— Когда ты был у Мензер, он заходил… Не думай, сынок, что я тебя учу, ты сам уже взрослый. Но не откровенничай с ним! Как и его мать, они оба болтуны, разносчики сплетен. Нагородил всяких глупостей. Будто ты нехорошо отозвался о Мензер: мол, зачем она лезет с непрошеной помощью? Говоришь: отвезу машину яблок на какой-нибудь русский базар, сразу все долги погашу!
— Это он сказал?!
— Успокойся. Никто ему не поверит. Но длинным языком он может повредить тебе на работе. Дойдет до твоего начальника…
Садаф окликнула мать. Я проворно оделся. К завтраку опять набралось несколько односельчан, которые не повидали меня с вечера.
Амиль ерзал, порываясь вскочить. Наконец не выдержал.
— Гага, ты обещал ехать с нами на каменоломню? Ребята уже собрались возле школы. Ждут тебя.
Я встал из-за стола.
— Что ж, не будем терять времени. До обеда успею сделать три-четыре рейса. Только грузите, не зевайте.
Амиль обрадованно подхватил:
— Бензин председатель колхоза обещал дать. И деньгами, сказал, оплатит тебе, если захочешь.
— Ты, братик, от моего имени, вижу, действуешь?
Тот залился краской, но тотчас овладел собой.
— Учительница Мензер хотела в Баку позвонить, на твою работу. Она собирается попросить райком, чтобы тебя откомандировали к нам на неделю. Тогда мы живо весь камень перевезем, и стройка не задержится.
— Лучше пусть председатель расстарается насчет нового грузовика и возьмет на него Замина. Чем на других работать, лучше землякам порадеть, — бесцеремонно вмешалась соседка Ханпери, зашедшая в гости.
— Кто же это чужие? — недовольно сказала мать. — Разве твой Гашим трудится для чужих? Мы живем в Советском государстве сообща, у нас чужих нет.
— Может, так до войны и было, соседка, — возразила Ханпери с ухмылкой, — а нынче каждый норовит набить собственный карман. Копит про черный день.
— Зачем же ждать непременно плохого? — Меня обуревала досада. — Черные дни кончились, впереди хорошие дни.
— А я что, миленький, возражаю? Хорошие так хорошие. Только почем нам знать, что еще случится?
Мать решительно прервала бесцельный разговор. Протянула мне аккуратный сверток:
— Вот, сынок, это тебе вареные цыплята на дорогу. От нашей собственной наседки. Два съешь сам, а пару передай матери Билала вместе с моим поклоном. Она, бедняжка, мается в городе. Не захотела сына отпустить одного, будто он без нее науки не одолеет.
Амиль лукаво бросил:
— Ай, нене, что ты так заторопилась провожать брата? Уже насмотрелась на него, что ли?
Лицо матери помрачнело. Неуместные слова Амиля ей не понравились.
— Я делаю свое. Ты понимай как хочешь.
Я заспешил к машине. Ее вид приятно поразил меня. Борта блестели как новенькие, стекла кабины были протерты, а зеркальце лучилось солнечным отражением. За зеркальце был засунут букетик полевых цветов, перетянутый ленточкой.
— Амиль, это ты постарался? Ну и молодец!
— Я? Вовсе нет. Ты же не велел мне подходить к машине. Считаешь, что я годен только для буйволиной арбы… Мать нашу благодари. Она поднялась с зарей.
— И нарвала цветов?
— Не только. Мыла грузовик. Прямо как младенца его купала. И, подозреваю, обтерла моим полотенцем, потому что я его утром не нашел. Гага, нет ли в Баку свободного места для инженера? Устрой нашу нене, она тебя не подведет. Ее так и тянет к технике.
Все добродушно рассмеялись. Я уже заметил, что мать вовсе не обижается на зубоскальство младшего сына. Ее радовала неистощимая веселость Амиля. Но сейчас она была чем-то внутренне озабочена. Может быть, мать обидело, что я явился в родной дом «гостем одной ночи»?
— Ай, нене, ты нас совсем забаловала! Рубашку мою за ночь выстирала, на ботинки навела блеск.
Садаф простодушно вмешалась:
— Ты еще не все знаешь. Разбудила меня ранним утром, послала за утюгом к Мензер-муэллиме. А у той окна занавешены, спит. Я стучаться не посмела.
Амиль насмешливо подхватил:
— Вот-вот, гага. Если речь идет о нарядах, она в полночь вскочит. Утюг Мензер-муэллиме двенадцать месяцев в году у нас живет. Все складки на кофте прожгла.
Они продолжали азартно пикироваться, а я обошел грузовик со всех сторон. Заслоненный его кабиной, бросил быстрый взгляд на окна Халлы. Голодные куры с кудахтаньем взлетали на перила, толкались у самой двери, ожидая запоздавшего корма. Видимо, дома никого не было.
Гора Кекликли хоть и недалеко, но все-таки за окраиной селения. Если взглянуть на хребет Малого Кавказа с нашей стороны, то от Эргюнеша до Кирсе он видом напоминает ломоть арбуза, у которого вырезали сладкую сердцевину. Края огромной арбузной корки высоки, а посередине впадина. Вот в этой впадине и расположилась гора с плоской вершинкой — Кекликли. На ней не было высоких деревьев, дуплистые дубы засохли, липы отстояли далеко друг от друга. Зато на горной поляне росла замечательная земляника. Аромат у нее был как у садовой розы. Более мелкая, чем лесная, она была слаще и душистее. Кто ее попробовал хоть раз, уже не мог забыть.
К осени скот перегоняли пастись к подножью Кекликли. Сюда забредали лишь охотники, гоняясь за выводками куропаток, которые бродили по отрогам скал и были почти неотличимы от камня своими серо-коричневыми крыльями и лапами под цвет хны.
Я поставил свой грузовик в хвост очереди. Но вот первые арбы отъехали, я поднялся на склон горы, плоский как аэродромное поле. С визгом огромные пилы кромсали каменный пласт. От мелкой крошки в воздухе висел белый туман, будто пар над кастрюлей с молоком. Нагружая пиленый камень, каждый норовил выбрать плиты поцелее, без трещин и пятен. Все кашляли, чихали, но азарт не убывал.
Карьер стал самым главным промыслом района. Повсюду в селах вырастали белоснежные каменные стены…
Передо мною стояла еще одна машина без шофера. Я заглянул в кабину и увидел пришпиленную фотографию двух похожих друг на друга кудрявых мальчишек с глазами-виноградинами. Разница была лишь в том, что одного аппарат запечатлел с гримаской плача, а другой весело смеялся. Мне очень понравились малыши. С невольной завистью подумалось: кто же отец пригожих близнецов?
Водитель впрыгнул в кабину. Алы-киши! Вот уж поистине счастливый случай! Я пропел первые строки так полюбившейся ему когда-то газели.
— Валлах! Глазам своим не верю! Дорогой, это ты?
Он то хлопал меня по спине короткопалой ладонью, то тискал в медвежьих объятиях.
— Как твои дочки, Алы-киши?
— Со старшей распрощался, выдал замуж. Видишь, теперь у меня два внучонка, опора старости, радость дома.
— Да… побелел ты, дядя Алы. Одно слово: дед!
Он снял кепку, обил пыль о колено, взъерошил остатки кудрей.
— Ничего, дорогой, я еще не обеднел: еще чернеется волос в шевелюре! Внуки меня омолодили… Ну а ты обзавелся детишками?
Я покачал головой.
— Быть не может! Небось просто скрываешь, раз на свадьбу забыл позвать, негодник. Хоть учишься?
Я кивнул.
— Садись за руль, двигай. Наша очередь подходит. — И снова восторженно хлопнул ладонью о ладонь. — Пусть к добру будет наша встреча! Но как ты сюда попал? В Баку пытался про тебя разузнать. Большой город, все-таки поклялся, что отыщу. Сегодня после обеда у меня туда рейс.
— Вместе и поедем. Что повезешь?
— Отработанные моторы в капитальный ремонт. Их ждут не дождутся. Никто сложа руки сидеть не хочет. Того гляди, на другую автобазу шоферов переманят.
— Обидно ехать порожняком. Я тоже взял бы попутный груз.
— Чего лучше? Мои моторы и повезешь. Нагрузим вдвойне. Мастеров в Баку без работы не оставим.
Я взглянул на него настороженно.
— Ай, дорогой, — с укоризной отозвался он. — Неужели ты думаешь, я предлагаю тебе левую сделку? Что, я настолько изменился? Все будет по закону, с накладными. Деньги за провоз поступят на счет твоей автобазы.
— Это было бы хорошо, дядя Алы. У нас по тонно-километражу план хромает.
— Мы снова с тобой в паре, вроде родственников: троюродный муж двоюродной тетки! — Он залился смехом, закудахтал, как куропатка. Но тотчас спохватился: — Подвигайся, очередь подошла.
Мы условились встретиться на исходе дня возле транспортной конторы.
Я еще успел трижды съездить к горе Кекликли и воротился с полным грузом. Пиленый камень складывали возле фундамента. Я помогал выгружать, каждую плиту несли осторожно. Нарочно мешкал, поглядывая на окна школы, не выглянет ли Мензер-муэллиме. Руки протягивались к камню, а глаза ночевали на школьном дворе.
Дождался звонка на перемену. Дети высыпали наружу, принялись гоняться друг за другом, старшие теснились у турника. Девочки ходили обнявшись и секретничали. Но ни один учитель не показался во дворе, хотя обычно они тоже охотно выбираются из полутемного помещения на теплое осеннее солнышко.
