— Ты и платье не заметил, — с горечью сказала она.
— Какое платье?
— На мне, новое.
— Ну? Купила?
Насте многое хотелось рассказать ему. Как ждала от него писем и мучилась, не получая их, как работала это время кондуктором в трамвае, чтобы купить новое платье, как отмечала на календаре дни, оставшиеся до его возвращения. Но Игорь был чужой, равнодушный.
— Что-то произошло у тебя? — спросила она.
— Произошло.
Злая решимость в его голосе заставила девушку болезненно сжаться. Омертвели, стали непослушными губы. Произнесла почти шепотом:
— Что же?
Игорь, отвернувшись, сказал глухо:
— Я люблю Ольгу.
— Ты… Ты видел ее?
— Не только видел, каждый вечер ходил к ней, каждую ночь. — Игорь торопился сразу высказать все. — Ходил совсем, понимаешь? Ну, мы…
— Молчи! — крикнула Настя. — Не надо!
— Ну, молчу. Я знаю, тебе неприятно это. Но ведь мы останемся друзьями. В кино вместе…
Услышав скрип снега, Игорь повернулся и осекся на полуслове. Настя, покачиваясь, уходила от него, низко опустив голову и как-то странно растопырив руки. Он бросился к ней, схватил за локоть.
— Подожди! Куда ты? Домой? Она не ответила.
— Я провожу, ладно?
— Уйди! — не поднимая головы, попросила Настя. — Не трогай меня.
Игорь остался один. Вытащил из пачки папиросу. Разыскивая в кармане спички, смотрел, как девушка переходит улицу. Двигалась она медленно, не глядя по сторонам. Мимо проносились машины, но она будто не видела их, не обращала внимания. И от этого ее равнодушия к опасности Игорю сделалось страшно. Он напряженно следил за ней и почувствовал облегчение только тогда, когда Настя оказалась на тротуаре.
* * *
Сорвалась с крыши тяжелая сосулька, хрусталем сверкнула на солнце, со звоном разбилась о камень. Возле порога казармы натекла маленькая лужица. «Кап-кап, кап-кап», — падали в нее светлые шарики капели. Виктор, щурясь от яркого света, посмотрел вокруг. Совсем весна на дворе. Рыхлый снег осел, потемнел. Тропинка, раньше утопавшая в сугробах, теперь оказалась выше их, черной лентой тянулась от казармы к клубу. Весело чирикали воробьи на карнизе, прыгали, суетились. От их оживленной возни радостней становилось на душе. Лето чувствуют, жулики.
Сегодня воскресенье, Дьяконский получил увольнительную. Решил сходить в город, побродить по улицам, посмотреть на людей. Шагал веселый, тихонько насвистывая, думал о Василисе: вот бы привезти ее сюда, показать казематы, крепостные стены, подняться на полукруглую башню. Прямо у подножия башни — крутой обрыв к реке. Там, совсем рядом, Германия, вернее — Польша. Но теперь там немцы, на берегу — германские патрули.
— Дьяконский!
По тропинке быстро шагал лейтенант Бесстужев, застегивая шинель. Полы ее бились по голенищам сапог, начищенных до светлого сияния.
— В город? Пойдемте вместе.
Бесстужев за эту зиму осунулся, постарел, почти бесследно сошел со щек румянец. Виктор слышал — у взводного какие-то неполадки. Будто бы жениться хотел, а ему не разрешают. По вечерам в казарме лейтенанта не увидишь. Грозился обыграть в шахматы, да все не выберет времени.
— Слушайте, Дьяконский, вы не забыли наш разговор в ленинской комнате?
— О «Капитанской дочке»? — нахмурился Виктор.
— Я еще раз перечитал книжку. Но дело не в этом. Теперь я помню эпиграф к первой главе:
— Был бы гвардии он завтра ж капитан.
— Того не надобно; пусть в армии послужит.
— Изрядно сказано! Пускай его потужит…
— Да кто его отец?
Бесстужев внимательно посмотрел на Дьяконского.
— Это вы имели в виду?
— Именно это.
— Но у нас в стране существует такое правило: дети за родителей не отвечают.
— Однако в военное училище меня не взяли. Боюсь, что и на сверхсрочную службу не оставят. Капитан Патлюк поспешит демобилизовать меня в первую очередь, чтобы избавиться от беспокойства.
— Вполне вероятно, — согласился Бесстужев. — Но решать будет не один Патлюк. Обратитесь в политотдел, к комиссару Коротилову. А я поддержу вашу просьбу…
По железнодорожной насыпи прогрохотал поезд, прошел туда, где темным горбом высился над Бугом мост. Вот на мосту показался паровоз, фермы окутались дымом. Потянулась длинная вереница товарных вагонов.
— В Германию, — буркнул Дьяконский. — Хлеб да нефть возим.
— Хлеб — это мир.
— По мне лучше война, — вырвалось у Виктора.
— Вы серьезно? — замедлил шаг Бесстужев.
— Вполне. Честно скажу — хочу, чтобы война началась. Пусть эгоистично, но это так. Для меня единственная возможность доказать в бою, что я, может, больше других… Э, да что там, — махнул он рукой. Хотел замолчать, но прорвалось наболевшее. — Я буду драться страшно. Пусть все видят! А смерти не боюсь. Погибну — смою позор с семьи. Тогда хоть сестра будет человеком себя чувствовать… Вам трудно понять это. Не люблю громких фраз, но позор смывают кровью — иначе не скажешь.
Он сердито засопел и пошел быстрее. Бесстужев догнал его. Долго молчали. Потом лейтенант спросил:
— Виктор, вы любите кого-нибудь?
— Девушка там, на родине.
— Красивая?
— Очень. Хотя не знаю. По-моему — лучшая.
— Да, конечно. Иначе и быть не может. А у меня, Виктор, серьезные неприятности. Слышали, наверное?
— Болтали ребята какие-то пустяки в роте.
— Ну, не пустяки. Объяснять долго. Вы ведь Полину Горицвет знаете? В библиотеке работала.
— Вот оно что! Теперь понятно.
— Ничего вам не понятно, — хмуро сказал Бесстужев.
Ему и хотелось поделиться с Дьяконским и неудобно было откровенничать с подчиненным. К тому же трудно рассказать словами о том, что мучило его. Когда старший политрук Горицвет возвратился из отпуска, Бесстужев пошел к нему. Надеялся сразу все уладить. Ведь Горицвет фактически давно уже разошелся с женой. Но политрук твердил одно: пока он здесь, репутацию свою чернить не позволит. Так ни до чего и не договорились. Оставалось только ждать, когда Горицвета переведут в другую часть, — он просился на Дальний Восток. Бесстужеву было очень неприятно, что Полина живет в одном доме с прежним мужем. Когда приходил к ней, надо было говорить шепотом, чтобы не слышали за стеной. А Юрий хотел любить открыто и честно.
Он снял комнату в другом конце города. О переезде узнали в полку, поползли грязные слухи. Полине предложили перейти на другую работу — уволили вежливо. На этом настоял Горицвет, надеясь, что с ее уходом из библиотеки меньше будет пересудов. У Бесстужева ухудшились отношения с командиром роты. Патлюк, приятель Горицвета, относился теперь к Юрию с открытой неприязнью, придирался по мелочам. Бил по самолюбию Бесстужева — без него рассказывал командирам похабное про Полину, знал, что передадут лейтенанту.
Все это действовало на нервы. Юрий стал замкнутым, вспыльчивым. Но самое неприятное — ему часто доводилось встречаться с Горицветом. Политрук не здоровался, проходил мимо с надменным видом, выставив челюсть с редкими, крупными зубами. При людях, на совещаниях командиров, держался с подчеркнутой вежливостью. Каждый раз у Бесстужева портилось настроение. Вечерами возвращался домой сердитый, усталый.
Полина понимала его состояние, старалась успокоить, развеселить Юрия, порадовать его чем-нибудь. А по ночам, когда он засыпал, плакала от обиды, от ненависти к Горицвету, который будто считал своим долгом отравлять ей жизнь да еще при этом выставлял себя пострадавшим.
Она просила Юрия перевестись в другой гарнизон, подальше от Бреста. На новом месте никто не будет мешать их счастью, а ведь им только этого и недоставало…
Углубившись в свои мысли, Бесстужев шагал молча. Уже вошли в город, когда он спохватился:
— Вы куда, собственно, направляетесь, Дьяконский?
— Так, без определенной цели. Людей посмотреть.
— Посмотреть — тоже цель, — невесело улыбнулся лейтенант. — Зайдем ко мне, а? Поужинаем по-домашнему.
— Удобно ли?
— Какой разговор! Полина рада будет. Она вас знает, вы же половину библиотеки перечитали. Мы как-то на отшибе живем, к нам не заглядывают, и мы тоже… Ну, и вот что: мы же с вами ровесники?
— Почти.
— Вне казармы зовите меня просто Юрой.
— Ладно. Но по привычке могу и ошибиться.
— По привычке — можно.
Приходу Дьяконского Полина действительно обрадовалась. Помнила его — парень серьезный, с ним интересно поговорить. А для Бесстужева Виктор был первым гостем в первой квартире, и лейтенант не без гордости показывал ему свое жилье. Полина постаралась: оклеила комнату светло-зелеными обоями, навела уют. Чисто, ничего лишнего. Стол и шкаф хозяйские. Кровать купили сами. На стене портрет Ворошилова. Ниже — полка с книгами, гордость семьи.
