— Вы были в плену?
— Да…
— Смотрите, господин Крузе, русские допускали пленных налаживать станки! Интересно, интересно! Ну, и что же — за вашей спиной стояли с автоматом?
Перед Куртом пронеслись картины недалекого прошлого. Он вспомнил просторный цех, где по своей же просьбе работал наладчиком станков, вспомнил, что работали они даже без охраны. Но сейчас он искал работу и поэтому ответил:
— Да.
— А не говорил ли я вам об этом, господин Шварц? — улыбнулся тот, что дымил сигарой.
— Вы видите, господин Крузе, русские нарушали Международную Конвенцию о военнопленных, подписанную в Женеве, они заставляли силой оружия работать военнопленных и еще, наверное, для военных целей! — Шварц резко налег грудью на стол, взял ручку и, рисуя на чистом листе бумаги какие-то завитушки, небрежно спросил: — Большой завод? Пустяк, наверное, иначе вы бы туда не попали.
— Не могу сказать, но огорожена была большая площадь.
— Ну, я так и знал! Это маскировка русских. Чтобы сбить с толку пленных, они допускали некоторых на свои заводы. А какие это заводы? Один цех, а территорию загораживают по площади больше Дании, — Шварц скучающе зевнул. — А скажите, вы не помните, где этот завод?
— Недалеко от станции Седьмой Крест. Я был там совсем недолго.
— Да-а, — протянул Шварц, быстро записывая название станции. Потом, снова чертя завитушки, медленно промолвил: — Гм-м… Что же мне с вами делать, господин Винер? Видимо, вы не очень-то большой специалист в этой отрасли. Что вы заработаете на наладке станков? То-то. А скажите, вы не работали на лесозаготовках?
— Приходилось.
— Это тоже там? — Шварц махнул рукой куда-то за окно.
— Да. В Сибири.
— Наверное, страшная пустыня, а? Холод, тайга, и, ни одного города… завода, а? Древесину вывозят за тысячу километров. Жутко, правда, господин Винер?
— Холодно, — зябко повел плечами Курт. — А древесину перерабатывают на месте.
— Это… где-нибудь около Иркутска или Верхоянска?
— Нас высадили на станции Сон. Потом целый день везли на машинах.
