Выход был найден. Теперь осталось только так поговорить с матросами, чтобы они сами добровольно взяли на себя дополнительные обязанности.
— Коммунистов и комсомольцев с тральщиков ко мне, — сказал Норкин в темноту. Он знал, что те, кому нужно, услышат его.
И они услышали. Берег заполнился матросами. Они плотным темным кольцом сжали Михаила. Норкин вгляделся в ближайших и среди коммунистов и комсомольцев увидел многих беспартийных и нахмурился. Он сердился не на матросов, а на самого себя: как он мог забыть о них, почему хотел устранить от решения вопроса, волновавшего всех?
— Михаил Федорович, ты что хочешь делать? — услышал Норкин над ухом шепот Гридина и обернулся. Да, это Леша. На лбу повязка, рука лежит на косынке.
— Ты как здесь очутился? — спросил Норкин.
— Звал коммунистов — я и пришел.
— Потом поговорим, — многозначительно пообещал Норкин и добавил — Только не вздумай скрыться. Все катера обшарю, а найду, и тогда пощады не жди!
Гридин и сам понимал, что поступил по-мальчишески. Ну, как зто можно: заместитель командира дивизиона по политической части и вдруг прячется от комдива?! Да, взгреть за это надо.
Норкин говорил сжато, скупо. Он обрисовал положение дивизиона и перешел к главкому:
— Я предлагаю уменьшить штат на катерах, которые будут вспомогательными. Конечно, трудно, однако другого выхода не вижу. Сделаем так — у нас почти все катера останутся в строю. Не сделаем—с чем придем к Бобруйску? Я кончил, теперь слово за вами.
Матросы долго молчали. Потом начали перешептываться. Норкин не торопил их: трудно набраться смелости и сказать, что ты согласен работать за двоих, но уходишь с боевого катера. Как бы трусом не посчитали.
И вдруг толпа заколыхалась, раздвинулась. К Норкину подошел Гридин. С пкм было одиннадцать матросов. Стало тихо.
— Мы, легкораненые, решили так: незачем нам уходить с родных катеров. Мы и здесь вылечимся!.. Очень просим комдива расписать нас по катерам: Жаловаться на трудности не будем и обратным ходом не отработаем, — сказал Гридин.
— Вот это да! Качать их! — восторженно крикнул кто-то, и все загудело, забурлило, словно в водовороте.
Конечно, качать раненых не стали.
Скоро все тральщики получили команду. Матросы разошлись по катерам, чтобы принять тоцливо и боеприпасы. Гридин и Норкин остались одни.
— Ну-с, Лешенька, рассказывай, — начал Норкин, с трудом удерживаясь от того, чтобы не обнять этого смущенного мальчишку, чувствующего себя виноватым. В чем? В том, что с царапиной не удрал в тыл и других удержал около себя? Эх, Леша, Лешенька! Ничего-то ты не понимаешь!.. За такие дела не ругать, а награждать надо!.. Но мы тебя немного помытарим: что хорошо для матроса, даже для офицера — уже плохо для заместителя командира дивизиона по политической части. Он должен был не прятаться, а прямо, при всех заявить о своем решении. — Что же ты молчишь?
— Да что рассказывать?.. Сами знаете…
— Ничего не знаю…
— Ну… Решили мы с Никишиным…
— С Никишиным? А где это чадо прячется? — Норкин заметно повеселел: раз прячется, значит ранение не опасное.
Гридин понял, что проговорился, но отступать было поздно.
— У себя на катере. В уголке за мотором схоронился, — ответил он и фыркнул: уж очень смешными казались теперь свои поступки. Два взрослых человека, как нашкодившие мальчишки, в темные углы забились!
— Час от часу не легче! — сказал Норкин и направился к катеру Никишина. Гридин шел за ним. Что надумал комдив?
На катере хозяйничала новая команда. Матросы сметали с палубы осколки стекла, смывали кровавые пятна, сращивали перебитые тросы, забивали пробоины деревянными пробками. Среди них Норкин увидел Маратовского и даже несколько человек с бронекатеров. Маратовский доложил:
— Товарищ капитан-лейтенант! На наших катерах подготовительные работы окончены. Решили здесь немного помочь.
— Тащите Никишина сюда, — сказал Норкин, сбегая по трапу в кубрик. — Маскировку опустить, включить свет.
Зашуршали падающие шторы. Вспыхнула электрическая лампочка. Норкин достал из рундука матрац, расстелил его, покрыл чистой простыней и сел к столу. Гридин и Маратовский переглянулись, почти одновременно подмигнули друг другу, и лица их просветлели.
Никишина уложили и накрыли простыней. Он смущенно теребил ее кромку. Не был плаксой Александр, а вот теперь слезы сами катятся из глаз и никакая сила не удержит их: приятно, чертовски приятно чувствовать заботу товарищей, сознавать, что ты дорог им. Шутка ли — сам комдив постель заправлял!.. А вот ты, Сашка, сплоховал. В ком сомневался, от кого прятался?
— Как ноги, Саша? — спросил Норкин, и в голосе его нет той проклятой жалости, которая унижает бойца, оскорбляет его лучшие чувства.
— Кости целы, товарищ капитан-лейтенант… Только одна перебита…
— Так, целы или перебиты?
— Одна… Только она уже в шинах.
Норкин укоризненно посмотрел на Гридина, Мараговского и других моряков. И те поняли упрек.
— Как хочешь, Саша, а я тебя отправлю в госпиталь. — Товарищ…
— Не перебивай!.. Ты сам прекрасно знаешь, что мы с тобой значим друг для друга. Побратимы по партии… Так могу ли я оставить тебя здесь, когда от этого зависит быть тебе с ногой или без нее?.. Сейчас же отправлю тебя на полуглиссере, но слово даю, что до командующего дойду, а добьюсь, чтобы тебя далеко не завозили!.. Мараговский, распорядитесь подогнать мой полуглиссер к борту.
Никто не возражал Норкину. Никто не упрашивал его оставить Никишина здесь. Матросы чувствовали себя виноватыми и присмирели, делали все быстро и бесшумно.
Вот Никишин уже на полуглиссере. Норкин поправил одеяло, потом наклонился к Александру, поцеловал и шепнул, сжимая его руку:
— Скорей, поправляйся, Сашка! Скучно мне будет без тебя…
Затерялся в ночи белый бурунчик за кормой полуглиссера. На катерах стучат молотки. Изредка раздается грозный окрик вахтенного: «Кто идет?»
И вдруг на правом берегу Березины, где-то позади Здудичей, вспыхнула ожесточенная перестрелка. Она ширилась, с каждой минутой становилась все яростнее.
— Товарищ комдив! Вас майор просит к рации! — докладывает рассыльный, и Норкин бежит на ка-пэ, торопливо надевает наушники, старается найти среди воя и визга голос Козлова.
Наконец-то!
— Мишка! Мишка! — взывает Козлов, забыв о таблицах условных сигналов. — Подбрось огонька! Подбрось огонька в район развилки дорог, что справа от меня! По площади подбрось!
Снова загремели пушки, обжигая пламенем кусты ивняка, склонившиеся к воде. Стрельба на правом берегу то затихала, то вспыхивала с новой силой: батальон Козлова вел с кем-то бой. На катерах начали волноваться. Все чаще и чаще стали раздаваться голоса, предлагающие «подсобить хлопцам», так как «не к лицу стрелять из-за угла из кривого ружья, когда рядом дружку, может, каждая пара рук нужна». И Норкин, посоветовавшись с командирами отрядов, решил сосредоточите огонь на развилке дорог и одновременно высадить десант в помощь Козлову. И тут первая загвоздка: где взять десантников? Откровенно говоря, каждый матрос — десантник, но можно ли оголять катера? Может быть, они будут главной ударной силой в последующих боях? Оставалось одно — просить пехоту, которая все еще наседала на фашистов с фронта.
Возможно, в другое время решение всех этих вопросов потребовало бы многих часов, необходимых на согласование действий и, главное, на усушку и утруску разногласий начальников различных родов войск, но сегодня, когда всем не терпелось поскорее прорвать фронт, казалось, все делалось «по щучьему велению»: не успели дать наказ делегатам к пехотинцам, как те сами появились на левом берегу.
— К вам, товарищ комдив, — доложил дежурный по дивизиону, подведя к Норкину молоденького армейского старшего лейтенанта.
— Слушаю вас, — сказал Норкин, ответив на приветствие.
— Вам пакет.
Норкин торопливо прочел письмо, благодарно взглянул на старшего лейтенанта и приказал:
— Селиванов! Принять роту десантников! Пехота поможет Козлову!
Козлов действительно нуждался в помощи. Сначала, сразу после высадки десанта, все шло хорошо: морская пехота оседлала дороги, встретила бегущего врага ливнем пуль, засыпала минами и за несколько часов успешно перемолола не один его батальон. Но вот опустилась ночь. Между деревьев темнота стала непроглядной. Связь между ротами и взводами, действующими самостоятельно, сразу ухудшилась. Дрались на ощупь, высматривая противника при неровном дрожащем свете ракет. И тут на правый фланг батальона нечаянно напоролись войска фашистов, удиравшие с юга. Их встретили плотным огнем, но инерция толпы была так велика, что, получив удар в лоб, она не откатилась назад, а обтекла взвод, забурлила вокруг него, как штормовое море у одинокого островка. Вот тогда и попросил Козлов огня.
