Колька Котляров сказал без всякого выражения:
— Я тебя не приглашаю.
— Почему?
— Не хочу.
— Нет, почему?
— Сказать?
— Скажи.
— Принципиально.
Колька стоял перед Сергеем мелкий, нескладный, ничего не унаследовавший от плотника Ивана Котлярова: ни саженных плеч, ни коренастости, ни буйной шевелюры, но сквозь плохонькую оболочку ясно был виден его принципиальный дух. Павел пошевелил руками в карманах и сделал шаг к Николаю:
— Интересно!
Одна Таня осталась на диване и спокойно играла пушистым кончиком косы на коленях. Колька под горячим взглядом Павла поежился, но не улыбнулся, отвел глаза и сказал негромко:
— Да чего говорить! Ты спроси у него, почему он не работает?
— Ха! — засмеялся Богатырчук и повалился на диван рядом с Таней. — Старая песня. Меня даже не раздражает. Дома папаша с мамашей талдычат, теперь Колька прибавился. Черт бы вас побрал, почему вы отца Иосифа на помощь не позовете?
— Нет, ты все-таки отвечай, — сурово произнес Павел. — Он тебе в глаза сказал, и ты в глаза.
— Знаешь что? Дома я читал «Три мушкетера». Знаешь, до чего интересно! Пришел ты, Цыган. Идем да идем! Пожалуйста! А вы мораль тут развели, труженики! Настойчиво требую, веди меня в этот самый «Иллюзион». Требую выполнения обязательств.
— Хорошо, выполню обязательство, а только скажи, почему ты не работаешь?
Богатырчук протянул руку по спинке дивана сзади Тани, и Таня немедленно выпрямилась, все так же теребя кончик косы.
— Скажу. Алешка и так знает. Скажу. Но все-таки нет справедливости. Алексей тоже не работает, однако ты его тащил в «Иллюзион»? Тащил, Колька?
— Тащил, так разница: Алешка студент, он работает, только ничего не получает. А с какой стати я буду тебя водить, когда ты нарочно не работаешь?
— Ну, хорошо. Почему я не работаю? Не хочу. Не хочу работать на Пономарева. Не хочу жить в этой самой Костроме. Здесь живут рабы Пономарева и Карабакчи. Ты сколько получаешь, помощник слесаря?
— В этом месяце заработал семнадцать, — хмуро ответил Павел, не глядя на Сергея.
— Семнадцать. А ты сколько, Колька?
— Не в том дело, а ты дальше говори. На кого ты хочешь работать?
— Ни на кого.
— Как это у тебя выйдет?
— Как-нибудь выйдет. Опять в цирк пойду.
— Балда! — сказал Павел. — А в цирке ты на кого будешь работать? Все равно на хозяина.
— В цирке не так, детки. В цирке я работаю для людей. И вижу людей. Вы этого не знаете. Когда выскочишь на арену на Цезаре… свет какой! Глаза какие! Да что вы понимаете?
— Чьи глаза? — тихо спросила Таня.
— Всякие глаза: и у людей, и у Цезаря. Какие красавицы смотрят, улыбаются. Да и не только красавицы!
— И что? — так же тихо спросила Таня.
— Он себе шею свернет на Цезаре, а хозяин все равно в карман тысячи положит, — тоскливо протянул Николай.
Сергей вскочил. Он стал против Николая, взмахнул кулаком и этим движением как будто сбросил с себя богатырское свое добродушие:
— Наплевать мне на хозяина! Когда я на арене, хозяин — мой лакей, понимаешь? Он смотрит мне в глаза и дрожит. Я тогда артист. Ты знаешь, что такое артист? Знаешь?
— А за что тебя хозяин выгнал, Сережа?
Богатырчук не ожидал нападения с этой стороны. Он повернул к Алексею тяжелую голову:
— За что?
Алексей стоял у кустов акации и заканчивал перочинным ножиком пищик. Он поднял глаза на Сергея, вложил пищак в рот и вдруг запищал на нем оглушительно и комично-жалобно, а потом спросил, перекосив губы в ехидной гримасе:
— Да. За что?
Павел взмахнул руками и захохотал. И Николай с застенчивой улыбкой отвернулся к фонарю. Улыбнулась и Таня, присматриваясь к Алеше.
Богатырчук оглянулся.
— Выгнал? Не выгнал, а…
— Уволил, — серьезно закончил Павел.
Сергей осторожно сел на диван. Таня смотрела на него с интересом.
— Все-таки за что, Сережа? — ласково спросила она.
— За грубость, — тихо ответил Сергей и улыбнулся ей печальными глазами.
Таня задержала на нем внимательный, почти материнский взгляд, поднялась с дивана, перебросила косу назад и сказала решительно:
— Хватит! Идем в театр, все! Слышишь, Алеша?
Алексей увидел ее нахмуренные брови и протянул руку к Павлу:
— Павлушка, одолжи сорок копеек до завтра.
По дороге домой Алеша и Таня отстали. Таня спросила:
— Неужели ты из гордости не пошел в «Иллюзион» за Колин счет?
— Не из гордости, Таня, а из бедности.
— Это все равно.
— Нет, не все равно. Если у меня были бы деньги, я мог бы пойти за их счет.
— А где ты возьмешь отдать Павлу сорок копеек?
— У отца.
— Ты у него много берешь денег?
— Нет, почти что не беру, вот разве на дорогу теперь придется взять.
— А как же ты живешь в Петербурге?
— Зарабатываю.
— Много зарабатываешь?
— Уроками много нельзя заработать. Очень дешево платят.
— А сколько платят?
— Если репетировать какого-нибудь отсталого — пять рублей в месяц.
— А сколько тебе нужно в месяц?
— Мне нужно самое меньшее тридцать рублей.
— Для чего?
— Квартира, стол, учебники, ну, конечно, баня, бритье, кое-что починить, в театр нужно.
— А если без бритья, значит, дешевле? На бритье полтинник можно скинуть. Таня, почему ты сказала, чтобы я пришел сегодня к столовой?
— Я просто хотела побыть с тобой.
— Почему?
— Как почему? Мне с тобой хотелось побыть вместе. А как же ты зарабатываешь тридцать рублей? Неужели шесть уроков?
— Ну, три, четыре урока.
— Значит, не выходит тридцать рублей?
— Никогда не выходит. Все-таки, если человек хочет видеть другого, у него есть какие-нибудь причины.
— Причины? Конечно, есть… — Таня лукаво глянула на Алешу. — А как же так, без причины?
— А какие у тебя причины?
— И причины есть, и все есть, — произнесла Таня задумчиво.
Алексей наклонился к ней, заглядывая в лицо. Она подняла глаза:
— Все-таки, как же ты живешь, если не зарабатываешь?
— По-разному живу. Если не хватает, — значит, за квартиру не плачу, живу, живу, пока выгонят, — вот и экономия.
— Или не обедаешь?
— Это самое легкое — не обедать. Обедать вообще редко приходится, больше чай и булка. Но бывает, урок достанешь за обед. Это самое лучшее с экономической стороны, но только обидно как-то. Я не люблю.
— А почему ты у отца не берешь?
— Да у отца нету. Он еще Пономареву должен. Но он иногда присылает. Это… последнее дело — получать от него деньги.
— Ты чересчур гордый, Алеша.
— Нет. Какой же я гордый, если все спрашиваю и спрашиваю: почему ты захотела быть со мной?
— А почему тебе так интересно?
— А как ты думаешь?
— Ты воображаешь, что влюблен в меня, да?
Алеша и на темной улице покраснел и испугался:
— Нет… как ты сказала…
— Значит, ты не воображаешь?
— Я ничего не воображаю.
— Вот и хорошо. А я уже думала, что и ты влюбился.
— Ты что ж так плохо говоришь о любви?
— Чем же плохо?
— Ты никого не любишь? Никого?
— Нет, одного человека люблю, но держу в секрете.
— Почему?
— Я хочу учиться. Если полюбить и сказать, замуж выйти, значит… ну, обыкновенная костромская история.
— Если любишь — вместе хорошо!
— Я боюсь — вместе!
— Почему?
— Я, Алеша, боюсь женской доли. Я буду искать другое. Ты не думай, что я ничего не знаю. Я все знаю.
— И ты удержишься, не скажешь?
— Чего не скажу?
— А вот… тому человеку… про любовь?
— Конечно, не скажу.
— И долго?
— Пока не кончу медицинское отделение. Я потому тебя и спрашиваю все.
— Ага… так поэтому ты меня и просила прийти?
— И поэтому.
— А скажи, разве любимый человек не мог бы помочь тебе учиться?
Таня улыбнулась в темноте, но улыбка слышалась и в голосе:
— Как же он поможет? Он… тоже… очень бедный. А скажи, Алеша, я достану уроки в Петербурге?
— Ты в Петербурге будешь учиться?
— Да.
— Значит, вместе? — Алеша обрадовался, как ребенок.
— Ну, да. В одном городе. — Я тебе помогу найти уроки.
— Спасибо.
— Тот учился или работает?
— Кто?
— Которого ты любишь?
— А потом спросишь, на какую букву начинается его имя? Да?
— Спрошу.
А потом, какая вторая буква?
— Нет, я и по первой догадаюсь. Скажи.
— Да для чего тебе, ты же не влюблен в меня?
— А может, и влюблен…
— Да ведь ты сказал…
— Я ничего не говорил…
— Ты сказал, что ты ничего не воображаешь..
— Можно просто любить, а не воображать.
— Алеша, сколько стоит билет до Петербурга?
