Услышав, как она распоряжается Андром, Лизбете нахмурилась, но, подумав, вышла в сад посмотреть. У самой изгороди цветника росли два огромных куста сирени: лиловая уже в полном цвету, белая только что распускалась. Хозяйка присела на гладко обтесанную скамеечку, которую две недели назад поставил Осис, и лишь улыбалась, когда запоздалая капля дождя падала ей на шею.
Яблони в этом году полны цветов. Те, со сладкими нежными плодами, уже расцвели, кислые еще в бутонах — красных, крупных и сочных, сплошь до конца ветвей. Если погода не переменится, то к вечеру распустится весь сад и ночью будет так благоухать, что заглушит даже запах сирени. Если во время цветения не налетит буря с сильным ливнем, то урожай будет хороший. Небольшое богатство эти яблоки, но иногда и самим отведать приятно, и гостям предложить можно; кислые же яблоки охотно едят коровы… Она подняла лицо и посмотрела ввысь. Нет, нет, дождь больше не нужен, да его и не будет, небо умылось и блестело, так и хотелось провести по нему ладонью, как по синему шелковому платку… От удовольствия хозяйка Бривиней повела плечами, будто ей нежной рукой погладили спину.
Блеск в ее черных глазах не погас и тогда, когда она опустила их ниже. Подбоченившись стояла Лаура и, подняв голову, смотрела на яблони. Белая кофточка и обшитый кружевами передник ослепительно сияли на солнце, черные волосы переливались, несмотря на то, что она утром лишь слегка смазала их сметаной. Дочь Бривиня — к чему ей излишняя красота!
Взгляд Лизбете опустился еще ниже. Стоя на коленях, Андр Осис приводил в порядок клумбы. Руки старательно перебирали круглые, им же принесенные с реки булыжники, а лицо обращено вверх, на Лауру. В нем было что-то такое, что не понравилось хозяйке Бривиней, и она громко кашлянула.
— Посмотри Лаура, как он брыкается. Обломает еще твои левкои.
Лаура взглянула: пятка Андра действительно угрожала клумбе с левкоями, она нахмурила лоб, как отец, когда был недоволен.
— Вот увалень! Не может подобрать свои ходули…
Хозяйка Бривиней гордо откинулась. Да, за Лауру бояться нечего, она знает, что ей приличествует, и ниже себя не опустится. Андр припал к земле и еще усерднее стал укладывать камни.
Из клети с лукошком крупы шла Осиене. Остановилась близ огорода и посмотрела за Спилву, на остров, где во ржи искрилась бело-розовая крона склонившейся набок дикой яблони. К вечеру она будет совсем белой, осенью яблоки градом посыплются; говорят, что по две пуры с нее снимали в иное лето. А когда яблоки в мякине промерзнут, коричневые и сочные, то дети, как волчата, на них набросятся. И в глазах Осиене появился отблеск синего утреннего неба.
Но сейчас же взгляд ее омрачился, когда услыхала за кустами сирени резкий, почти мужской голос Лауры. Только на двоих она так кричала — на Лиену и на Андра. Через решетку калитки можно было видеть, как Андр сидел на земле, а Лаура, подбоченившись, словно староста, смотрела сверху вниз. Хозяйка грелась на солнышке и улыбалась. Осиене точно ужалило: «Ах ты глупый мальчишка, ах ты дитя неразумное». Она вбежала в комнату, сбросила с чурбана подойник и сразу же поставила обратно. Повозилась у плиты, снова выбежала и тут же с порога громко позвала Андра, для вида поискав его глазами вдоль поленницы и у хлева.
— Андр, ау-у. Где ты? Иди сюда! — И когда Андр показался в калитке, крикнула еще громче: — В плиту провалилась маленькая конфорка, никак не могу ее вытащить.
Андр, сопя, протиснулся мимо, схватил кочергу, пошарил в золе и, сразу же нащупав, вытащил конфорку. Не сказав ни слова, посмотрел на мать сердито, как только мог, и пошел обратно.
Но было поздно, хозяйка с Лаурой, беседуя, ушли в кухню. Осиене с грустью посмотрела вслед сыну и, покачав головой, тяжело вздохнула.
После обеда солнце начало жечь сильнее, но дул довольно свежий ровный ветер.
Была неделя Лиены убирать дом, и она должна была убрать со стола. Либа Лейкарт наскоро поела и поспешила в клеть, чтобы проветрить и просушить одежду, за весну уже вторично, — она уверяла, что в этом году полно моли. Просушка — это непростое дело. Присев на корточки у сундука, она осторожно вынимала одежду и складывала в кучку, а затем развешивала по забору. Развесив, села на крылечке и ласкающим взором окинула свое приданое.
Там была белая овчинная шуба, покрытая серым сукном, и узкая ватная кофта, в которой Либа осенью ходила в церковь; четыре новых юбки, четыре льняных простыни, полульняные полотенца с желтой бахрамой из ниток, две рубашки из фабричного материала с полотняной надставкой снизу и самодельными кружевами на груди, а также обшитая кружевами нижняя юбка; два больших шерстяных платка, из которых один ей достался еще от матери, совсем новое шерстяное одеяло с зелеными гарусными полосками и отрезы сукна. Отдельно развешивалась одежда, с которой были связаны особые воспоминания: национальный костюм с сипим бархатным лифом и белыми шнурами, подвенечное платье из белой шерсти, — покойный Лейкарт был человек состоятельный, купил его в Клидзине; там же висел и новый полусуконный костюм Лейкарта, — бережливый, он завещал положить его в гроб в поношенном сером, чтобы новый костюм достался второму мужу Либы. Висел на заборе и отрез полусуконной материя на мужской костюм; мужские носки и перчатки были разложены на траве рядом с женскими мелочами. Глаза Либы увлажнились, глядя на эти вещи, с которыми были связаны воспоминания о прошлом и надежды на будущее. Потом она подошла к сундуку — перебрать мелкие вещицы, которые не нуждались в просушке. В коричневой оберточной бумаге лежал высохший миртовый венок, с каждым годом его листочки облетали все больше, печально шуршали перепутанные сухие ветви. В бумажной коробке Либа хранила самые дорогие вещи — два шелковых платочка, таких тонких, что их можно спрятать в руке, несколько серебряных рублей, венчальное серебряное колечко, серебряную брошь и ожерелье из синих и белых бус. Она любовалась всем, как бы впервые видя.
Когда Либа вышла из клети, глаза ее радостно засверкали: навстречу тащилась Осиене. Этого ей только и недоставало. Пусть пробежится, сердито сопя, стиснув зубы, делая вид, что ничего не замечает, что ей совсем безразлично, сколько вещей у Либы. Но радость быстро потухла. Осиене повернулась и скрылась за дверью: не смогла пройти мимо, чересчур грызла зависть.
В кухне она встретила Лиену.
— Иди, иди! Либа опять разложила свое барахло, забор ломится. Ступай порадуйся!
Лиена не знала чувства зависти и не понимала злобы Осиене. На этот раз ей самой нужно было зайти в клеть, все же она с неподдельным восторгом пощупала шубу Либы.
— Какие мягкие шкурки… В такой шубке тебе зимой тепло.
Либа рассмеялась, польщенная.
— Если повязать еще большой шерстяной платок матушки, то и в сугробе спать можно. Когда мы с Лейкартом жили у даугавцев, из года в год я держала белых овец. Шерсть у них там растет не особенно длинная, но очень мягкая и курчавая, такое уж пастбище. А этот платок ткала сама моя мать. Она всегда говорила: для платка никогда не нужно скручивать туго нитки и прибоем надо стукать полегоньку всего раз, а не два…
О каждой вещи она знала, что рассказать, до мельчайших подробностей, и говорила с большим жаром. Обычно Лиена слушала ее с удовольствием, но сейчас она спешила и только помогала Либе свернуть сукно и отнести некоторые вещи обратно. G нетерпением поджидала, когда Либа уйдет из клети, и, поднявшись на носки, махнула рукой Маленькому Андру, который копошился у хлева.
Теперь Андр освободился и мог уйти, листья для свиней уже нарублены. Собранные еще вчера, они на солнце засохли и стали жесткими, сечка была тупая, рубить пришлось изо всех сил. Во время богослужения не пристало работать, только когда донесся звон из-за леска карлсонских Заренов, можно было начать рубку. Он прибежал запыхавшийся, вспотевший, радуясь, что может услужить Лиене. Одеяло и сенник она перенесла сама, сундучок такой легкий, что нетрудно поднять и одной. Кровать перетащили вместе — между закромом и мучным ящиком было вполне достаточно места. Пока Лиена вытряхивала одеяло и простыню, Андр лег на сенник — попробовать, каково ей будет здесь спать. Запах зерна и копченого мяса ему был хорошо знаком, не хватает березок. Смеясь, он вскочил и побежал вниз к реке. Когда же Андр с охапкой молодых березок возвращался обратно, хозяйка, стоявшая посреди двора, сердито крикнула:
— Андр! Смотри какой жених нашелся! Бросай березу, ищи хворостину! Разве можно скотине торчать в хлеву до вечера?
Андр бросил свою ношу на крыльцо клети и, покраснев, поспешил в хлев.
После того как выгнали скот, Либа задержалась у кучи елового хвороста, чтобы аккуратно сложить нарубленные ветви: пока хозяйка во дворе, пусть заметит ее усердие. Браман возился около поленницы: стругал косовище для своей косы. Осис не мог угодить ему, он всегда мастерил сам, хотя топор и стамеска не были для него привычными инструментами. Уходя, Лизбете сердито посмотрела на этого дикаря и безбожника, стучавшего тут во время богослужения.
